Сумерки грядущего (СИ) - "Шлифовальщик" - Страница 16

— Цель вашего визита? — деловито осведомилась начквар.

— Проверка паспортного режима, — сухо ответил Виктор, решив больше ничего не уточнять, чтобы не болтануть лишнего.

Цель Марфуткину не удивила.

— Есть незаконно проживающие в данной квартире? — спросил Холодов, озабоченно нахмурив брови, стараясь придать лицу официальный вид.

— Никак нет, — отчеканила собеседница, метким плевком загасив папиросу и растоптав окурок кирзачами. — Все проживающие прописаны и поставлены на учёт.

В коридор высунулось несколько любопытствующих. В одном из них Виктор узнал Твердынина, ещё свежего, не такого измочаленного и затравленного, каковым он станет в сорок втором. Прищурившись, Холодов увидел жёлтую ауру над головой будущего штрафника. Всё нормально, порожденец.

— А в третьей комнате кто у вас проживает? — решил форсировать расследование Виктор. — Сигналы, знаете ли, поступают на него нехорошие.

Неожиданно он понял, что с загадочным жильцом не всё чисто: товарищу Марфуткиной этот простой вопрос оказался не под силу. Она растерянно улыбнулась, закатила глаза, вспоминая, а потом виновато развела руками. Ну что ж, начнём тогда!

— Всем оставаться на местах! — властным голосом скомандовал Холодов. — Товарищ начквар, оружие при себе имеется?

Марфуткина кивнула и выудила из-под юбки маузер.

— Ведите меня к третьей комнате! — приказал Виктор.

Начквар послушно зашагала по коридору, на ходу снимая маузер с предохранителя. Виктор тоже вынул свой ТТ. Дойдя до двери таинственной квартиры, товарищ Марфуткина забарабанила стволом маузера в филенку.

— Откройте, милиция! — крикнула она за Виктора.

— Минуточку, одеваюсь! — раздался из-за двери приглушённый голос.

Они некоторое время подождали, потом начквар постучала снова. На этот раз никто не отозвался. Решительная женщина отодвинула Виктора в сторону и плечом легко высадила дверь. Меморист, держа пистолет наготове, ворвался в комнату. Пусто… Он заглянул под кровать, подбежал к окну, подёргал створки, запечатанные на зиму. Таинственный незнакомец, донёсший на Твердынина в НКВД, таинственно исчез.

— Нечистая!.. — прошептала товарищ Марфуткина и, переложив маузер в левую руку, размашисто перекрестилась.

Кудрявцев не любил квазипамять и старался ею не пользоваться. Обычно её закачивали спецпогруженцам вроде мемконтролёров или мемагентов, которые отправлялись в неспокойные эпохи. Раньше спецы использовали старый добрый шпионский способ — легенду, но загруженная псевдобиография гораздо эффективнее: не нужно ничего заучивать. Если вдруг попался в лапы НКВД, гестапо или святой инквизиции, то шансов выкрутиться и не запутаться в показаниях гораздо больше с квазипамятью.

Но и была и обратная сторона медали. От квазипамяти после выхода в реал оставалось одно неприятное ощущение. Оно напоминало забытый сон, который снился под утро, и весь последующий день тебя преследуют его обрывки, которые неожиданно всплывают в памяти и тут же ускользают. Часто пользующиеся квазипамятью начинали путать реальность со сном, что вело к парамнезии и более серьёзным последствиям, из-за чего её использование стали в последнее время ограничивать.

А вот хронокат Евгений уважал. С ним погруженец получал некоторую независимость от мемтехников и мог самостоятельно перемещаться в мемориуме. Правда, диапазон у обычного хроноката был небольшой, плюс-минус пять лет от точки погружения.

Пока меморист Холодов болтался где-то в Харьковском котле, Кудрявцева погрузили в тридцать второй год, в село Таёжное, которое не так давно стало колхозом «Заря коммунизма». Погрузили его в самом прямом смысле, в глубокую грязную лужу посередине центральной улицы села. Хорошо хоть сапогами догадались снабдить!

Эпоха коллективизации была одной из самых непротиворечивых. Диссонансов тут практически не возникало, ибо историческая реальность устоялась, и девяносто пять из ста современников Кудрявцева были уверены, что коллективизация — это процесс уничтожения лучшей части крестьянства бесхозяйственными кровавыми большевиками. Тридцать второй год в Таёжном — спокойный: колхоз уже сформирован, кулаки высланы, а самые хозяйственные и толковые из них — расстреляны сельской голытьбой, а их имущество разграблено и пропито.

Справившись с лёгким головокружением после погружения, Кудрявцев осмотрел себя и остался недоволен. Перед отправкой он попросил смоделировать для себя нейтрального персонажа, желательно не связанного с партийной или советской властью: Евгений боялся, что его пристрелят бродящие по окрестным лесам недобитые, немного диссонирующие кулаки. Фантазия у мемтехников, конечно, богатая! Сейчас в центре села, в грязной луже стоял поэт Арсений Культиватор (ну и псевдоним у рифмоплёта!), работающий в районной газете «Алое знамя». Успешность поэта подчёркивали кожаный плащ и фетровая шляпа (хорошо, что на ногах не городские штиблеты). По легенде он прибыл сюда в творческую командировку, чтобы написать поэму, посвящённую завершению уборочной страды в молодом колхозе.

Поёжившись от мелкого октябрьского дождя, Кудрявцев, подобрав полы неудобного плаща, зашагал по сельскому «проспекту» забытого богом таёжного села мимо тёмных покосившихся изб, кривых заборов, по грязным ухабам и лужам. В первую очередь ему нужно найти председателя или какого-нибудь начальника и расспросить о паранормальной Бобровской бригаде. Народу на улице практически не было. Пару раз навстречу попались подозрительные личности, оборванные и пьяные, похожие на современных бомжей, да пробежала с вёдрами запуганная баба, до самых глаз закутанная в потрёпанный платок.

В сельской нищете, в убогих домишках и затравленных полупьяных жителях ничего удивительного не было. Поскольку самая трудолюбивая часть крестьянства была уничтожена большевиками, в колхозы шли в основном нищие, бездельники, алкаши, уголовники и сельские дурачки. Впрочем, были и единицы вполне нормальных крестьян-середняков, загнанных в колхоз силой с помощью органов ГПУ. Их записывали в колхоз для того, чтобы завладеть имуществом, и затем распределить изъятое между остальными колхозниками — пьяницами и лодырями, не забыв о львиной доле райкомам и сельсоветам.

Мимо Евгения, обрызгав плащ грязью, пронеслась стайка чумазых ребятишек. Один из них, самый замызганный, повернувшись в сторону вросшей в землю избёнки, крикнул:

— Ванька, выходи! Там гэпэушники приехали. Дядю Фрола будут казнить за колоски!

Оперативник ухватил чумазого за рукав. Тот недовольно затрепыхался:

— Отпусти, городской!

— Ну-ка, малый, проводи к сельсовету! — приказал начальственным тоном Кудрявцев. — А не то самого в ГПУ отправлю!

Мальчишка испугался и повёл оперативника по грязной улице к самой чистой избе в селе, над которой развевался кумачовый лозунг «Хорошо трудиться — хлеб уродится!» с ошибкой на «тся-ться». Слава богу, сотрудников ГПУ возле сельсовета не наблюдалось: не хотелось неприятных расспросов от силовиков. Всё верно, гэпэушники предпочитают казнить в подвалах, а за неимением таковых — в лесу, в оврагах, подальше от глаз людских, а не в центре села. Мальчонка-проводник, показав дорогу, тут же умчался смотреть на расстрел опростоволосившегося дяди Фрола, схваченного за украденные три колоска.

Тут Евгений засомневался: нужно ли ему в сельсовет? Он плохо разбирался в структуре органов власти той эпохи и не понимал, чем в принципе отличается председатель сельсовета от председателя колхоза или председателя исполкома. А ещё ведь были сельские партячейки с секретарями. Голова кругом! К кому обращаться?

Войдя внутрь избы, Евгений оказался в полутёмном прокуренном коридоре. Когда глаза привыкли к полумраку, он отправился прямо по коридору, торкаясь в каждую дверь. Кабинеты были заперты: то ли сегодня был выходной, то ли колхозники отправились на очередное собрание или лекцию «Построение социализма на Марсе». Но одна дверь с табличкой «Секретарь сельской партячейки, штатный осведомитель ОГПУ Чеботарь Берта Соломоновна» поддалась и распахнулась.