Англо-Бурская война (1899—1902) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 24

• Предыдущая
• 24/145
• Следующая

Дорога была сложной, а ночь безлунной. С каждой стороны из темноты выступали неясные очертания холмов. Колонна невозмутимо продвигалась, фузилеры впереди, орудия и глостерцы за ними. Несколько раз делали короткие остановки, чтобы удостовериться в правильности направления. Наконец, в тёмные холодные часы, наступающие к полуночи и утром, колонна свернула с дороги налево. Перед ними едва различимо поднималась длинная чёрная гряда. Это был именно Николсонс-Нек, который они пришли занять. Карлтон и Эйди, наверное, вздохнули с облегчением, осознав, что на самом деле достигли своей цели. Войска находились примерно в двухстах метрах от позиции, и все прошло без сучка и задоринки. Но, тем не менее, на этих двух сотнях метрах произошёл эпизод, определивший судьбу и их предприятия, и их самих.

Из темноты вдруг появились пять всадников, лошади неслись галопом, из-под копыт летели камни. В неясном свете они тут же скрылись. Откуда скакали, куда направлялись, никто не знает; как неизвестно, умысел, неведение или тревога послали их в лихой галоп через темноту. Кто-то выстрелил. Сержант фузилерского полка получил ранение в руку. Кто-то другой приказал примкнуть штыки. Мулы, тащившие боезапас, начали брыкаться и вставать на дыбы. О предательстве речи не шло, потому что их вели наши солдаты, но удержать двух испуганных мулов, по одному в каждой руке, — подвиг даже для Геракла. Животные вырвались на свободу и через мгновение уже неслись по колонне. Паника передалась почти всем остальным мулам. Напрасно солдаты прильнули к мордам животных. В сумасшедшей гонке их сбил с ног стремительный поток напуганных созданий. В сумраке того раннего часа солдаты, должно быть, подумали, что их атаковала кавалерия. Колонна потеряла какой-либо боевой порядок так быстро, как если бы её переехал полк драгун. Когда циклон пронёсся, и солдаты, бормоча проклятья, снова разобрались по своим местам, стало понятно, насколько серьёзное несчастье их постигло. Там, где в отдалении все ещё раздавался стук сумасшедших копыт, находились их патроны, снаряды и пушка. Горное орудие не везли на колёсах, а тащили по частям на спинах мулов. Колесо унеслось на юг, хобот лафета — на восток, дульная часть ствола — на запад. Патроны валялись на дороге, но большая их часть двигалась обратно в Ледисмит. Оставалось только посмотреть в лицо новой ситуации и решить, что делать дальше.

Часто задаётся естественный вопрос, почему полковник Карлтон, потеряв орудия и боезапас, немедленно не повернул свои силы обратно, пока было темно? Одно-два соображения очевидны. Прежде всего, для хорошего солдата более естественно пытаться спасти ситуацию, а не отказываться от операции. Его благоразумие, в случае такого отказа, могло стать предметом всеобщего одобрения, но могло вызвать и неофициальную критику. Солдата учат использовать все шансы и делать все, что в его силах, с материалом, находящимся в его распоряжении. К тому же, полковник Карлтон и майор Эйди знали генеральный план сражения, которое планировалось провести очень быстро, и прекрасно понимали, что своим отступлением откроют левый фланг генерала Уайта для атаки сил (состоящих, как нам теперь известно, из войск Оранжевой Республики и полиции Йоханнесбурга), наступающих с севера и запада. Карлтон рассчитывал, что его снимут к одиннадцати часам, и не сомневался, что до этого времени сможет удержаться при любых обстоятельствах. Вот наиболее очевидные из соображений, которые побудили полковника Карлтона продолжать, пока это в его силах, выполнение задачи, поставленной перед ним и его соединением. Он поднялся на гору и занял позицию.

Однако его сердце, скорее всего, ёкнуло, когда он её изучил. Позиция была очень большой — слишком большой для эффективной обороны силами, находящимися в его распоряжении, — около километра в длину и четыреста метров в ширину. Её форма напоминала подошву ботинка, и только пятку он мог надеяться удержать. Другие холмы со всех сторон давали прикрытие бурским стрелкам. Но, ничего не убоявшись, он немедленно отдал солдатам приказ строить из камней укрепления. Когда совсем рассвело и с окрестных холмов раздались первые выстрелы, они уже закончили некие примитивные сооружения, рассчитывая продержаться за ними до прихода помощи.

Однако как могла прийти помощь, когда они не имели возможности сообщить Уайту о своём положении? У них был гелиограф, но он остался на спине одного из тех проклятых мулов. Кругом было много буров, что не позволяло отправить связного. Попытались превратить в гелиограф блестящую жестяную банку из-под печенья, но безуспешно. Выслали кафира, обещавшего привести с собой большое племя, но тот растворился. А к югу от них, там, где раздавались первые отдалённые удары орудий Уайта, в чистом холодном утреннем воздухе висел аэростат. Если бы они только смогли привлечь к себе внимание того аэростата! Но тщетно они махали флагами. Невозмутимый, он, ни на что не реагируя, медленно плыл над дальним полем битвы.

А со всех сторон уже начали наседать буры. Кристиан Де Вет, имя, которое скоро станет известно всем, предводительствовал в этой атаке, усилившейся после прибытия Ван Дама с его полицией. В пять часов огонь начался, в шесть часов стал интенсивнее, в семь — ещё интенсивнее. Две роты Глостерского полка заняли сангар у основания подошвы, чтобы не дать слишком близко подойти к пятке. Свежая часть буров, стреляя примерно с тысячи метров, вышла в тыл этой оборонительной позиции. Пули свистели отовсюду, отскакивали от каменного бруствера. Роты отвели, пересекая открытое место, при этом неся тяжёлые потери. Непрерывные щелчки ружейного огня раздавались со всех сторон, очень медленно, но неуклонно приближаясь. Снова и снова тёмная фигура стремительно перебегала от одного валуна к другому, в другой ситуации атакующих заметить было нельзя. Британцы стреляли взвешенно и не торопясь, поскольку каждая пуля была на счёту, но буры так умело укрывались, что чаще всего прицеливаться было не во что. «Увидеть можно было только ствол винтовки», — говорил один из участников тех событий. В то долгое утро оставалось время подумать, и некоторым солдатам, наверное, приходил в голову вопрос, какую подготовку к подобному бою они получили, делая механические упражнения на площадке для парадов или расстреливая годовой боезапас по открытым мишеням на одинаковом расстоянии. В будущем нужно изучать приёмы ведения войны Николсонс-Нека, а не Лаффанс-Плейна.

Лёжа в те томительные часы на простреливаемом холме и слушая непрерывный свист пуль в воздухе и щелчки по камням, британские солдаты могли видеть сражение, разгоравшееся к югу от них. Зрелище не радовало, и сердца Карлтона, Эйди и их доблестных товарищей, должно быть, тяжелели от происходящего. Снаряды буров взрывались посреди британских батарей, британские снаряды не долетали до противника. «Длинные Томы», поднятые под сорок пять градусов, бухали свои огромные снаряды на британские орудия с расстояния, о котором мы не могли и мечтать. А потом, с отступлением Уайта в Ледисмит, ружейный огонь стал постепенно ослабевать. В одиннадцать часов колонна Карлтона поняла: её оставили на произвол судьбы. Ещё в девять часов им послали гелиограмму отступать, как только появится возможность, однако покинуть гору означало пойти на верную гибель.

К этому времени солдаты находились под огнём уже шесть часов, их потери росли, а патроны иссякали, исчезла всякая надежда. Но они упрямо держались ещё час и другой, и ещё один. Девять с половиной часов они цеплялись за ту каменную громаду. Фузилеры ещё не восстановились после марша из Гленко и последующей непрерывной работы. Многие заснули за валунами. Некоторые упрямо сидели, положив рядом бесполезные винтовки и пустые патронные сумки. Кто-то собирал боеприпасы у убитых товарищей. За что они сражались? Все было бесполезно, и они это знали. Но всегда остаётся честь флага, слава полка и нежелание гордого, мужественного человека признавать поражение. Но, тем не менее, оно стало неизбежным. Среди них были люди, готовые ради доброго имени британской армии подать пример воинского достоинства и погибнуть там, где стояли, или повести отчаянных парней и доблестную 28-ю в последний смертельный бой, с пустыми винтовками, против невидимого противника. Возможно, они были правы, эти смельчаки. Леонид со своими тремя сотнями сделал больше для дела Спарты памятью о себе, чем героизмом при жизни. Человек уходит, как увядшие листья, а традиция народа живёт, как дуб, который их сбрасывает, и потеря листьев — малость, если от этого крепнет ствол. Однако рассуждать о смерти легко только за письменным столом. Нужно учитывать и другое — ответственность офицеров за жизнь своих солдат, надежду на то, что они ещё смогут послужить своей стране. Все было обдумано, все взвешено, и в конце концов показался белый флаг. Вокруг офицера, поднявшего его, не осталось никого, кто не получил бы пули, в его сангаре все были ранены, а другие размещались так, что у него сложилось впечатление, будто их полностью отвели. Подверг ли подъем белого флага неизбежному риску весь отряд — вопрос сложный, но буры тут же покинули свои укрытия, и солдатам в последующих сангарах, некоторые из которых ещё не вступали в активные боевые действия, офицеры приказали не открывать огонь. Через мгновение победившие буры были там.

• Предыдущая
• 24/145
• Следующая