Рябиновая невеста - Зелинская Ляна - Страница 10

До этого, пока Бьорн лежал в беспамятстве, пока был слаб, в нём словно не было души, только тело, о котором она заботилась. Но вот он пришёл в себя, посмотрел на неё, и её собственная душа ушла в пятки, потому что такого взгляда стоило бояться. За ним скрывалось что-то дикое, необузданное и страшное, что-то такое, отчего сердце Олинн забилось, как у зайца, которого вот-вот настигнет волк.

А если он её убьёт?! Ох, прав был Торвальд! А она глупая пичужка! И она тут совсем одна1

− Где я? — спросил монах хрипло, обшаривая внимательным взглядом тёмные углы комнаты.

Голос у него был низкий, глухой и тоже пугающий, под стать его космам и бороде.

− В−в−в… в Илла−Марейне, близ Олруда, − пробормотала Олинн, цепляясь пальцами за бревенчатую стену и отступая назад к очагу.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

− А это что? — он указал двумя пальцами куда-то в сторону шкафа с настойками и травами Тильды, что пучками висели на стене.

— Это… избушка нашей вёльвы, − ответила Олинн, сглотнув.

А в голове мысли метались беспорядочно, где-то между: «сейчас же бежать отсюда без оглядки», «ударить монаха кочергой и бежать без оглядки» и «подмешать в отвар монаху сон-травы и… бежать без оглядки». В любом случае, бежать без оглядки было самым подходящим вариантом, но ноги у неё словно пристыли к полу.

Всё-таки она трусиха. Хотя волков не боится, болот не боится, а какого-то монаха испугалась до дрожи в пальцах. Но тут же вспомнилась та серебряная звезда, которая без следа исчезла на её ладони, и Олинн поняла, что сейчас он спросит её об этом, и… В общем, вряд ли ей удастся складно соврать под его пронизывающим взглядом.

А ну как он подумает, что это она её украла?! Да она бы в жизни ничего чужого не взяла! Но… как она всё ему объяснит?

И мысль, что он подумает, будто она воровка, оказалась особенно неприятной.

Но воинственный блеск в глазах Бьорна быстро угас. Он покрутил головой, пытаясь осмотреть избушку, поморщился, явно чувствуя боль, и, дотронувшись пальцами до шрама на щеке, спросил как-то неуверенно:

А как меня зовут?

− Я… я… не знаю…

−А как я здесь оказался?

−Мы нашли тебя раненым у тропинки и принесли сюда, − ответила Олинн, наблюдая за тем, как монах неуверенно трогает повязки на груди.

− Я ранен?

− Ну, кажется… это очевидно, − она неопределённо взмахнула рукой.

− А что я делал на той тропинке?

− Я не знаю. Мы думаем, ты как-то пробрался через топи… Пришёл с той стороны болот… От монастыря как-то смог попасть сюда, − принялась сбивчиво объяснять Олинн. − А тут, видимо, упал со скалы… наверное. И разбил голову. Хотя тебя всего будто в жерновах перемололи. При тебе было только чуток милостыни, и всё, и твоя ряса была такой изношенной…

− Я что, монах? — удивился мужчина совершенно искренне.

Ох, Луноликая! Приплыли к берегу, называется!

− Ты что же, совсем ничего не помнишь? — спросила Олинн удивлённо.

− Э−э−э… нет.

Монах растопырил пальцы, посмотрел на них, словно видел впервые, а потом запустил пятерню в волосы, как будто проверяя, на месте ли они, дотронулся до бороды и снова посмотрел на пальцы.

− Мне нужно туда, − указал он на приоткрытую дверь, − на воздух. Помоги мне.

− Я бы помогла, но ты пообещай, что не будешь бросаться на меня, − ответила Олинн, перехватывая кочергу другой рукой. — И тебе не стоит ещё вставать. Ты вон какой… Еле живой…

− Я крепкий. Обещаю. Не трону, − сказал, как отрезал, и стал подниматься, опираясь рукой на стену. — А кочергу выбрось.

Олинн колебалась несколько мгновений, но монах повелительно махнул рукой и скомандовал:

− Ну что стоишь? Я же сказал, не съем тебя!

И она подчинилась. Правда, кочергу не отбросила, мало ли…

Хотела подать ему руку, но монах и сам справился. Вцепился пальцами в брёвна и поднялся, держась за стену. От слабости его шатало, и Олинн показалось, что сейчас он упадёт. Но упрямство в нём пересилило слабость.

Когда он выпрямился, Олинн только и подумала, какой же он огромный! Бьорн возвышался над ней, как гора, и сейчас она в полной мере смогла рассмотреть его могучее тело. Да она ему ростом по шею, даже до уха не достанет! Плед и оленьи шкуры упали на пол, и он остался стоять в одних только старых линялых штанах, и в таком виде внушал какой-то животный страх.

− Стань поближе, обопрусь об тебя, − он положил ей руку на плечо, и показалось, что его ладонь просто придавит её к полу.

И, как был босиком, так и пошёл, медленно, держась одной рукой за стену, другой за плечо Олинн. В дверях ему пришлось согнуться едва ли не вдвое, чтобы пройти под низенькой притолокой, и он охнул, хватаясь рукой за бок, за ту самую рану, которую Олинн так долго и упорно зашивала.

И если он сейчас упадёт, то в одиночку назад она его ни за что не дотащит!

Снаружи они остановились. Монах какое-то время стоял, словно принюхиваясь или прислушиваясь. Щурился от яркого солнца и крутил головой, осматриваясь.

− Ручей? — спросил он, ткнув пальцем в сторону груды камней, за которой, плавно перескакивая по камням, текла маленькая речушка.

− Да, − ответила Олинн, с тоской глянув на тропку, по которой уехал Торвальд.

От напряжения у неё похолодели пальцы, и где−то в груди острой ледышкой застыл комок страха.

− Идём, − монах чуть подался вперёд и, пошатываясь, направился к камням.

До ручья они доковыляли трижды останавливаясь и отдыхая. Монах морщился, хватался за стволы деревьев, сжимал пальцами плечо Олинн, но шёл упрямо, будто без этого ручья ему жизни никакой нет. Он тыльной стороной стирал пот со лба, выступивший от слабости, и его лицо было бледным даже под загорелой кожей. И сейчас на солнце стало отчётливо видно, что человек этот точно откуда с юга, так непохож он был на светлокожих марейнских жителей.

За камнями речушка делала изгиб, образуя небольшую заводь. Здесь сквозь воду проглядывало чистое галечное дно, и мягкий мох, покрытый редкими белыми звёздочками осенних ветренниц, устилал берег, словно бархатное одеяло. Монах тяжело прислонился к берёзе и, посмотрев на Олинн исподлобья, произнёс:

− Дальше я сам. Уйди.

− Ты что же, в воду полезешь? Она же холодная! Больному туда нельзя! У тебя же лихорадка! — удивлённо воскликнула Олинн. − Да ты утонешь, ты же вон какой слабый! А мне потом тебя тащить обратно!

Кажется, зря она это сказала…

− Ну, как знаешь, − монах окинул её странным взглядом с ног до головы и потянул завязки на штанах. — Потом не жалуйся.

− Э−э−э, а вообще-то, дело твоё. Хочешь тонуть — тони, − буркнула Олинн, почувствовав, как заливается краской, и поспешила прочь, за груду камней.

Вот ещё! Нашёл, чем пугать! Можно подумать, она голого мужчину не видела! Эка невидаль!

Она даже фыркнула то ли от досады, то ли от смущения, сама не поняла. Ей не в диковинку видеть голых мужчин − сколько вон раненых привозили с Перешейка! Но что-то в этом монахе, так не похожем на божьего человека, её смущало. Может, его огромный рост и сила, а может, этот взгляд, похожий на бездонную топь.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

− Да ну тебя! — буркнула она и с досады даже шлёпнула ладонью по камню.

Нужно одежду принести этому ненормальному. Хорошо, что Торвальд всё-таки сжалился и отдал свою старую рубаху и штаны. А то с этого дикаря станется и голым тут ходить! Одно слово — медведь!

Она сходила в избушку, взяла свёрток и вернулась к камням. Потопталась, не зная, как дать о себе знать.

− Как тебя зовут? — услышала голос монаха сквозь странное фырканье.

Олинн осторожно выглянула из-за камня и увидела, что Бьорн сидит по пояс в воде. Он содрал с тела все её повязки и, зачесав пальцами назад мокрые волосы, смотрел в небо сквозь переплетение ольховых ветвей.

− Олинн, − ответила она, выходя из-за камня, — вот я тебе чистую одежду принесла. Я здесь оставлю, оденешься.