Отираю лицо свое от следов реальности (СИ) - Кристина Гамбрелли - Страница 3

— Да, и двое прелестных ребятишек. Когда я вернусь…

Джед осекся. Вернется? Он не сомневался еще пару дней назад, что вернется — и скоро. Он ведь ранен! Но Джой говорила, что он быстро идет на поправку. В голове Джеда промчались галопом мысли: что, если он попросит ее отправить его домой, как негодного к дальнейшей службе? Позволит ли ему совесть? Или пусть лучше он выздоровеет и вернется на фронт? В лазарете он пока пребывал как в Лимбе — ни рай, ни ад были ему недоступны. Но об этом думать тоже не хотелось.

Может быть, если б ему отрубили бы ногу, вышло бы куда лучше. По крайней мере, появилась бы хоть какая-то определенность в будущем.

Да, Джой он бы это позволил, пошутил про себя Джед. Джой отчекрыжила бы ему что-нибудь, а он бы принял это с радостью.

— Определенность? — Она зажала меж пальцев сигарету, от которой Джед отказался, поднесла к губам, но так и оставила в сантиметре от рта. И даже спички по карманам не поискала. — Что ж, в некоторой степени, если не считать того, что, может быть, мы тут просто застряли. И, пригодные-не пригодные к войне, а в Великобританию мы не вернемся.

Хороша радость.

— Ну, а как ваша семья? Кто-то ждет Вас в Англии, у Вас есть муж?

Она отвернулась, несколько секунд молчала, словно ей задали непростой вопрос. Затем задумчиво протянула:

— Нет…

И тотчас ее позвали из барака — кому-то из контуженных снова стало плохо. Сигарета — позабытая Джой — упала на скамью и покатилась по ней, но Джед поймал ее прежде, чем та свалилась на землю. Поднес к лицу и понюхал. Сигарета пахла табаком — но не Джой.

Шли дни. Шли месяцы. Джед нашел, чем быть полезным в лазарете. После ранения у него осталась едва заметная хромота, однако он уже легко передвигался без костыля и носил тяжелые ведра, словно они весили не больше, чем буханка хлеба.

С Джой они виделись… постоянно.

Джед стал ее правой рукой, помогал передвигать кровати, переносить раненых… которых, к счастью, прибывало все меньше. Дни проходили в тяжелой рутине, люди проживали их под свинцовой усталостью, но… всех их согревала мысль, что война вот-вот закончится. Знали бы они! В сорок третьем году!

Им казалось, что жизнь налаживается. После едва выносимых ужасов сорок второго вполне могло почудиться, что скоро их заберут из этой слякотной, полной мошкары страны. И в то же время, тут и там разносились слухи, что все, кто достаточно здоров, скоро будут возвращены на фронт.

Джед понимал, что, если это случится, он окажется в числе первых.

А Джой останется в лазарете.

Они сидели позади барака, когда он, оборвав себя на полуслове посреди очередного рассказа о рыбалке, вдруг пробормотал:

— Я не из тех счастливцев, кому дважды везет одинаково.

— О чем ты?

— Я не из тех, кто вернется сюда… Живым. Я либо сгину на фронте, либо, если вновь увижу тебя здесь, то уж верно, будучи в таком состоянии, что…

Джой понимала, к чему все идет. Она прекрасно отдавала себе отчет, что влюблена в Джеда — как во всех мужчин до него, что оказывались отражением ее Истинного Возлюбленного. Но сдерживалась. Из-за войны вокруг, из-за жены Джеда на гражданке. Ни словом, ни действием Джой ни разу не показала, как мучительно привязанна к Джеду. Однако он сам прочитал все ее чувства — в глазах, торопливых улыбках, непрошенном румянце, то и дело расцветавшем на щеках…

— Я не хочу умереть, ни разу не коснувшись тебя. Знаю, звучит как бред. Но я чувствую такую… необъяснимую потребность в этом!

Он стиснул ее руку, и Джой встала со скамьи. Если бы она вырвалась, попробовала уйти, Джед бы решил, что он ошибся на ее счет. Вообразил то, чего не было, чтобы потешить свое самолюбие или утишить сердце, истерзанное войной, ранениями, неопределенностью грядущего.

— Может быть, завтра все перестанет иметь значение, это так. Джой, я… мне… тяжело думать о будущем. Мне все кажется, что его не существует.

Медсестра не двигалась. Она смотрела Джеду в лицо, и губы ее призывно открылись. Сами собой. Она думала, что не хочет сближения. Врала себе, чтобы совесть не впивалась в нее безжалостными стальными зубами.

Нет, нет, нет, повторяла Джой про себя. Это подло, это низко. Но ноги, руки отказывались слушаться. Ей хотелось, чтобы что-то случилось, только не по ее побуждению. Да или нет. Поцелуй или побег — лишь бы это решил Джед, не она.

Он шагнул к ней, заиндевелой, ближе.

Все было как во сне. В голове Джой пронеслись вихрем мысли, что так нельзя, он женат, как он сможет потом оправдаться… И растаяли, оставив пустоту готовности, ожидания, принятия за долю секунды, как стало поздно протестовать. Джед прижался к ее губам в поцелуе прежде, чем Джой успела произнести хоть одно возражение.

И она подумала: к черту.

С огромным облегчением подумала.

Вся реальность вокруг нее растаяла, оставив только горячее прикосновение Джеда — руки, жадный рот, жилистая грудь, притиснутая к ее мягкой груди. Не существовало не только далекой английской жены Джеда, но и далеких звуков взрывов, доносимых ветром с фронта, и мокрого, зеленого леса прямо перед ними. Исчез даже барак, на стену которого они опирались, раненые за этой стеной, медсестры… Долг. И все же… это не продлилось вечно.

Его руки забрались к ней под рубашку, на талию — нежным ласкающим движением, но когда ладони спустились на бедра, Джой вжалась в трухлявую стену барака и, как могла, отстранилась. Видит Бог, она бы согласилась продолжить, если бы была чуть более безумна. Если бы вокруг все еще мирно текла жизнь без войны. Однако между Джой-с-гражданки и нынешней Джой разница была не меньше, чем между «позапрошлогодним» и нынешним Джедом.

— Мы не можем себе этого позволить. Я себе не могу этого позволить. — Джой уперла руку под ключицы Джеда. — Риск во всем. Нет. Нельзя.

Он понял, о чем она говорит. Если бы она забеременела, для нее и ребенка это означало бы смерть. Разумеется, у них не было ничего для защиты… кроме удачи. В этом деле Джед согласился бы положиться на случай, Джой же… нет, жить «на авось» было не в ее характере. Уже нет. И еще нет.

Они разошлись в разные стороны, одновременно распаленные и пристыженные. Джой запахнула ворот рубашки и вернулась в барак. Джед остался на холодной скамейке. Перед темным укоряющим ликом тропического леса.

Провизия поступала в лазарет редко, но зато — вместе с новостями.

Обычно и раненые, и медсестры равно радовались и тому, и другому… Но не в тот раз.

Бомбили Лондон, и многие погибли. Тот район, где проживала семья Джеда, пострадал больше всего. Джой уже прекрасно знала, где именно они жили, после стольких-то рассказов! И потому, когда солдат, нагружавший ей руки банками с тушенкой, со скорбным лицом начал рассказывать, она шикнула на него. Слишком поздно. За спиной Джой звякнуло ведро. Медсестра обернулась: позади нее стоял Джед, и грудь его часто вздымалась, с хрипами выпуская воздух, словно у больного пневмонией. Джед оставил ведро и побрел прочь.

Хотела бы Джой тоже бросить дела, да хоть бы и рассыпать по полу тушенку… и бежать за ним. Обнять. Успокоить. Вот только она не могла. И не была уверена, что так поступить действительно было бы разумнее всего.

Джед знал, что убеждать себя, будто его семья могла пережить бомбежку — наивно. Только чудо могло спасти их. В чудеса он больше не верил.

Вот и все, пронеслась у него в голове мысль, некуда больше возвращаться. Вся Англия потеряла для него важность — если там не было больше его семьи.

О Джой он в ту минуту даже не вспомнил. Но она, как только выдалась свободная минута, пошла его искать сама.

Она думала, что после подобного известия Джед захочет либо уйти куда-то, посидеть в одиночестве, не видя Джой, либо стиснет ее в отчаянных объятиях, попытается забыться в своем падении, своей измене.

Но она ошиблась.

Джой нашла Джеда на крыльце, он сидел и крутил в пальцах незажженную сигарету. Он так и не закурил: Джой села рядом с ним на корточки, не на ступени, как Джед, чтобы не испачкать юбку и не нести грязь внутрь барака, и нагнулась к самому уху солдата.