Смерть и фокусник - Мид Том - Страница 23

– Занимаетесь детективной деятельностью, мистер Спектор? – Это был голос Люси Леви, которая прислонилась спиной к кирпичной стене.

Спектор повернулся к ней:

– Да, так получилось. А что? Вы хотите мне что-то рассказать?

Она засмеялась. Это был наигранный, театральный смех:

– В нашем театре много тайн, не так ли? Бедный старый Бенджамин потерял свою картину. Не кто иной как Делла Куксон играет главную роль в этой ужасной маленькой пьесе. А потом, конечно же, Эдгар Симмонс.

– Эдгар Симмонс? – Спектору было знакомо это имя. Он слышал его раньше. Но где? – Кто такой Эдгар Симмонс? Тебе придется просветить меня, Люси.

– Еще одна загадка, которую вам предстоит разгадать, – кинула она, ускользая. Возможно, она хотела, чтобы он последовал за ней, но Спектор был не в настроении. Он стоял и смотрел, как она уходит.

Когда они пришли в гримерную для ведущих актеров, Делла Куксон была уже в полном облачении. Она изучала свое отражение в зеркале и едва обратила внимание на их появление.

– Джентльмены, – заговорила она ледяным тоном. – Что я могу для вас сделать?

– Мы здесь только для того, чтобы пожелать вам удачи, Делла. И задать пару вопросов. – Флинт выступил вперед. – Скажите, пожалуйста, мисс Куксон, слышали ли вы когда-нибудь о Человеке-змее?

Она посмотрела на них, моргая.

– Это мне ни о чем не говорит, – ответила она.

– Подумайте немного. Человек-змея – это псевдоним, данный немецкому пациенту психиатрической клиники по имени Бруно Танцер. – Актриса покачала головой. – Танцер умер от собственной руки. Он покончил с собой осенью 1921 года. Подумайте очень хорошо. Вы уверены, что у вас нет никаких сведений о Бруно Танцере?

– Господа, я понятия не имею, о чем вы говорите.

– Хорошо, – произнес Спектор решительно, – надежда и так была слабой. Какой у вас настрой перед сегодняшним выступлением?

– Прекрасный, спасибо, Джозеф. Вы меня знаете. Когда я на сцене, все прекрасно.

Взяв пример со Спектора, Флинт добавил:

– Должно быть, это отнимает у вас много сил.

Делла вздохнула:

– Актерство. Это такая неустойчивая профессия даже в лучшие времена. Взять хотя бы Эдгара Симмонса – помните его, Джозеф? Только на прошлой неделе мы разговаривали в «Плюще», и он рассказывал мне, как у него наконец-то все налаживается, он устроился в теплое местечко, на постоянный контракт, и вдруг я слышу, что он сбежал, уехал куда-то за границу. В большой спешке, как я понимаю.

– Симмонс? Люси Леви только что упоминала о нем. Кто он такой?

– Эдгар? О, да просто актер средних лет. Они все похожи друг на друга, вы не находите?

– И он исчез?

Она позволила вопросу повиснуть в воздухе:

– Исчез – это такой мелодраматический термин.

– Вы предпочитаете слово «пропал»? Его больше здесь нет, вы это хотите сказать?

Она посмотрела на него с выражением ангельского терпения на лице. В этот момент ей бы подошла роль монахини:

– Да, Джозеф. Именно это я и пытаюсь сказать.

– И когда вы видели его в последний раз?

– О, с неделю назад. Он вечно здесь ошивался. А потом внезапно исчез.

Спектор улыбнулся:

– Думаете, свинтил? У одной из его куколок, должно быть, оказался ревнивый муж.

– Возможно. Но на самом деле, я просто хочу сказать, что у нас, театралов, нет ничего, на что мы могли бы по-настоящему положиться. Ничего осязаемого. Ты можешь быть на пике славы, сходя со сцены, а на следующий день ты уже на свалке. Это может произойти так быстро.

– Вы хотите чем-то поделиться со мной, Делла?

– Нет, – гоготнула она, – я просто становлюсь сентиментальной. Забавно, что убийства так действуют на меня.

– У вас впереди феноменальная карьера и долгие годы на сцене. Вам нечего бояться.

Делла посмотрела на него, улыбаясь, и ничего не ответила.

На туалетном столике Флинт заметил потрепанную книгу. Надпись на корешке гласила: «Кровавый обряд» Клода Уивера.

– Вы знаете Клода Уивера? – спросил он, схватив книгу.

– Мм? Нет, нет. Просто поклонник. А что?

Последовала неловкая пауза, после чего Спектор сказал:

– Клод Уивер тоже был пациентом доктора Риса.

– Что ж, – сказала Делла невозмутимо, – вот это да. Нет, я никогда не встречалась с ним.

– А как насчет Флойда Стенхауса? – произнес Флинт.

Ее взгляд метнулся в их сторону:

– Флойда? А что с ним?

Инспектор нахмурил брови:

– Вы его знаете?

– Мы давно знакомы. Я бы не сказала, что знаю его…

– Но вы встречались с ним раньше? – заговорил Спектор мягким тоном.

– Это было давно…

– Когда? – настаивал Спектор.

– В юности.

– Так вы друзья детства? И каков же он был в юности?

– Я не могу вам сказать. Мы не были близки.

Чувствуя, что исчерпал это направление, Спектор подошел к Делле поближе.

– Я собираюсь научить вас магии, – сказал он с улыбкой, – если позволите.

Делла растерянно посмотрела на него.

– Вот, – продолжил старик. Он достал из навесного шкафа три одинаковые белые кружки и поставил их на столешницу друг за другом.

Он достал из кармана маленький красный резиновый мячик. Бросил его через комнату Делле, которая поймала его своими наманикюренными пальцами.

– Положите мячик под одну из кружек, – проинструктировал он. Она подняла среднюю кружку и положила под нее мяч.

– Теперь, – продолжил он, отвернувшись, – я хочу, чтобы вы меня обманули.

В течение секунд двадцати Делла передвигала кружки. Спектор, повернувшись спиной и закрыв глаза, слышал звук трения фарфора о дерево. Флинт наблюдал за всем этим, не говоря ни слова.

– Все, – сказала Делла.

Спектор повернулся к ней без улыбки и заговорил:

– Я никак не могу знать, под какой кружкой находится шарик? Я не мог этого видеть?

Делла кивнула.

– Тогда приготовьтесь удивляться, – сказал он, подавшись вперед, и поднял кружку слева, показав резиновый шарик под ней. – Возможно, вы думаете, что это обычная удача? Очень хорошо. Давайте повторим эксперимент, ладно?

Они проделали эту процедуру еще дважды, пока Спектор стоял лицом к стене, а Делла меняла кружки местами. Каждый раз Спектор находил шарик.

– Как и все остальные способы чтения мыслей, – объяснил он, – это старое доброе мошенничество. Когда я взял кружки в руки, то заметил, что хотя они совершенно одинаковой формы и вида, каждая из них обладает чем-то, что отличает ее от собратьев. У одной есть небольшой скол на ободке. У другой на ручке трещина с волосок. А нижняя сторона третьей слегка обесцвечена, как будто ее слишком долго держали перевернутой на солнце. Невооруженным глазом этого почти не видно, особенно в тусклом свете гримерки, но если потренироваться, то можно легко замечать такие вещи. И если бы не эти детали, нашлось бы что-то другое.

В любом случае, я расположил их под таким углом, чтобы свести к минимуму вероятность того, что вы заметите изъяны. Я стоял так, чтобы моя тень падала на потускневшую кружку; даже если бы вы заметили обесцвечивание, ваш глаз убедил бы ваш мозг, что во всем виновата тень. К тому же я просто повернул сколотый ободок и треснувшую ручку так, чтобы они смотрели в мою сторону. Когда я попросил вас положить шарик под одну из кружек, врожденное психологическое стремление к симметрии подсказало, что это будет средняя кружка. Если бы оказалось иное, это не имело бы значения. Я всегда точно знал, где находится мячик. Конечно, я не мог полностью исключить возможность того, что вы можете заметить тот или иной из этих незначительных изъянов, когда будете переставлять кружки. Но я художник: я был готов рискнуть. Ну вот и все. Довольны?

– Не совсем, – ответила Делла. – Это такая унылая разгадка. Я надеялась на что-то более захватывающее.

– Но ведь это и есть магия, моя дорогая. Взять обыденное и сделать его чудесным. И все же этот фокус учит нас кое-чему о восприятии. Неважно, насколько хитрой вы себе казались, я всегда был на шаг впереди. Возможно, вы думали, что обманываете меня. Вот только все это время я обманывал вас.