Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера - Страница 67

Хочется сбежать, но от себя — особо не сбежишь. И Генрих уже понял — он хочет попробовать то, что предлагают ему Небеса. Попробовать пойти на свет. Довериться той ладони, что ведет его в нужную сторону.

Маленькой, нежной ладони…

Генрих жмурится крепче, закусывая уголок найденной наощупь подушки, пытаясь избавиться от наваждения. Пусть это будет его первым шагом на пути к искуплению. Пусть маленьким. Плевать…

Негромкий стук со стороны балконной двери заставляет вздрогнуть и втянуть воздух носом, чтобы понять, кто именно к нему заявился. А уж потом — вскочить на ноги и броситься открывать. Как мальчишка…

Глупая, глупая птаха…

Зачем так упрямо идти в пасть к хищнику, если даже он пытается от тебя сбежать?

Стоит тут, обеспокоенно покусывая губешку и нервно теребит пальцами самый кончик своей косы. И при виде Генриха в её глазах вспыхивают искры волнения. Точно волнения — он это чует, в мельчайших подробностях, даже то, как пересыхает у неё во рту.

Она ведь все знает. Так зачем?

— Я хотела спросить, — Агата все-таки прочищает горло, и заговаривает, — ты точно себя хорошо чувствуешь? Ничего не нужно?

Поручительница, одним словом. Нужно будет ей объяснить, что не стоит так подставлять плечи, чтобы демоны на них уселись как куры на насесте.

Потом.

А сейчас…

Он в последний раз пытается себя удержать.

Нет, невозможно.

С ней — невозможно.

Паршивый из него выходит герой все-таки…

Только бы удержаться. И не сорваться…

— Нужно, — хрипло произносит Генрих, касаясь самыми кончиками пальцев упрямого острого подбородка, — жизненно необходимо, если хочешь знать.

— Что же? — все, на что хватает решимости птички — на этот тихий писк, сама она будто все сильнее растворяется, прикрывая глаза и подаваясь ближе к Генриху.

— Ты ведь знаешь мой ответ, птичка, — шепчет Генрих, склоняясь к маленькому ушку девушки, — ты. Мне сейчас нужна только ты.

Это — правильный ответ. Агата только беззвучно прикусывает губы и делает маленький шажок Генриху навстречу, опуская свои ладошки ему на плечи, так бездумно, так доверчиво позволяя ему притянуть её к своему телу. Наглядно ощутить, как она тихонько дрожит, когда его пальцы скользят по её спине — пока что поверх одежды. Пока что, да! Не так уж и много осталось времени до того, как ситуация в корне изменится.

Тем более, что сегодня — им точно никто и ничто не помешает. И сама Агата никуда не сбежит. И пришла она сама, и сама сейчас не бежит и ни единым жестом не выказывает желания это сделать.

До ночи еще далеко.

Впрочем — когда это было важно?

Просыпаться по утрам уже не помогает даже солнце. А вот зубы, прикусывающие кожу на моей шее — очень даже. Бодрость такая сразу просыпается…

А вот я с этим не тороплюсь.

— Птаха, просыпайся, — мурлычет Генри и целует в то место, которое только что прикусил. А оттуда ведет языком вверх — к мочке моего уха.

— Пора на работу? — тихонько постанываю я, пытаясь потянуться и разлепить глаза. Не получается.

— Ну, отдашь мне утренний долг — и можешь, так и быть, пойти на работу, — Генри насмешливо хмыкает, и от бархатистости в его тоне мне хочется выгнуться как кошке.

Этот демон — мое кармическое проклятие, не иначе. От его поцелуев, спускающихся вниз по моей спине, по моему телу будто расползается хмельной мед.

Никогда в смертной жизни такого не помню. Нет, я, помнится, кем-то там увлекалась в рамках платонических чувств, но чтобы вот так — до лихорадки, до судорожной боли в груди сходить с ума по мужчине и хотеть — не было такого.

Не было…

Вот и как мне теперь вставать по утрам, вспоминать по утрам ту самую фразу мистера Пейтона, что он сказал мне тогда, на поле: «Просто Хартман шевельнул в вас похоть», — и не уверовать в его правоту?

Кто его знает, может, это можно как-то определить на глаз…

Я не могу думать. В одной постели с Генри мысли — это вообще штука скользкая, верткая, как рыбка в водной струе.

«Утренний долг. Нет, вы вообще уже успели оценить, насколько далеко развернулась наглость этого рыжего типа?

Я ему — должна! Именно в такой форме. За то, что он мне позволяет спать по ночам, милосердно разрешая в рабочее время заниматься все-таки делами.

Красота, а?

Признаюсь честно — когда я тогда шла к нему в первый раз после его легализации, я была уверена — иду поговорить. Выяснить раз и навсегда, насколько истинны предположения Джо, и уж точно ни близко не намеревалась влипать… Вот в это!

А потом…

Мне сейчас нужна только ты…

А дальше было только забвение. Шелестящее разлетающейся в разные стороны нашей одежды, судорожное, алчное. Забвение, которое лишний раз подчеркнуло — мне не судьба считаться хорошей правильной девочкой. Правильные девочки так не проигрывают…

Правильные девочки вот так вот не сходят с ума. Так, что безумию не видно конца и края.

А ведь я — девушка двадцать первого века. Росшая в эпоху феминизма, изобличения всяческих психологических токсичностей, в среде, в которой не поощрялось быть зависимой от мужчины.

Ни в какой форме…

А я и сейчас не могу не коситься зачарованно в сторону Генри, когда он неторопливо набрасывает на свои плечи рубашку. Без лишней спешки — специально для меня, потому что, да, он знает, что я таращусь.

И любуюсь.

Потому что это все — мое!

Ох, папочка, и надрал бы ты мне уши за такое поведение.

— Останешься на завтрак? — оптимистично интересуюсь я, хотя за эти две недели уже выяснила — просыпаться вместе — хорошая традиция, а вот завтракать и ужинать Генри предпочитает у себя или на ходу.

— Нет, пташка, я должен быть в Штрафном Отделе через десять минут, — Генри так искренне вздыхает, что я в нем даже не думаю усомниться. Вот только…

— У тебя смена начинается только через час, — бурчу я, потому что ну кто-кто как не поручитель демона должен быть в курсе его расписания.

Это кстати не первая моя попытка побухтеть, и аргумент против я уже тоже слышала.

— У меня есть свои дела, — спокойно парирует Генри.

Свои дела.

Он не объясняет, что это за дела — с меня должно быть достаточно и того, что мне не приносят жалоб из отдела кредитного отслеживания. Не грешит — и все. Больше мне знать не полагается. Ну, по крайней мере — Генри так считает, он даже потребовал в первый же день, чтобы я отслеживала динамику его кредита только из того, что попадает в мою сводку. Он, мол, согласен огребать за косяки, но давайте не будем мусолить каждый его положительный чих, а то ему и так слишком неловко ходить на работу.

Но кто бы мог предположить, что исчадие ада вдруг окажется настолько образцовым работником, что будет являться на работу на час раньше. Хотя, причины мне тоже известны — он забирает утренние наряды буквально через пять минут после их поступления.

Я подхожу ближе, ныряю ладонями у него под локтями, пытаюсь ухватиться за него покрепче, лишь бы подольше подержаться.

Боже, как же хочется к нему прирасти…

Не было бы необходимости ходить на работу — так и валялась бы с ним в постели.

— Снова пойдешь в архив? — тихо уточняю я. — Все еще не хочешь взять наряд ищейки? Ты прошел аттестацию, да и оплачиваются они лучше…

Пальцы Генри, тонкие, чуткие, такие невероятные — я уже довольно много о их возможностях знаю, проводят по моей кисти, оставляя на коже дорожку его тепла.

— Нет, птаха, в Лондон я не пойду, — спокойно отрезает демон, — мы с тобой уже обговаривали — я не хочу рисковать собственным положением. Без разницы, сколько мне здесь пахать — сто лет или двести. В этой эпохе я все равно с кредитом не расплачусь, так что… Архив — весьма спокойное место, и там мало сотрудников, которые могут представлять интерес для голодного исчадия ада.

— Ладно, ладно, — я это уже ворчу, окончательно уступая его аргументам. Они — на самом деле здравые. Только в архивах же скука смертная… И я точно знаю Генри, он кипучий как ртуть, он там подыхает со скуки втрое сильнее, чем подыхала я.