Усадьба с приданым (СИ) - Снежинская Катерина - Страница 36

– Да хуже, – замахала на неё руками женщина и снова хихикнула. – Слушай! Заявляется тут как-то одна, а при ней дочка с во-от таким животом. И эти тоже навроде тебя, Маркушку требуют. Оказывается, доченьку-то он соблазнил, подарочек оставил и слинял, как у него водится. А девке ещё и восемнадцати нет! Представляешь?

– Ну это вроде не противозаконно…

– Не знаю, как там оно по закону, – недовольно поджала ярко напомаженные губы завша, – но тётка там такая, мама не горюй! Уж она свою деточку в обиду точно не даст, сдерёт с нашего Дон Жуана три шкуры и голым по миру пустит. Да ещё и жене стуканёт, чтоб она Маркушке небо с овчинку показала. Точно говорю!

– Жалко мужчину, – резюмировала Мария.

– Не того ты жалеть взялась, – припечатала дама. – И племяннице своей скажи, чтоб искала парня себе под стать и по возрасту.

– Пожалуй, я так и сделаю, – пообещала Маша, выбираясь из комнатушки. – Спасибо вам большое!

В принципе, в чём-то Марк Платоныч был прав, женская солидарность действительно великое дело. А уж помноженная на скуку и желание языком почесать в купе со старой обидой, она вообще становится вещью убойной силы.

Остался один вопрос: Лиска-то в курсе небывалых подвигов «своего человека»? И имеет ли свежеузнанное хоть какое-то отношение к горячему желанию ветеринарши раздобыть денег.

Впрочем, это уже два вопроса.

***

Если хорошо подумать, многомудрый Марк Платоныч во многом был прав. Например, с его оценкой родимых красот и пейзажей Маша теперь была полностью согласна. Особенно после лайт-ада городских пробок, до тошноты провонявших бензином и водительской ненавистью ко всему миру, да ещё в машине с неработающим кондиционером. В Мухлове же было чудо как хорошо, хоть и жарковато, конечно. Но эта жара не била по затылку кувалдой, не душила гарью, а словно поглаживала мягкой лапой. И ветерок дышал робко, подсушивая взопревшие виски. А как тут пахло! Сеном, пушистой дорожной пылью, горячим нагретым деревом, ну и…

Маша поморщилась, подозрительно поведя носом в сторону соседнего участка.

А что навоз? Ну и навоз. Можно считать его эдакой ноткой, подчёркивающей и оттеняющей общую симфонию запахов.

Мария фыркнула на собственную возвышенность и полезла из машины, волоча за собой набитые пакеты с нужностями, вкусностями и привлекательностями.

– И где ты пропадаешь с утра? – раздалось за спиной недовольное.

Вернее, даже не за спиной, а за нелепо откляченным машинным задом, наверняка подло обтянутым вконец измятым платьем. Ну вот почему всегда так случается? Почему когда ты прекрасна и свежа, ни одного достойного мужчины днём с огнём не найдёшь, а когда уставшая и взмыленная, они тут как тут? Закон вселенского свинства в действии!

Впрочем, о достойности некоторых отдельно взятых особей ещё подумать стоит.

– Да вот решила что-нибудь вкусненькое приготовить, – тоном беспечной пичуги прощебетала Мария, пытаясь развернуться половчее. Но когда ты стоишь, опершись одним коленом о сиденье, руки у тебя заняты сумками, а сзади почти подпирает местный Робин Гуд, сделать это практически невозможно. – Между прочим, говорят, что я отлично готовлю. Так что приглашаю на ужин. Наверное, Аллу с Тёмой тоже стоит позвать? И твоего помощника.

– Коляна не забудь, – вежливо посоветовал Саша, совсем не вежливо отпихивая Марию в сторону и забирая у неё пакеты.

– А его зачем?

– А без него никак, – очень понятно объяснил Добренко. – В багажник свои баулы не догадалась сунуть?

– Там мясо, – насупилась госпожа Мельге.

– В багажнике?

– В пакетах.

– И где логика?

– В багажнике бы оно испортилось, – проворчала Маша, заправляя противно влажные волосы за уши.

– Зато в салоне оно у тебя уже испеклось, – хмыкнул дрессировщик. – Ладно, пойдём.

– Куда?

– Сначала к тебе на кухню, сунем всё это добро в холодильник. А потом на речку, – сообщил Саша и, не дожидаясь госпожи Мельге, потопал к дому.

– На речку-то зачем?

– В волейбол играть.

– Какой ещё волейбол?

– Пляжный. Ты идёшь?

– Нет!

Ещё не хватало бежать за ним послушной собачонкой!

– Ну и не ходи, – милостиво разрешил Саша, окончательно скрываясь за забором.

А на пляжике оказалось ещё лучше, то есть лучше, чем в деревне, а с городом-то совсем не сравнить! Жара почти не чувствовалась, ветерок поддувал сильнее и никаких тебе комаров, которых Маша, честно говоря, опасалась. Зато имелся предусмотрительно расстеленное клетчатое покрывало и плетёная корзинка для пикника – ну просто английская пастораль!

– Окунёшься? – поинтересовался Саша, стягивая майку, но не снимая банданы.

– Не сейчас, – буркнула Мария Архиповна, опасливо косясь на масляный блеск воды.

– Тогда потом, – не стал спорить дрессировщик, по-турецки усаживаясь на плед, подтягивая корзину к себе.

И поочередно извлекая: два бокала, сухо шуршащий кулёк, а из него запотевшую бутылку с иностранной этикеткой, сандвичи совершенно американского вида, завёрнутые в салфетку, миску с салатом…

– И что это всё значит? – несколько ошалело спросила Мария.

– А ты как думаешь? – уточнил Саша, глянув снизу вверх.

Наверное, именно поэтому взгляд получился сердитым.

– Не знаю, – честно ответила Маша, осторожно присаживаясь на край покрывала и благонравно натягивая подол платья на несовершенные коленки. – Ты всё-таки решил за мной поухаживать?

– Знаешь, как мой дед говаривал? – Вслед за ещё одной миской, но с фруктами, Добренко достал из корзинки штопор и захлопнул крышку. – Поухаживать – это утку из-под кого-нибудь вынести. А свою женщину надо покоить.

– Как-как? – поразилась Мария.

– Ну лелеять, нежить, как ещё? Старое такое слово. Вообще, это даже не дед говорил, а прапрадед, дед от него уже подцепил.

– Твой прадед тоже был белогвардейским офицером? – предположила Мария Архиповна, принимая мигом запотевший бокал и бутерброд – ну кто бы мог подумать?! – с индейкой.

Это уже попахивало не Англией, не Акапулько, не Коста-дель-Соль, и уж, конечно, не Мухлово, а штатом Висконсин. Просто не Добренко, а человек мира какой-то!

– Прапрадед, – поправил её Саша, без всякого стеснения откусывая от своего сандвича здоровенный кусок. – Он был канатоходец. Шапито Рейга, не слышала? Знаменитая была труппа.

– Не, не слышала, – помотала головой Маша, решив тоже не стесняться, тем более, с утра она умчалась, даже не позавтракав. – А я думала, у вас в семье все дрессировщики.

– Укротители. Но не все, с него и пошло, – усмехнулся Саша.

Он сидел, опершись локтём о колено, свесив узловатую руку с надкушенным бутербродом и было в этом что-то такое, слабоопределимое, вернее, неопределимое вовсе… В общем, Мария поспешно, воровато отвела взгляд.

– И как так получилось, что канатоходец стал укротителем? – брякнула она, лишь бы не молчать.

– Тебе интересно? – удивился Добренко.

– Конечно! – с энтузиазмом заверила Маша.

Пожалуй, она и на лекцию по сопромату сейчас бы согласилась.

– Ну, началось с того, что у него умерла жена.

– Весело! – оценила Мельге, поперхнувшись.

– Не очень. Дело после революции было. Сам в Питере остался, а семью отослал куда-то на Урал, к родственникам. Там вроде не так голодно было. Он и узнал-то, что жена умерла чуть ли не через полгода и сам едва в петлю не полез.

– Почему?

– Дед говорил, что любил сильно, – пожал плечами Саша. – Даже больше детей. Приходиться верить на слово.

– А дальше что?

– А дальше друг принёс ему котёнка, – Добренко снова усмехнулся, крутанув башкой, словно себе же не веря. – Тигрёнка, белого. Уж где его взял, чёрт знает. Может, из такого же шапито, а, может, у графа какого свой зоопарк был. Только представь: зима, холод, жрать нечего, а тут тигрёнок.

– И что, твой дед взял?

– Взял. Потом всю жизнь говорил: у неё глаза машины. Это жену его Машей звали. И что это не он тигрицу, а она его спасла. По-моему, он уверен был, что жена в неё переселилась. Ну, душа. Но так больше и не женился. А тигрица долго прожила, лет тридцать.