Черный город (СИ) - Бачурова Мила - Страница 34

При том, что по интонации Рабиндраната ясно: Константин Барятинский — последний человек в академии, которого он согласится видеть на собраниях. Аргументов для того, чтобы отказать Кристине, Рабиндранат, видимо, не нашёл, но решение уже принял. И что бы я сейчас ни сказал, всё будет мимо. Не говоря уж о Жорже — который про любые мои слова, будь они хоть новогодней песней о елочке, будет орать, что это несомненное свидетельство моего неуважения к благородному собранию. Что таких, как я, следует обходить дальней дорогой, что таким здесь не место, и прочее, прочее.

Кого-то другого это понимание, возможно, расстроило бы. Меня же скорее позабавило. Судя по тому, что Рабиндраната — так называемого лидера, — позволяет себе перебивать даже глупышка Долгополова, авторитет среди товарищей у него не самый высокий. Хотя сам Рабиндранат наверняка думает иначе.

Что ж, посмотрим, у кого выше.

— Для чего я сюда пришёл? — переспросил я. — Ну, например, для того, чтобы вам стало потеплее.

Щёлкнул пальцами. Этому заклинанию меня научила Нина — ещё летом, когда на улице стояла адская жара.

До кондиционеров в этом мире пока не додумались. Зато здесь существовала так называемая бытовая магия, помогающая увеличивать или снижать температуру в помещении. Ненамного, конечно — превратить комнату в морозильную камеру или доменную печь с её помощью не получилось бы, — но вполне достаточно для комфортного существования.

Воздух в сырой, холодной пристройке начал теплеть.

— О, — восхищенно глядя на меня, проговорила Долгополова. — Это очень любезно с вашей стороны, господин Барятинский! Благодарю. — Она сбросила с головы капюшон и расстегнула накидку.

Видимо, в пристройке собрались преимущественно чёрные маги. А у присутствующих белых магический уровень едва дотягивает до первого. Заклинанием «Комфорт», которое использовал я, они то ли не владели, то ли попросту не задумались о том, что можно его применить.

— Обращайтесь, уважаемая, — поклонился я. Решил пока делать вид, что никого из присутствующих не узнаю. — Я мог бы с той же легкостью увеличить освещенность помещения, — кивнул на единственную свечу, — но, полагаю, этого не стоит делать, дабы не рассекретить собрание.

— Простейшая бытовая магия, — презрительно отвернувшись, произнес Жорж. — Ничего особенного. И не так уж тут и потеплело.

— А ещё это — попытка уйти от ответа, — добавил Рабиндранат. Он, в отличие от Жоржа, смотрел на меня. — Повторяю вопрос, господин Барятинский. Почему вы здесь?

Я пожал плечами:

— Полагаю, по той же причине, что и вы. Мне не нравится то, что происходит в нашей стране. И не нравится то, что происходит в высших эшелонах власти.

Что характерно — я ведь даже не соврал.

— Представьте себе мир, в котором высшая власть принадлежит Концернам, — заговорил я.

— Концернам? — непонимающе переспросил кто-то, чей голос я не опознал.

— Торговым домам, — перевёл я. — Представьте, что самые крупные из них, путём обмана и безжалостной борьбы с конкурентами, подмяли под себя все прочие. Часть разорили и пустили по миру, часть — выкупили и подчинили себе. Концерны — это огромные империи, которым никто не в силах противостоять. Лишь только кто-то пытается поднять голову, его безжалостно уничтожают. Концернам в этом мире принадлежит всё. Шахты, где добывают полезные ископаемые. Нефтяные скважины. Сельское хозяйство. Заводы, фабрики. Автомобильные и железные дороги, океанские суда. Магазины, больницы, школы… Всё! Даже люди в этом мире не принадлежат себе. Они рождаются для того, чтобы работать на благо Концернов. Семьи создают единицы, те, кому по силам нести такие расходы. А бедняки не воспитывают своих детей. Новорожденных младенцев направляют в специальные приюты, где из них формируют рабочую силу. Эти дети начинают работать в четырнадцать лет. Кому-то из них удаётся немного продвинуться по карьерной лестнице, стать мастером в производственном цеху, или бригадиром на стройке. Но большинство заканчивает свои дни всё у того же станка. То, ради чего живут эти люди — работа. Если ты не будешь работать, лишишься пропитания и крыши над головой. Работа! Только работа! Работа во благо Концернов! Концерны — твои благодетели. А ты — пыль под их ногами. Твоя судьба предопределена задолго до твоего рождения.

Курсанты притихли. Молчали даже Жорж и Рабиндранат.

— Боже мой, какой ужас, — пробормотала Долгополова. — Но так же нельзя! Господа? — она посмотрела на собравшихся. — Это же невозможно, правда? Какой же человек выдержит подобное?

Я горько усмехнулся.

— Возможно, поверь. Если людям с рождения внушать, что ни на что другое, кроме работы на износ, они не способны. Если прижать их со всех сторон, а во главу угла поставить жажду наживы — возможно и не такое… Ты спросил, почему я здесь? — я, повысив голос, повернулся к Рабиндранату. — Так вот: я здесь потому, что не хочу превращения нашего мира в тот, о котором сейчас рассказал! Я пришёл сюда для того, чтобы обрести соратников. Людей, с которыми я смогу объединиться — для того, чтобы не допустить во власть тех, кто приведёт наш мир к разрушению и краху.

Белая маска на лице Рабиндраната не выражала ничего, но в голосе появилось замешательство.

— Наша цель не менее благородна, господин Барятинский, — пробормотал он. — Мы желаем нашему государству обрести ещё больше силы и могущества! Но вам следует понимать, что наше собрание представляет собой оппозицию существующей власти. Я надеюсь, вам это ясно?

— Разумеется, — кивнул я.

— Разумеется? — хмыкнул Жорж. — В то время, как последней подавальщице в столовой известно, что ты учишься в академии по протекции государя? Я один вижу здесь противоречие, господа? — Он оглянулся на притихших курсантов.

— Никакого противоречия, — отрезал я. — В академию я поступил благодаря своим знаниям. В частности — благодаря высоким баллам за экзамен по военному делу. Если сомневаетесь, спросите у Иллариона Георгиевича. Ему есть что вспомнить, уверяю.

— Могу рассказать я, — с ухмылкой предложил ещё один, не опознанный мной Фантомас. Муж моей крёстной — Давид Акопович Оганесян, он преподает у старших курсов военное дело. Давид Акопович присутствовал на том экзамене. И рассказывал, как Юсупов пытался завалить Барятинского. А тот вместо того, чтобы плакать и умолять об апелляции, зашвырнул его под потолок и подвесил за шиворот к люстре.

Жорж скрипнул зубами. Курсанты захохотали. Юсупова, с его надменным нравом и откровенным заискиванием перед отпрысками знатных родов, в академии недолюбливали.

— Представляю себе эту картину, — проговорила сквозь смех Долгополова. — Жаль, что нельзя повторить на бис.

— Клевета! — объявил Жорж — готовый, кажется, лопнуть от злости. — Подлая клевета!

Неопознанный Фантомас повернулся ко мне.

— Господин Барятинский! Так и было?

Я молча выразительно развёл руками. Дескать — каюсь, грешен. Это вызвало новый взрыв смеха.

— К порядку, господа, — призвал Рабиндранат.

Курсанты «лидера» не слушали. Хохотали.

Я решил, что пора брать ситуацию в свои руки. Негромко, но властно проговорил:

— Тихо! Если, конечно, не хотите, чтобы вас услышали в Летнем дворце.

Помогло. В пристройке наступила тишина. Рабиндранат смотрел на меня с ненавистью — то, что он считал властью, ускользало от него прямо на глазах. Я сделал вид, что не замечаю этого взгляда. Спокойно продолжил:

— Повеселились — хватит. А теперь — что касается протекции государя. Да, он действительно оказал мне честь, уделив особое внимание. Но я не вижу в этом ничего, что помешало бы осуществлению наших планов. Скорее, наоборот — приблизив меня, государь тем самым приблизит к себе человека, чья цель — изменение существующего порядка.

Я сказал это и заметил, как сверкнули глаза Кристины. С самого начала собрания она не произносила ни слова, следила за происходящим молча и безучастно. Промолчала и сейчас, но по выражению лица я понял, что своими словами здорово её задел. Кажется, Кристина не ожидала от меня подобного.