Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера - Страница 60

А я впиваюсь ногтями в собственные предплечья, пытаясь сопротивляться этой ледяной горечи. Я понимаю. Я все понимаю. И спасибо, Джо, что сказал мне об этом, потому что информацию такого рода действительно лучше знать с самого начала. Но…

Нет, нереально так дальше.

И я разворачиваюсь, проскальзываю мимо Джо и подхожу к шкафу, чтобы вытащить из него свежий комплект униформы. Доспех. Неудобный, но такой необходимый мне сейчас доспех…

— Рози…

— Нам пора, Джо, — сухо подвожу черту я, — ты ведь сказал, что остальные ждут меня? Это значит, что я могу прийти сейчас, и мы разрешим все вопросы.

— Ты уверена, что готова? — тихо спрашивает Джо. — Может, тебе стоит все-таки дать себе перерыв?

— Мне не нужен перерыв, — я торопливо расчесываюсь, затягивая волосы резинкой в конский хвост на затылке, — мне нужна правда. Ответы на мои вопросы. И пусть их даст тот, кто не сможет мне соврать так, чтобы я не узнала.

В конце концов — я имею на это право!

В дверь "номера" Генриха вежливо стучат, и демон этому ядовито улыбается.

Святоши в своем репертуаре со своей демонстративной готовностью к компромиссу. Будто еще вчера и не жарили его своими молниями. Оно и понятно, что какое оружие им дано Небесами, тем и пользуются, только это все равно смешно.

— Хартман, я надеюсь, ты там одетый, а то я собираюсь зайти, — вякает из-за двери Анджела Свон, а Генрих только принюхивается.

— Энджи, не скромничай, надеешься ты на кое-что обратное, — произносит он достаточно громко, чтобы Анджела, услышав, раздраженно пнула дверь ногой. Впрочем, дверь заперта с обеих сторон, дальше этого выражения эмоций у Анджелы не заходит.

Генрих игнорирует сложенную стопочкой лимбийскую униформу, принесенную вчера девчонкой на побегушках у Миллера. Одевается в то, что добыл в смертном мире. Минутка малодушия, одолевшая его вчера, закончилась. Теперь он готов доставать Триумвират столько, сколько потребуется, чтобы они вынесли нужный ему вердикт.

— Хартман, ты скоро там? — снова подает голос из-за двери Анджела. Для пущего эффекта Генрих выжидает еще пять минут, чтобы промариновать серафиму получше, и только потом отпирает дверь со своей стороны. Лязгает внешний замок — вроде бы простая формальность. По крайней мере, у этой двери оставили на ночь дежурить Катона, который если что должен был выступить для Генриха сопровождающим.

И была мысль воспользоваться этим, достать еще и его, но, насколько Генрих помнил Катона — тот и так в достаточной мере не любил демонов высшего уровня. А тратить последнюю свою ночь не на распятии на что-то кроме сна Генрих нашел слишком расточительным.

К зданию суда Генриха ведут под конвоем. Это опять становится смешно.

Два архангела на конвой? Для Генриха Хартмана? Это настолько возмутительно, что даже можно оскорбиться. Он вчера прекрасно развлекался за счет четверых, и не имей он намеренья сдаться — укатал бы всех четверых в песочек, да еще и притоптал его сверху.

И ведь все бы вышло так, как он спланировал, если бы все не испортила эта упрямая девчонка! Слишком сильная, чтобы её игнорировать. Даже Пейтон это понял. Небеса не поскупились на благодать для Агаты Виндроуз. Возможно, именно поэтому она вызывала такой острый голод. Наверное, не прячь Пейтон свой запах, его бы хотелось сожрать примерно так же. Сильная душа — приятная пожива.

— Надо же, ты умеешь молчать, Хартман? — ехидно интересуется Анджела, глядя на Генриха из-под кудрявой челки. Её волосы — будто взбитая пена белых кудряшек, кажется — ей намылили голову, дунь — и разлетятся в стороны мыльные пузыри.

— Я даю тебе время для твоих влажных фантазий, не благодари, Энджи, мы ведь так редко видимся, тебе, бедняжке, и помечтать не о ком, — ехидно откликается Генрих, не без удовольствия замечая, как вокруг пальцев побелевшей от ярости Анджелы тут же начинают потрескивать короткие белые разряды. Её всегда было так легко вывести из себя. Атаковать она не будет, она строго следует регламенту, а побеситься — пусть побесится. Ей для суда полезно.

Нет, все пройдет как надо. Катон, Анджела — эти будут стоять на своей антипатии к демонам. Да и Миллер, этот старый враг, не должен подвести. Не мог же он простить Генриху свою нежную Силь.

Так что сегодняшний вечер Генрих Хартман встретит снова на Поле. Отвратная перспектива, но идея сожрать Агату — гораздо хуже, с какой стороны на неё ни глянь.

Ну, не может же Пейтон пренебречь собственными правилами и воспользоваться правом вето. Для этого он должен что-то видеть в Генрихе. А он и в лимбийцах-то надежду видит в одном человеке из трех.

Так что…

Птичке придется смириться с поражением. Пусть отмаливает кого-то попроще. С кем ей действительно будет безопасно работать. Кто не пробовал на вкус души Орудий Небес.

И как бы еще сделать так, чтобы она не вздумала попробовать его отмолить снова?

Коридор в Ареопаге гулкий. Это пытались компенсировать, постелили ковры, но помогло не очень. Генрих был тут только один раз — перед тем, как его клеймили печатью исчадия и первый раз отправили на Поле. Кто бы знал, что этот раз действительно станет первым, и сегодня у Генриха случится все-таки второй раз.

У самых дверей в зал суда Генрих все-таки останавливается, чтобы лишний раз вдохнуть. Да — на Поле возвращаться не хочется. Да, тошно от одной только мысли. Но поворачивать назад нельзя. И подставлять под удар эту наивную дурочку — ни в коем случае.

— Замечтался, Хартман? — фыркает Катон, оборачиваясь.

— Ностальгирую, — Генрих позволяет себе осклабиться, — тем более, что сегодня вам придется потерпеть, святоши. В этот раз ведь приговор вам придется мне сочинить совсем другой.

Когда-то он работал с молодой Анджелой, даже давал ей уроки фехтования. До того, как понял, что в который раз проиграл смазливому Миллеру с его щенячьими глазками.

Катона успел изучить еще во время, когда устраивал Лондону греховный террор. Короче говоря, Генрих знал этих двоих как облупленных. Может по интуиции набросать гримасу брезгливости на лице Анджелы и кривую, неестественную улыбку Катона. Два надежных колеса, которые вывезут его куда надо.

В зале суда ничего не поменялось. Он все той же круглой формы, все так же выполнен в античной стилистике. Судейские трибуны — пять штук, расположены по всей окружности зала. В центре — кресла для подсудимых. Сегодня их два. И в одном — как образцовая девочка, опустив ладони на коленки, сидит Анна Фриман. Второе — ждет Генриха. На подоконнике высокого окна сидит тот, кому здесь быть не положено — чернявый парень, который был напарником Агаты. Дэймон, кажется…

Агата у судейской невысокой трибуны, занятой Пейтоном, кажется, уже все каблуки на своих ботинках стерла, меряя зал шагами. Миллер стоит чуть в стороне, во выражению лица очень напоминает какого-то античного гордого персонажа, которого аж в мраморе высекли. И выражение лица страдальческое. А уж как смотрит на девчонку, мечущуюся по залу…

Генрих с трудом скручивает в себе бешенство.

Все это — не имеет значения. Пусть смотрит. Пусть утешает её потом. Наверняка же уже готов занять это место.

Боже… Это точно будет преследовать его в кошмарах распятного забытья…

Нет, сейчас нельзя это представлять, ни в коем случае… Все крепче риск передумать. Нужно занять свои мысли хоть чем-то еще. Хоть даже дальше продолжить разглядывать зал.

Сам Артур уже сидит за своей трибуной и с головой ушел в исписанные мелким почерком листы. Зачитался настолько глубоко, что голову он поднимает, только когда Анджела покашливает над его ухом.

Генрих за это время успевает дойти до своего кресла и развалиться на нем настолько вольготно, чтобы Анджелу перекосило еще раз от его развязности.

Анна удивленно косится на Генриха. Видимо, она не понимает, зачем он может провоцировать Триумвират. Как будто для этого нужна тысяча причин.

— О, все в сборе наконец-то, — Артур произносит это рассеянно, будто мысли у него далеко не здесь, — леди Виндроуз, мы еще кого-то должны подождать?