Маньчжурия, 1918. Особый отряд (СИ) - Аристов Руслан Иванович - Страница 1

Вид из окна был удручающим — унылая улица, немногочисленные автомобили и сплошные азиатские лица, чумазые, измученные. Виктор, опираясь кулаками на подоконник, глубоко вздохнул — уже седьмой день он находился в этом новом для себя мире, но до сих пор в его голове не укладывался масштаб произошедшего с ним несчастья.

Снова и снова накатывали воспоминания, как он — столичный гений политического пиара, известнейший политтехнолог, люди из его команды и несколько депутатов из заксобрания Приморского края из полуоппозиционной партии, которым он обеспечил победу на округах за более чем щедрый гонорар, поехали в одну из самых лучших городских бань. Там они очень насыщенно отдыхали — пели караоке, тискали девочек, ныряли в бассейн, напились до полнейшего изумления, снова парились — как раз на этом моменте его воспоминания обрывались, поскольку очнулся он уже здесь, в другом времени и в другом теле.

«Что же могло со мной случиться там — сердечный приступ на фоне алкогольного токсикоза или ещё что?» — снова и снова задавал себе вопрос Виктор Иволгин, подойдя к зеркалу. — «На внешность жаловаться грех — почти что я, только моложе на тридцать лет, может поэтому такое со мной и случилось? Вот так и не верь в Круг Сансары. Совпадение внешности и фамилии, какая-то ужасная ошибка мироздания — и вот я здесь?! Неужели мне предстоит жить теперь в этом страшном времени? Без компьютеров, смартфонов и интернета?! Без моей семьи и моего круга общения? Вообще без всего??!» — рассматривал он себя в зеркало, и горечь, смешанная с мистическим ужасом, никак не отпускала.

Для отчаяния были причины — теперь он, историк-недоучка, журналист-расследователь и успешный политтехнолог, оказался в городе Харбине, в апреле тысяча девятьсот восемнадцатого года, в теле офицера — начальника охраны генерального консульства. На эту должность его пристроил влиятельный родственник.

Первые два дня он находился в полнейшем ступоре и почти ни с кем не разговаривал, с огромными усилиями, будто в полусне, выходя на службу из гостиничного номера, который его предшественник в теле, а теперь уже он, снимал поблизости от здания консульства. Следующие дни он уже немного оправился от шока — и бытовые условия способствовали просветлению ума, да и события в городе развивались весьма бурно. На календаре была вторая половина апреля, и сегодня утром он под яичницу с рисом выпил стакан паршивой китайской водки из гаоляна, байцзю, нисколько не опьянел и более-менее взял себя в руки, начав уже трезво оценивать своё положение.

«Теперь уже я — начальник охраны генерального консульства бывшей Российской Империи в Харбине, в чине штабс-капитана. Мой троюродный дядя по материнской линии — князь и дипломат Николай Кудашев, который сейчас в Пекине и по протекции которого меня и пристроили сюда год назад, после осколочного ранения и контузии на германском фронте. Сейчас девятнадцатое апреля восемнадцатого года, и в России уже произошел октябрьский переворот, власть в руках большевиков. Политическая обстановка здесь, в Харбине, очень сложная — разные генералы, офицерские организации, которые враждуют друг с другом, иностранные представительства, китайские власти, наши беженцы. Что делать мне в этой ситуации, учитывая мои знания о дальнейших событиях?»

К невыразимому удивлению Виктора — а он увлекался буддизмом с его многочисленными школами, и память личности-предшественника в теле, и его личность как таковая осознавались им в полной мере, и только сейчас он понял, какое это серьёзное преимущество в его положении.

«И что мне делать? Должность у меня хорошая в ситуации такой смуты — перспективы довольно интересные, потому что консул Попов очень серьёзно себя поставил в городе — чуть ли не столп демократии, с ним считаются и японцы, и китайцы, и наши военные. Можно, конечно, бросить свою службу, свою должность и поехать в Питер, к товарищам большевикам — предупредить их о грядущем мятеже чехословацкого корпуса! Можно? Да. Нужно? Очень сомнительно, ибо меня первого и грохнут — насколько я помню, там была сложная игра или просто провал и недальновидность Троцкого, который непосредственно занимался этим вопросом. Кроме того, я что, коммунист? Или когда-то им был? Нет, никогда — одна только летняя школьная отработка чего стоит, типичная советская шняга в виде ненавязчивого крепостного права для школьников. Не, оно бывало иногда весело, но я бы лучше поехал к дедушке на южное побережье, чем горбатился на прополке — выбора не было, половина лета в топку. Короче, коммунист из меня, как из Кисы Воробьянинова — отец русской демократии. Зачем мне их, большевиков, поддерживать? Ради чего? Ради построения чудовищной утопии на костях народа, которая закончится в итоге полным историческим крахом и предельно весёлыми девяностыми, от воспоминания о которых глаз начинает дергаться?» — Виктор вздохнул и выдохнул несколько раз, ощущая прилив крови к лицу. — «Ладно ещё НЭП, но ведь потом пойдёт самая жесть — сворачивание этого самого НЭПа как отклонение от линии партии, коллективизация, голод, индустриализация непомерной ценой со ставкой на тяжелую промышленность вместо легкой, необходимой населению, буйство ежовых чекистов с охрененно новаторскими в процессуальном плане тройками — тебя убивают в тот же день без права обжалования приговора. Дальше война и все эти чудовищные провалы первых месяцев. Потом послевоенные репрессии, когда Вознесенского и ленинградцев сотрут в порошок за попытку создания компартии РСФСР — хех, ведь у наиболее большой и важной республики своей партии просто не было, мол, хватит вам и общесоюзной, товарищи. И вот я приезжаю в Питер, допустим, делаю какую-то карьеру, втираюсь в доверие к Сталину — и что меня ждёт в том же тридцать седьмом? Арест, подвал, паяльник на пятках, напильник на зубах и письма на деревню к дедушке — товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка...?! Чудненькая перспектива, когда есть выбор — какие-никакие, но менее кровожадные белые, которые в случае победы смогут построить какую-никакую, хоть полуфашистскую в начале — ну а как иначе, но буржуазную демократию лет через двадцать, хотя бы теоретически. И второй мировой можно избежать, и в космос можно будет полететь, и голод предотвратить, и индустриализацию нормально провести — с упором на легкую промышленность как базу экономики, а не эти гиганты в вечной мерзлоте ради процента повышения выплавки чугуна ради новой выплавки чугуна. Да и я не буду бедствовать! Поэтому сделаю я ставку на господ белогвардейцев, наверное, как классово близкий мне элемент. В случае уж совсем печального развития или переметнусь к красным со всеми вытекающими рисками, или рвану в Америку — миллионером я стану хоть там, хоть здесь, при белых, но здесь — с гарантией, тут хоть сейчас можно стричь бабки», — бреясь опасной бритвой — жутко неудобное дело само по себе да ещё и без теплой воды, принципиально для себя решил Виктор. — «Да, при белых будет частная инициатива, бизнес, многопартийная система и политическая конкуренция, и уж я не пропаду с моим бэкграундом. Кроме того, к красным мне нельзя из-за родственника-посла — шлепнут без вариантов и разбираться не станут, он же явный антибольшевик и князь».

Водопровод, жестяной умывальник и зеркальце в номере имелись — Виктор смыл остатки мыльной пены с лица, немного помассировал щеки, потом сделал легкую гимнастику — моторика тела ощущалась ещё немного чужой, хотя уже получше, чем в первые дни. Ощутив прилив бодрости, он облачился в форму, затянул портупею, поправил сбоку кобуру, выровнял фуражку, взглянул на золотые погоны и на собственноручно начищенные сапоги — всё как положено.

Виктор застегнул шинель, запер свой более чем скромный по меблировке и далеко не комфортабельный номер, спустился вниз, на улицу — консульство находилось в соседнем квартале, в пяти минутах ходьбы быстрым шагом.

«Бытовые условия — просто непередаваемые, даже привычные мне умывальники и водопровод с горячей водой потребуют совершенно иного уровня достатка, и точно не в этой дыре», — лицо немного свербело после бритья и ледяной воды, и Виктор ощущал, будто оно деревенеет на ветру — было ещё по-апрельски прохладно.