Возраст не помеха - Мишин Виктор Сергеевич - Страница 40

Долго вести беседу нам не дали явившиеся контрики, все же не ушли, ждали где-то поблизости. Попросили! Именно попросили следовать на переправу, дескать, заждались уже. Попрощался в штабе с командирами, тепло прощался, жали руку как взрослому, приятно, комдив Родимцев даже наградить пообещал. Это, конечно, неплохо было бы для меня, это означало бы, что мне начали верить и приняли к себе.

Переправа на левый берег прошла спокойно, хоть в районе оврагов и вспыхнула заварушка. Скорее всего немцы, после взрыва мины, обложили наши позиции из минометов, но это догадки. Жаль, что утащили меня, не успел склонить комдива к захвату домов. Ведь я-то помню, какой ценой позже дались нам эти несколько домов, жуть берет. Я прекрасно понимаю, что силами, которыми располагает Родимцев, этого не провернуть, но очень хотелось донести информацию о том, насколько важные это объекты. Да, понимаю я, все «комдив тринадцать» знает и без меня, просто в голове есть пара идей о том, как это осуществить. Естественно, с моей помощью. А еще каждый день добавляет сложности для захвата, немцы-то не просто сидят там, а постоянно укрепляют и укрепляют свои позиции.

– Ну что, диверсант вражеский, покуролесил? – встретил меня сам комфронта.

Еременко выглядел уставшим. Небритый, он казался лет на десять старше. Принял меня командующий не в одиночку. В хате, помимо него, было несколько командиров в высоких званиях. Сразу узнал Чуйкова. Василий Иванович в будущем личность известная, причем все помнят его именно по Сталинграду, как будто он больше нигде не воевал, а ведь он в том числе и Берлин будет брать.

– Есть немного, – смущаясь, ответил я. Было непонятным настроение присутствующих, что настораживало.

– Ты как, сможешь еще раз вернуться к фрицам?

Блин, без прелюдий, сразу в лоб. А я-то надеялся, что оставят в Красной армии. Опять что-то провернуть хотят, эх, по краю хожу, и сорваться тут, как два пальца об асфальт.

– Честно или то, что нужно ответить? – взглянул я устало в глаза командующего.

– Конечно, честно, – рубанул Еременко.

– Устал я, не глядите на возраст. Немцы гоняют, наши гоняют, а вот поесть толком так и не дали нигде, даже после ранения.

Руку мне обработали и перевязали еще у Родимцева, а вот спина зудит, аж жуть. Стою перед командующим, а самому хочется к косяку прижаться и вдоволь почесать спину.

– Война идет, сынок, что поделать?! Сам все знаешь, полстраны немец забрал, плохи дела, если детей просить приходится. Да, многие были против твоего участия, даже настаивали на том, что ты – враг. Но раз уж так у тебя получается и есть возможность, то грех не попробовать. Думаешь, мне радость доставляет мальчишку просить сделать то, что должны делать бойцы? Эх, парень, да если б я сам мог, или вон, Василий Иванович, думаешь, просили бы тебя? А мы именно просим, надеюсь, разницу понимаешь.

Я кивнул, глядя прямо в глаза командующему.

– Есть тебе сейчас принесут, поспать успеешь, мешать никто не станет, времени у тебя аж до завтрашнего вечера, сутки почти. Как?

– Хорошо бы, – устало кивнул я и добавил: – Помыться бы еще, товарищ командующий.

– Ладно, парень, – как бы ни уговаривал, но все же Еременко начал повышать голос, – некогда мне тут о еде и бане думать, фронт трещит по швам. Ты у немцев был, знаешь, какие там силы. Заметь, я не приказываю, понимаю, как это сложно и чем ты рискуешь. Обдумай пока, сможешь или нет.

– Товарищ командующий, объясните толком, что хотите сделать, постараюсь придумать, как провернуть, и чтоб за задницу не взяли. Немцы не станут смотреть на возраст, поиздеваются и на столб, не раз такое видел.

Командиров прямо передернуло, а некоторые и глаза отвели в сторону. Все-таки у наших совесть есть, наверное, живо представили меня болтающимся в петле.

Около часа ушло у военных на объяснения и пояснения того, что нужно донести до врага. Будучи опытным, я уже чувствовал, что здесь очередной обман, деза, точнее, больше думал о том, как я это преподнесу немцам. Ведь мне практически пытались вдолбить детали армейского масштаба, абсолютно не думая, как и в прошлый раз, о достоверности. Ну откуда, откуда, скажите на милость, я, по сути еще мальчишка, мог узнать столько о силах и дислокации противника? Как я могу такое пересказать в немецком штабе? Да они меня просто шлепнут, причем правильно сделают, за такую хрень. Кто из немцев поверит в откровенный бред, они, знаете ли, люди умные и опытные. Нет, однозначно сделаю так, как сочту нужным. К немцам я вернусь, конечно, но вот устраивать такую аферу не стану.

Даже обдумывать не стал, а на следующий день, когда вызвали к командующему войсками фронта, ответил так, как считал нужным. Да, знаю, невыполнение приказа и все прочее, но всегда есть «но». Еременко не кричал, просто сильно нахмурился и долго молчал, а вот какой-то хлыщ из штаба армии ругался почем зря.

– Ты кто такой?! Предатель и дезертир, как ты смеешь ослушаться приказа? – Пены у рта не было, но кричал довольно громко, а уж как при этом жестикулировал! Во всей красе передо мной любимый типаж либеральных девяностых. Там такими вот товарищами всю нашу армию «рисовали», и люди верили. Здесь мне на самом деле такие почти не встречались. То, что они есть, конечно, правда, но ведь не все же командиры упыри!

– Вы правильно заметили в самом начале, я – никто. Я ребенок, предложивший вам небольшую помощь. Вы решили, что я ваш подчиненный, более того, враг и предатель. Думаете, раз я разговариваю с вами, как взрослый, значит, мне можно указывать и делать со мной что хочешь? А почему, ответьте мне, – я набрал воздуха и продолжил: – Мне и еще тысячам таких же мальчишек и девчонок нашей многострадальной Родины. Почему вы – военные, не защитили нас, как были обязаны? Где вы были 22 июня со всей вашей армией, танками, самолетами? Где сейчас вся эта армия, где герои летчики, сталинские соколы, танкисты наши где? Вы хоть немного понимаете, как воевать-то нужно, как немца бить? – ввернул фразу из известного фильма, Евгений Миронов там просто восхитительно сыграл. – Не надо так на меня смотреть, я потерял все, что было возможно, у меня ничего и никого нет. Хотите наказать? Расстреливайте, поднимется рука на мальчишку? Чем вы тогда от фашистов будете отличаться? – шумно выдохнув, я замолчал. Понимаю я их, но и они должны соображать, что пытаются сделать. Я ж не солдат, как мне можно отдать приказ? Да, я подготовленный боец-диверсант, так и используйте меня именно так, раз сам предложил. Но просто так бежать на казнь? Нет, я не согласный.

Было ли в моих словах зерно разума или, наоборот, вредность и страх заставляли меня вести себя именно так, не знаю. Но итогом разговора было то, что Еременко выпроводил этого ухаря из комнаты, а сам задал, наконец, правильный вопрос:

– Так я не понял, ты можешь помочь или нет? Можно что-то сделать, чтобы помочь городу и армии? – Еременко хоть и сдерживался, но тоже начинал выходить из себя, видно было, что не привык он так общаться с людьми. Приказывать подчиненным это одно, а вот так, уговаривать какого-то мальчишку? Странно, что вообще ведется этот разговор, он мог бы просто его никогда не начинать, даже не встречаться со мной. Но раз уж так случилось, то я тоже не собирался тупо идти на заклание.

– Вы хотите убедить противника в ложной атаке. Я, как мне кажется, объяснил вам, что вы неправильно оцениваете врага. Никто, повторюсь, никто не станет меня слушать, особенно если я начну нести вот этот бред. Откуда у вас возьмутся силы для удара с юга, если у нас по городу разрозненные части едва держатся? Не поверят, более того, даже слушать не станут. Вы не забывайте главного, для немцев я – русский. Да, обученный ими и вроде как состоящий на службе, но – русский. Нам никто не доверяет, после наших разведданных почти всегда следует проверка. Поймите, когда немцы посылают нас в разведку, это исключение, которое носит второстепенный характер. Они сделали из нас диверсантов. Если бы я подорвал штаб Родимцева, вот тут да, проверять бы не стали, более того, похвалили бы. Но я вновь и вновь возвращаюсь «пустым», «коллеги» уже сдали меня, и я был на допросе в жандармерии, повезло, что не в гестапо, оттуда бы уже не вышел. Вы сами не смогли предотвратить утечку обо мне, раз эти козлы, мои «коллеги», смогли узнать об этом даже в учебном батальоне. Понимаете, что мне предстоит вынести? Вы понимаете, что на допросе из меня выжмут всё? Не бывает таких героев, которые могут выдержать пытки, сказки это. Любого, любого человека можно заставить говорить. А если прямо сейчас, попав случайно в плен, какой-нибудь боец рассказывает немцам на допросе о мальчишке? Понимаете, какой риск?