Авиатор: назад в СССР 2 (СИ) - Дорин Михаил - Страница 29

В казарме меня подготовили к переходу на «губу». Голубев, был удивлён тому, что я знал все порядки в подобном заведении и без лишних слов переодевался в старую и затёртую форму. Часы я оставил Нестерову, чтобы он потом мне их отдал. На гауптвахте всё равно отберут, и могу их потом не увидеть.

Гауптвахта была небольшой, как и весь гарнизон Белогорска. Камер всего три, находившихся в большом подвальном помещении, и каждая для своей категории военнослужащих. Сейчас я был здесь один. Писарь «губы» сказал, что сегодня только троих выпустили, так что мне не повезло. Он то и проверял меня на предмет запрещённых вещей.

Запрещены были шнурки, хотя на сапогах их и не было, кокарды, эмблемы металлические и всё остальное, что могло привести к плачевным последствиям или суициду. Курево и неуставная одежда, в запрет входили обязательно.

Выводные, начальник и помощник начальника караула были не из нашего училища. Похоже, в этом месяце очередь была мотострелковой части ходить сюда в караул. А вот писарь «губы» из комендантской роты и тоже, как и караул, с красными погонами на плечах.

— Ты чё, сидел уже? — спросил у меня веснушчатый писарь.

— Ага, в прошлой жизни. Давайте уже в камеру. Раньше сяду — раньше выйду.

— Погоди. Сначала на строевую, — сказал один из выводных. — Помощник начкара проведёт.

Вот так, надо мной пролетали один за другим самолёты, выполняя разворот при полёте по кругу, а я продолжал топтать маленький внутренний плац. После пары часов занятий и быстрого ужина, меня отправили, наконец-то в камеру.

Конечно, условия «спартанские» — опускающиеся нары, рваный матрас и совершенно не отапливаемое посещение. Как бы после «губы» не попасть в лечебное учреждение с каким-нибудь бронхитом или пневмонией.

— Держи шинель, летун, — занёс мне в камеру верхнюю одежду один из выводных.

— Спасибо, — ответил я.

— Слух дошёл, что ты кого-то избил. Здесь такое не прокатит. Быстро на место поставим, — пригрозил он мне. — Ты отдохни, сегодня уже трогать не будем.

Под шинелью было гораздо теплее, так что стоит попытаться уснуть в этой новой для себя обстановке. Ранее на «губу» не попадал, только в наряды ходил.

В голове крутились мысли о будущем. Теперь предстоит поехать куда-то дослуживать, а потом вновь пытаться поступить.

Только как обо всём этом сказать своим старикам и Жене? И нужен ли я теперь ей? Блин, начинаю уже как подросток рассуждать. Один негатив на уме, хотя вариантов позитива нет и вовсе. В прошлый раз избил своего однокурсника, и вылетел. Теперь и вовсе сержанта!

Как представлю в очередной раз учёный совет училища, мурашки по коже. Плохо, что не дали высказаться другим парням. Хотя, всё было понятно на этом собрании. Решение там принимал только один человек. Вот если бы Граблин замолвил слово за меня… Но этот вариант даже не рассматривается. Нагадить Нестерову он всегда рад, а я лишь разменная монета.

Ещё и это предложение Борщёва «стучать». Конечно, это его работа обо всём и всех знать, но ему других, что ли не хватает? Уцепился же за меня. Теперь вот будет доводить дело до конца в вопросе отчисления. Может, всё-таки, что-нибудь придумает Николаевич? До Доброва дозвониться или ещё до каких-нибудь знакомых своих... кто-то же должен мне помочь, или опять «небо» меня оттолкнуло?

После подъёма начались главные мероприятия пребывания на «губе».

Занятия по Уставам ВС СССР, строевая подготовка, подобие завтрака и снова шагать.

— Ногу выше! Носок тянуть! Чётче шаг! — командовал сержант с комендантской роты, когда я наматывал круги по прямоугольной разметке плаца.

Сама суть такого вида дисциплинарного воздействия в том, что ты должен в короткий срок быть перевоспитан. Не получилось или ты сопротивляешься этому процессу? Получай дополнительные сутки «отдыха»... точнее ареста, которые не идут в срок твоей службы между прочим, как и время пребывания в дисциплинарном батальоне. То, вообще лютая вещь, о которой ходили страшные легенды.

— Ты лучше три, курсант, — командовал мной тот же самый сержант-строевик выводной, когда я оттирал куском подшивы въевшуюся грязь в своей камере. — Руки на старших по званию поднимать можешь. Теперь вот поработаешь ими.

Сам коридор позволили вымыть шваброй и каким-то куском старой рубашки, которую обозвали тряпкой. Больше похожа на рваный тонкий шарф. Ну и количество хлорки, разведённое в ведре, было запредельным. Глаза щипало, а руки изрядно покраснели.

— В камеру давай, — сказал мне выводной, заталкивая в помещение, когда я закончил с уборкой.

— Ты хочешь, чтобы он сдох? — крикнул ему комендантский писарь. — Там глаза открыть невозможно от хлорки. Начальник гауптвахты сказал, как уберётся пускай и у него в кабинете приберёт. А здесь пока проветрится.

Наведя порядок в небольшой комнате, начальника, меня собирались уже увести, но в этот момент и появился хозяин этого офиса.

— Дождь заморосил, — сказал он, снимая с себя плащ-накидку. — Ну что, Родин? Как сидится?

Невысокого роста старший лейтенант с большими залысинами прошёл на своё место по только что отмытому полу в своих грязных полуботинках.

— Убрался ты не очень. Видишь, натоптано, товарищ курсант? — сказал мне старлей, указывая на свои следы. — Перемывать нужно.

Вот же козлина! В советское время, да и иногда в российское, к представителям комендантской службы было отношение негативное. Никто их не любил.

Такова, наверное, участь всех надзорных органов и дисциплинарных частей. Кому-то приходится делать эту работу. Солдатам-срочникам, которым довелось служить в комендантских подразделениях, приходилось даже ехать на дембель в гражданке, чтоб не иметь конфликтов в дороге.

Однако, я знаю огромное число достойных и грамотных представителей как комендатур, так и их будущего наименования — военной полиции, или по-другому «красные шапки». Многих встречал во время своих боевых командировок и работали они честь по чести. Процент нелицеприятных личностей там не выше, чем в других подразделениях. Хотя и они выполняют возложенные на себя обязанности достойно.

— А знаешь, я хочу посмотреть, насколько ты умён и сообразителен. Ты же лётчик, а среди вас тупых нет, — сказал старший лейтенант и сел за свой стол.

— Так точно, товарищ старший лейтенант. Тупых нет!

— Ладно, ладно. Не на уставах сейчас или строевой. Сделаешь кое-что, и я отменяю для тебя все занятия на весь срок пребывания здесь, согласен?

— Как это все? — расстроился сержант, который привёл меня в кабинет.

— Рот закрой. Этот Родин, на секунду, получил орден Красной Звезды в прошлом году. А ты что заработал за время службы здесь? — спросил начальник у сержанта, но тот промолчал. — Вот правильно, геморой и пару выговоров от меня заработал. Ну, так что, курсант? Я мужик азартный, хочу посмотреть на тебя. Слово офицера даю, просто досидишь свои оставшиеся... сколько дней?

— Четыре, если этот считать, — сказал я. — А если откажусь или не сделаю?

— Откажешься — продолжишь в том же духе сидеть. А вот если согласишься и не справишься, то добавим ещё трое суток и будешь продолжать совершенствовать свои навыки в строевой подготовке и уборке. Уставы выучишь от корки до корки, — ухмыльнулся старлей.

Была не была. Не спасёт это, конечно, меня от учёного совета. Как минимум спокойно проведу эти дни здесь.

— Согласен, товарищ старший лейтенант.

— Хорошо. Пошли на плац.

Когда вышли на плац, никаким дождём уже и не пахло. Солнце грело бетонную поверхность, высушивая влагу.

— Дождь прекратился. Жаль, ну тем интереснее будет. Видишь вон тот объект? — указал начальник на ржавую бочку в углу у забора.— Так точно.

— Отлично. Вёдра ты знаешь где. Наполни мне эту бочку и всё, — сказал старший лейтенант, ехидно ухмыляясь. Помощник начальника караула отошёл в сторонку, чтобы успокоиться от приступа внезапного смеха.

— И всё? — недоумевал я, наклонившись за ведром и направившись к месту работы.