Авиатор: назад в СССР 2 (СИ) - Дорин Михаил - Страница 1

Сложно осознавать, что ты сейчас один и должен принять решение. Под тобой жилые дома, в задней кабине человек, который не может покинуть самолёт.

Руководитель полётами отчего-то не отжал кнопку на своей тангенте и продолжал дышать в эфир. Пускай так, но чувствуешь, что ты не один.

Сейчас он может подать мне самую правильную команду — приказать катапультироваться, но он не знает, что этого не сделает Крутов. И как мне потом с этим жить, зная, что мог доложить о его здоровье и сесть на полосу раньше.

Один раз уже Родину повезло, когда он разложил Як-18. Второй раз может и не повезти. Не факт, что получится посадить самолёт в поле. Я никогда такого не делал и слабо имею представление, как все сделать правильно. Риски огромные, но если я выполню приказ и катапультируюсь, то Крутов мертвец. И как потом с этим жить осознавая, что мог его спасти?

Садимся в поле, а потом пусть хоть увольняют!

— Высота? — спросил руководитель полетами.

— 350, — ответил я. — Сопка, сажусь на вынужденную, шасси убрано.

В эфире пауза. Я слышал, как руководитель тяжело дышит в микрофон. Перед моими глазами было поле, которого могло бы хватить для посадки. Но как притулить эту машину на такой скорости?

— Посадку... разрешаю. Площадку наблюдаете?

— Наблюдаю. Высота 320, скорость 260, шасси убрано.

Всё как по инструкции — держу параметры, шасси не выпускаю, закрылки выпустил аварийно.

Теперь планирую на скорости 220 км/ч. Выдерживаю направление, попутно проверяю все ли действия были мной произведены.

Стоп-кран закрыт, тумблер автомата защиты сети «Батарея» выключен. Скошенное поле уже близко.

— Высота 100, сброс фонаря, — доложил я руководителю полётами, надел очки со светофильтром и выполнил аварийный сброс.

Земля набегает, ноги снял с педалей и поставил ближе к сиденью. Перед глазами только указатель перегрузки. И зачем я на него взглянул?

Выравниваю и приземляюсь. Вот она земля! Самолёт начал ехать по скошенной стерне, скользя как по разлитому киселю. Поднялся большой столб пыли, застилавший видимость перед собой. Вся кабина стала заполняться песком и подброшенными вверх остатками травы. Через несколько секунд машина замерла.

— Командир, мы сели! — отчего-то закричал я, начиная отстёгиваться и снимать запылившиеся очки. Фонарь задней кабины сдвинут назад, а сам Крутов был без сознания.

А что если это он сам посадил из последних сил самолёт? Фонарь же как-то смог сдвинуть.

Я начал прощупывать пульс, биение сердца, попутно стараясь привести его в чувства.

— Чего... не прыгал? — тяжело произнёс Крутов, приоткрыв глаза.

Говорить начал, уже хорошо.

— Так... это... своих не бросаем, товарищ генерал.

С найденной мной, «новой грунтовой взлётно-посадочной полосы», нас повезли в госпиталь. Санитарный УАЗ с Крутовым ехал впереди, удаляясь всё дальше. Сейчас Николая Евгеньевича нужно быстрее доставить в реанимацию.

В машине, ко мне пришло осознание произошедшего. Я посадил самолёт без шасси в поле с выключенным двигателем после попадания птицы! Руки начали трястись при одной только мысли, что далеко не каждому это бы удалось. Вновь чуть не пришло за мной «нечто» с косой и в чёрном балахоне.

Если бы я неверно рассчитать скорость, нарушил порядок действий и слишком резко отклонял органы управления, можно было и разбиться на том поле. Но у нас с генералом получилось. И всё равно не верится, что Крутов ничего не делал. Может, удастся когда-нибудь спросить его об этом.

— Как самочувствие, парень? — спросил у меня фельдшер, когда мы выехали на асфальтированную дорогу, ведущую в город.

— Нор... нормально. Хол... холодно только. Есть одеяло какое-нибудь? — спросил я. Видимо, начинаю отходить от напряжения.

— Потерпи. На улице +25, это тебя шок одолел. Сейчас пройдёт, — хлопнул он меня по плечу, и с одежды посыпалась пыль. К слову я сейчас был похож на пряник из Шрэка. Такой же румяный и с дрожащим голосом.

Когда я вылез из санитарной машины перед приёмным отделением, ко мне уже катили кресло. Куда мне такому пыльному созданию садиться в чистый больничный транспорт!

— Девушки, спасибо. Я своим ходом, — сказал я двум загорелым прелестным медсёстрам, которые пытались меня усадить. — Можно мне ванную?

— Конечно. А вы как хотите принимать её? — спросила девушка с едва выбивающимися из под колпака светлыми волосами. Провокационный вопрос задаёт, блондиночка!

— Люблю с приятной и горячей водой. Ну и с милой... то есть мылом, — сказал я. Эти две медсестрички так и смотрят на песочного человека, которого привезли им для исследования.

На входе в приёмный покой меня встретили не так радостно, как на улице. Санитарка, полная женщина с противным голосом, взъелась на то, что с меня посыпалась пыль.

— Мусорит он тут! Вот дам тебе швабру, сам будешь убирать, — говорила она, хватая ведро с водой.

— Тётя Зоя, это ж лётчик. Они после грубой посадки в поле...

— Ох, как в поле? У Сметановки приземлились? — запереживала тётя Зоя, чуть не уронив ведро.

— Между Сметановкой и Вороновкой, — сказал я, слегка выпячивая грудь от гордости.

— Ох, да и хорошо, что так. А то, дача у меня в Орловке, а дед мой несколько делянок там, на полях посадил. Вот хорошо, что так сел. Не побил урожай.

Вот кому, что! Тут еле жив остался, а тётя Зоя за огород переживала. Хорошо, хоть не расстроили старушку.

— Кто у нас тут такой? — из кабинета дежурного врача вышел преклонного возраста мужчина, чмокающий языком.

— Виктор Анатольевич, курсанта привезли. Может его в терапию? — спросила блондиночка. Теперь понятно, с какого она отделения. Послушаем, что скажет вторая.

— Саша, зачем в терапию? Мне вот врач в нашей травматологии сказал, что он к нам поступит, — потянула меня за руку голубоглазая пышечка. — Может ему сначала помыться, Виктор Анатольевич? А то и жарко, и грязный он какой весь...

— Да, конечно. Только в терапии горячая вода всегда и ванную новую поставили...

— Милочки, Маша и Саша, сначала осмотр. Проходи, мил человек.

Врач напомнил мне доктора Айболита из мультика. Так же ходит, медленно перебирая ногами. Старый, седой и с бородкой.

Осмотр у Виктора Анатольевича превратился в прохождение ВЛК. То тут спросит, болит или нет, то там. Говоришь ему, что здоров, а он знай себе, смотрит во все щели. Только не заставил ещё штаны снять. Было бы интересно посмотреть, как я буду раздеваться под очередной радио-концерт на «Маяке».

«И с полей уносится печаль, из души уходит прочь тревога...», — звучал в динамике приёмника «Йошкар-Ола» Лев Валерьянович со своим хитом.

— Девочки, а как там генерал Крутов? С ним всё хорошо? — спросил я.

— В реанимации. Состояние не знаем, — ответила Маша.

Я предположил, что Крутову в полёте стало плохо с сердцем. Для лётчика это означает конец лётной карьеры, но главное, что мы с ним выжили, а остальное приложится.

— Да знаем. Там операцию назначили сразу. Вроде с сердцем что-то..., — продолжила Саша, но доктор попросил о тишине.

— Идёт осмотр. Теперь, мил человек, как у вас самочувствие? — спросил он, осматривая мне уши. — Почему вы весь в песке. Вы с пляжа к нам?

— С поля, доктор. Я...

— Так вы работали в поле! Вот помню, как в своё время пахали мы целину...

— Виктор Анатольевич, ну давайте уже в какое-нибудь отделение, — причитала Саша.

Победила в этой делёжке терапия. Это и правильно, раз нет у меня повреждений и травм. Посмотрят, проверят и обратно в училище.

Стоя под горячим душем, я снова прокрутил в голове весь полёт и заход на посадку. Руки до сих пор тряслись от напряжения, которое спадало не так быстро, как бы мне хотелось.

Комбез пришлось постирать и упросить Петровну, сестру хозяйку, его где-то повесить. Выдали мне коричневое больничное одеяние и затёртые тапки. Так как с собой белья у меня не было, выдали и черные трусы-парашюты.