Корабли Санди - Мухина-Петринская Валентина Михайловна - Страница 43

• Предыдущая
• 43/62
• Следующая

Меня позвали на вахту, и я пошел делать наблюдения. Дул ледяной ветер, нес мокрый, колючий снег; окоченевшие руки едва удерживали инструменты, а я ликовал: «Я часто думаю о тебе… Я часто думаю о тебе… Я часто думаю о тебе…» Я повторял это раз сто кряду.

Я беру фотографию и снова любуюсь прекрасным лицом. Хорошая моя, строптивая, упрямая. Я люблю тебя, Ата!

Беда пришла неожиданно, как всякая беда. И все же теперь, передумав обо всем, я пришел к убеждению, что иначе и не могло быть. Рано или поздно Добро непременно столкнется со Злом. Ничего уж тут не поделаешь! Только равнодушие умеет избегать всяких столкновений, борьбы.

И как всегда, сначала стронулся с места маленький винтик — отвинтился — и потянул за собой какие-то колесики, шестеренки, и вот уже перевернулся со скрипом огромный маховик, и вся гигантская машина пришла в движение, все мелькает в глазах, вертится, кружится — осторожно, оторвет руки! Л как же трудно ее остановить!

Началось с Гришки… Почему с Гришки? В бригаде переусердствовали, и он не выдержал. Мы увлеклись работой и забыли, что не каждого это может захватить. Все дело в том, что постройка корабля подходила к концу. Осенью спустят на воду. Вы скажете: ну и что? Но причина именно в этом. Когда я еще в детстве делал свои кораблики-игрушки, то вначале возился с ними понемножку — отвлекали игры, уроки, интересная книга. Но когда игрушка принимала форму корабля, мною овладевал какой-то азарт, что ли, и я резал, клеил, скреплял, вытягивал до обалдения, просто не мог остановиться — ничем заниматься не мог, пока не закончу свой корабль. Вот такой самый азарт овладевает людьми на стапеле. Тогда семичасовой рабочий день промелькнет, как два-три часа, не насытив ни рук, ни сердца. Люди норовят остаться на вторую смену, не договариваясь об оплате сверхурочной работы, далее не ставя в известность начальство. Человек, построивший хоть один корабль, целиком захвачен навсегда: он уже никогда но уйдет со стапеля. Так называемая текучесть кадров совсем незнакома на кораблестроительном. Даже мой отец, летчик по призванию, попав на морзавод неохотно, был захвачен навсегда. И здесь, по-моему, не только радость созидания вещи. Эту радость созидания знают, к примеру, и на шарикоподшипниковом заводе, тем более — создающие автомобиль, комбайн или самолет. Но создавшие самолет не узнают его потом среди тысяч самолетов этой марки, а создавшие корабль будут встречать его всю жизнь во всех гаванях мира и радоваться встрече, как будто они встретили родное детище, — ты дал ему жизнь, единственному, неповторимому, и он живет славно! Это — счастье!

Все, что я сказал, по-человечески понятно. Но если начальник цеха педант или перестраховщик, боящийся ответственности за нарушение режима дня, то он приходит сам и выгоняет рабочих домой, угрожая «составить акт».

Начальником стапеля был мой отец Андрей Дружников, сам человек увлекающийся. Теперь, когда проходили завершающие этапы работы, он, что называется, дневал и ночевал на стапеле. С ним бригадиру было легко и договориться:

— Андрей Николаевич, разрешите остаться часика на два-три: надо закончить установку комингсов.

— Если дело требует…

Довольный Иван спешил обратно, а через полчасика к нам, заглядывал старший Дружников: — Что тут у вас?

— Да вот комингсы деформировались. Ведет при сварке, и болты не помогают.

Начальник цеха сбрасывал пиджак и со всеми вместе начинал изыскивать новый способ прихватки комингсов. Комингсы — это стальные прямоугольники длиною в двадцать метров, которые устанавливаются при помощи натяжных болтов. Но если эти громадины деформировались, еще когда их сгибали на гидропрессе… Как уйдешь домой? Сменная бригада, что ли, должна за тебя устанавливать?

Для Гришки любая сверхурочная работа была наказанием за грехи. Он хотя и научился работать, но находил семичасовой рабочий день чрезмерно длинным и даже не скрывал своей радости, заслышав гудок. Он приобрел себе часы «Победа», постоянно поглядывал на них и первый всегда кричал:

— Ну, можно и пошабашить!

Кажется, и наше общество ему тоже осточертело. Рассказывать мне теперь было некогда. Да вроде и выросли мы. Прошли те времена, когда я приходил в общежитие ремесленного училища и рассказывал им интересные романы. А потом, я готовился к экзаменам в морской институт, а Ермак — в юридический. Гришка же… он ведь не хотел учиться.

Ермак в юридический не прошел, но не очень огорчился.

— Ничего, — сказал он, глядя по своей привычке прямо мне в глаза. — Ничего, Санди, ты не расстраивайся. На следующий год примут. Я еще лучше подготовлюсь.

А пока Ермак все свободное время уделял своим трудновоспитуемым…

Право, не знаю, детская комната милиции нашла Ермака или Ермак нашел детскую комнату милиции, только там были очень им довольны.

Однажды Ермак приходит ко мне чуть смущенный:

— Санди, у меня к тебе большая просьба!

— А что?

— Хочу просить тебя выступить… Расскажешь что-нибудь. Ну, хоть из истории кораблей… Про всякие аварии. О парусном флоте можно. У тебя это здорово получается!

Я был польщен.

— Ладно. Где же выступать?

— В спортивном оздоровительном лагере морзавода.

— А-а… Перед рабочими? Не лучше ли попросить кого-нибудь из инженеров?

— Перед ребятами… От двенадцати до четырнадцати лет. Они… Их называют трудновоспитуемыми. Обыкновенные ребята.

Оказывается, при детской комнате милиции собрался «актив», около сорока ребят, имеющих приводы в милицию. Кто воровал, кто хулиганил — кандидаты в колонию…

Так вот, Ермак отвлекал их от улицы, в частности от Жоры Великолепного, которого тоже интересовала «проблема воспитания». Вот у Ермака это здорово получалось! Ребята ходили за ним по пятам, как влюбленные. Ермак ездил с ними за город купаться, ходили вместе в кино, помогали вдове какого-то погибшего моряка починить дом. Он их и на маяк возил, и в аквариум, и в Дом офицеров, где перед ними выступали ветераны войны. Ребята и домой к нему приходили, но ужасно боялись Аты, которая их не жаловала. Потом об этих Ермаковых делах случайно узнали в заводском комитете комсомола. Секретарь Женя Терехов глубоко обиделся на Ермака:

— Как же так, Зайцев? Развернул такую работу, милиция просто тобой не нахвалится, и ни слова нам?! Никто даже не знал. Разве так можно? А нас ругают, что комсомольцы мало выполняют общественную работу. Вот недавно отчитывался в райкоме. Знаешь, как вздрючили?

С тех пор Женя Терехов всюду «фигурял» Ермаковой работой с подростками. А завод даже выделил этим ребятам средства на спортивно-оздоровительный лагерь. На три дня. А Ермака командировали туда воспитателем.

Я, конечно, согласился выступить, и Ермак возил меня в этот самый лагерь на берегу моря. Там ущелье, заросшее лесом. Вообще красиво. Ребята с интересом слушали мое выступление о кораблях. И я по их просьбе остался ночевать — на воскресенье. И вечером у костра рассказывал уже не про корабли, а «Таинственный остров». Им очень понравилось. Приходилось считаться и с их вкусами. Накануне приезжал Женя Терехов и читал им вслух. Они все улизнули кто куда, и Женя сильно обиделся. Он сказал: «Безобразие! Хороших ребят небось не привезли бесплатно на три дня, а этих хулиганов — пожалуйста. За что их премировали — за приводы в милицию?» И тотчас уехал. Меня же слушали не дыша и умоляли рассказать еще. Я им потом рассказал роман Стивенсона «Катриона».

Ермак вернулся через три дня, очень довольный своими питомцами. Кого уговорил идти в ремесленное училище, кого учиться в школе. Но вскоре Ермак заподозрил: что-то неладно с Гришкой!

В перерыве он позвал меня и Гришку.

— Надо нам поговорить!

— О чем еще говорить? — загнусавил Гришка. Он иногда гнусавил, когда чувствовал себя виноватым.

— Пошли!

• Предыдущая
• 43/62
• Следующая