Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера - Страница 13

Я просто ухожу, киваю на прощанье Лили — она выглядит заинтересованной в происходящем, но я не в том настроении, чтобы рыдать в ее жилетку. Да и с Лили мы даже не подруги, чего уж там.

Завтра, я разберусь со всем завтра.

Тем более, что с меня сейчас никто и ничего не спросит, мне даже оформлять неделю отгулов после отравления демонами не надо.

И нужно бы заглянуть хотя бы к Джо, но в моем нынешнем состоянии я точно знаю — он будет меня жалеть. А я и так чувствую себя отвратительно.

Поэтому я просто возвращаюсь к себе. Прохожу в комнату, сбросив в прихожей обувь, и оседаю на кровать.

Опустошение — вот какое слово отлично передает мое состояние сейчас.

Просыпаясь вчера утром, я совершенно не представляла, что меня ждет столько неприятностей. Падение во время полета, личное соприкосновение с крестом одного из демонов, столько взысканий за его освобождение…

Все-таки почему нет ни единой строчки о том, что нельзя молиться за демонов, ни в Кодексе Святой Стражи, ни в общем регламенте работников Чистилища?

Почему Генри вообще отпустили, если он так опасен? И опасен ли? Почему мне так сложно поверить в характеристику “зверье”, данную Артуром в адрес исчадий.

Генри не походил на зверя, таким, каким я его помню. Возможно, в некоторых моментах диалога с тем же Айвеном, но в общении со мной — не особенно он отличался от того же Найджела Рэдклиффа, который примерно так же флиртовал с Рит, когда мы возвращались вместе с ней со смены.

Но… Генри сбежал, он в смертном Лондоне, и я теперь уже точно ничего не выясню, не смогу даже на секунду понять, насколько Артур прав в своих суждениях.

От досады я сжимаю ладонь и слышу шорох сминаемой бумаги.

С удивлением гляжу на собственную руку и вижу в ней ту самую выписку по своему кредиту, которую по инерции забрала с собой.

Разворачиваю лист, снова смотрю на цифры списаний, вгоняющих меня в лишний минус по кредиту.

И цепляюсь взглядом за новую строчку.

“… в.п.п. Генрих Хартман — нарушение режима, находящегося на испытательном сроке, соблазнение замужней женщины… 22:15… адрес… дата”

Я отстраненно цепляюсь взглядом за таинственное “в.п. п”, но, честно говоря, толком подумать на тему, что бы это значило, не успеваю, до меня доходит весь смысл этого предложения.

Ну вообще!

Я тут огребаю за него, а он уже пытается оприходовать чью-то жену. И это ложится на мой счет теперь.

И что, неужели уже так поздно?

Я кошусь на часы и замираю. Восемь. Восемь пятнадцать. А на листе — ну точно, десять.

Нет, с Небесами не спорят, их учет грехов никогда не ошибается. Но…

Получается, я знаю, где будет Генри через два часа? И чем я рискую, если проверю это?

Чтобы выбраться из Чистилища в мир смертных, многого не надо, на самом деле.

Но и нельзя сказать, что это просто, быстро и легко. Внутри Лимба — шастай как хочешь, но в смертный мир можно только по разрешению.

Нужно добраться до Департамента Учета Внешних Перемещений, высидеть очередь, состоящую из таких же утомленных и задолбавшихся работников твоего слоя, оформить себе положенный по работе увольнительный, взять комплект сухого пайка — а он полагается всем уходящим, чтобы побороть обостряющийся в смертном мире греховный голод.

А потом только после получения пайка ты получаешь ключ — теперь уже для выхода в смертный мир. Одноразовый. Его хватит на то, чтобы выйти в смертный мир и вернуться. После этого ключ рассыпается в твоих руках белой пылью.

Вообще-то я теперь безработная. Но у меня есть три неиспользованных и несгоревших увольнительных за этот месяц и за предыдущий, которые мне полагаются как работнику Святой Стражи. Полагались. Но ведь они не должны сгореть из-за увольнения, да? Я же работала и имею право увидеть свою семью?

Когда я прихожу — в Департаменте Учета царит разгром и разруха. На гладком темном паркете — царапины, выбоины, оплавленные пятна.

И пусто. Очень пусто. Обычно тут полным полно народу, а сейчас холл Департамента пуст, как будто это не самое популярное место на восьмом слое.

— Что случилось? — спрашиваю я у Молли Митчелл, которая работает тут оператором и занимается приемом заявлений на выдачу увольнительных.

Молли — этакое миловидное создание, с изящным острым подбородком и россыпью веснушек по всему лицу. Солнце явно зацеловало эту девушку, и не зря — характер у неё очень теплый. У нас с ней хорошие отношения, я её даже рисовала несколько раз.

— Ты не слышала о побеге исчадия? — Молли удивленно таращится на меня и я запоздало хватаю воздух ртом. — Он прорывался через нас вчера. С боем. Не моя смена была, но мне рассказывали. Мы с утра разбираем документы, он нам тут форменный ад устроил.

— Много пострадавших? — виновато уточняю я, чуть прикрывая глаза. Поэтому и очередей нет, люди просто напугались. Понятно, что исчадия уже здесь нет, но привычное человеческое “а вдруг” никуда не девается и работает в посмертии даже лучше, чем при жизни.

— От нас четверо, — вздыхает Молли, — слава богу, час был неприемный, людей почти не было. Агата, тебе оформить выход?

— Ага, — я киваю, затем оглядываюсь на творящийся вокруг беспредел, — Молли, а ты можешь мне за один раз три пропуска выдать? Сейчас все подотойдут, понабегут, и очереди будут совсем адские, а я сама после отравления, совсем не хочу выстаивать их…

— Соскучилась все-таки по своим? — понимающе улыбается Молли, потом оглядывается на кабинет руководителя отдела, и встает. — Сейчас спрошу у мистера Уоллеса. Вроде нет в регламенте запрета на единовременное оформление.

— Да, конечно, спрашивай, — я киваю, а сама скрещиваю пальцы под столом. Умалчиваю, что дело вовсе не в “соскучилась по своим”. Честно говоря, даже полгода спустя мне все еще неловко приходить в свой смертный дом. И пусть ни отец, ни мать меня не видят, все равно как-то тяжело.

Рональд Уоллес не был архангелом, не был серафимом — и возможно поэтому Молли выходит из его кабинета сияющая довольной улыбкой. Наверное, Анджела Свон, только заслышав мою фамилию, отказала бы мне в пропусках в смертный мир. Навечно.

— Разрешил, — Молли так искренне за меня радуется, что мне поневоле становится стыдно, — сейчас, погоди, я оформлю бумаги. Заполняй заявления пока. И кстати, раз уж так, три пайка сразу забирай, поняла? И без нашей еды в смертный мир не суйся.

— Да, я помню инструкции, — киваю я и склоняюсь над заявлениями.

Мне кажется, что я что-то нарушаю, по крайней мере, пока я заполняю бланки, руки мои, сжимающие ручку, потихоньку трясутся. Кажется, сейчас вломится в дверь Департамента Перемещений Артур Пейтон, схватит меня за шиворот и отправит куда-нибудь в карцер.

Нет, в нашем отделении карцеров нет, но кто его знает, может, ради меня заведут?

Молли даже замечает мою нервозность, притаскивает мне мятного чая и даже какую-то булочку из собственных запасов, заставляя меня чувствовать себя еще более неловко. Впрочем, увернуться от дружелюбия Молли — почти преступление, поэтому я не брыкаюсь и выпиваю чай. И булочку тоже щиплю. Слегка с украдкой.

Никто не является, никто не изобличает меня как ту самую дурищу, что освободила исчадие, и сорок минут спустя я получаю и три изящных ключа на выход в смертный мир, два из которых тут же прячу в карман, и три продуктовых набора — кстати довольно неплохих, по крайней мере если сравнивать с продуктовым снабжением постящегося. Слава богу, я взяла с собой рюкзак. Честно говоря, и не думала, что оформлю три увольнительных сразу, это была импровизация — я серьезно опасаюсь, что приди я позже — и слух о моей причастности к побегу исчадия доползет и сюда, и с выходом будут известные проблемы.

Ключи работают просто. Ты берешь, запихиваешь их абсолютно в любую замочную скважину, хоть в дверцу шкафа, поворачиваешь ключ три раза, и вуаля. Теперь за дверцей твоего шкафа не четыре отглаженных форменных пиджака, а гулкий зал Вестминстерского аббатства, или какого-нибудь другого храма, куда загадаешь, туда и попадешь.