Корабли Санди - Мухина-Петринская Валентина Михайловна - Страница 6

• Предыдущая
• 6/62
• Следующая

— Но как же ты одна… — начал было Ефим Иванович и запнулся.

— О, я в с е умею делать! Правда, Ермак? И готовить, и убирать, и ходить на базар. Ведь бабушка долго болела, и я сама все делала. Да еще ухаживала за ней. Зачем мне их домоводство! Я все умею делать. Пусть лучше чаще пускают в мастерскую. Я стану хорошим токарем и поступлю на завод.

— Но тебе надо учиться!

— Я буду работать и учиться. Я ведь очень здоровая и сильная. Я вое успею. И… я хочу жить одна!

Инспектор долго смотрел на нее. Странное выражение и гнева, и растроганности прошло по его гладко выбритому лицу. Он неистово потер подбородок.

— Ладно, Ата, я подумаю, что можно для тебя сделать. А у тебя нет никаких родных? Нет? А где твои родители?

Лицо девочки искривилось от злобы.

— У меня нет родителей! Разве я знаю, где они… Бросить меня и удрать неизвестно куда… Бабушка говорила, что я такая же шальная, как моя мать. И… — Голос ее, звучавший пронзительно и резко, вдруг дрогнул, в нем зазвенели слезы давней обиды. — Бог шельму метит. Это она про то, что я… незрячая. Но отец-то — ее ненаглядный сынок — хорошо видит. Только ч т о он видит?

— Но он приезжал тебя повидать?

— Нет! Я даже не знаю, где он, где мама… Может, они давно умерли? Или у них другие дети? Что им до меня. А папа даже не посмел приехать сам. Прислал вместо себя приятеля. Бабушке было стыдно, что он бросил нас. Она не велела никому говорить. Я бы и сама не сказала. Что за отец, что не приходит десять лет. А приятель пришел ночью и ночью же ушел. Он оставил бабушке облигацию, которая выиграла много денег. Мы тогда оделись во все новое и стали хорошо питаться.

— Он присылал еще денег?

— Нет…

— На какие же средства вы жили?

— У бабушки была маленькая пенсия за мужа. Нам помогал Станислав Львович, отец Ермака. Раз в три месяца он приносил бабушке денег.

— Он добрый человек?

— Я его ненавижу! — был безапелляционный ответ. «Похоже, что эта девочка ненавидит полсвета!»—подумал Санди.

Ермак сидел потупившись, ни на кого не глядя.

Видимо, Ефиму Ивановичу хотелось еще о многом расспросить Ату, но он взглянул на Ермака и переменил разговор:

— Гм! Значит, ты любишь математику… Ата не ответила.

— Слушай, Ата, — сказал Ермак, — тебя посмотрит одна хорошая докторша. Она делает операции на глазах и многим возвратила зрение. Сандина мама работает вместе с ней, и она тебя к ней отведет.

— Пусть посмотрит, — равнодушно отозвалась Ата, — наша докторша говорит: если оперировать, мало шансов на удачу. Один шанс на тысячу.

— Пусть хоть на миллион, а вдруг… — горячо возразил Ермак.

Все помолчали. Инспектор как-то озадаченно смотрел на слепую, на ее зеленое пальто, ободранные башмаки, будто недовольный собой. Потом он бережно взял ее руку в свои большие ладони.

— Давайте, ребята, знакомиться как следует. Меня зовут Ефим Иванович Бурлаков. Что? Говорил? Почему же вы не называете меня по имени? Кстати, Санди, я хорошо знаком с твоей родственницей Ксенией Гавриловной!

— Тетя Ксеня! — воскликнул Санди.

— Да. Мы с ней были в одном партизанском отряде…

— Дедушка тоже партизан! — сказал Санди.

— Да. И Александра Кирилловича знаю близко. Он был нашим командиром. А я… мне тогда было всего пятнадцать лет. Мы с тетей Ксеней часто ходили в разведку. Удачно. Тетка и деревенский парнишка ни в одном полицае не вызывали сомнений. Мы побирались. В худшем случае нам давали по затылку, чтоб катились прочь. Передавай тете Ксене привет от Ефимки. Скажи, что я скоро ее навещу. А сейчас… подождите-ка меня здесь.

Ефим Иванович пошел к киоску неподалеку, купил три самые большие шоколадки, вручил их ребятам и, коротко попрощавшись, ушел, все так же чем-то недовольный.

Ребятам он понравился.

— Я сразу понял, что он военный, хоть и одет в штатское, — заметил Ермак и добавил с уважением — Бывший партизан!

Шоколадку он спрятал в карман. Санди понял для кого и, в свою очередь, сунул ему в руку гостинец. Ермак спокойно взял.

Все трое молчали. Санди смотрел на лиловатый морской горизонт, над которым медленно таял дымок парохода, на чистое глубокое небо, на проходивших мимо матросов и думал: «Какое это несчастье, страшное и непоправимое, неутешное, — не видеть». Он взглянул на Ату. Девочка успокоилась. На смуглом лице проступила умиротворенность. Она отдыхала душевно. Похоже, что все дни она пребывала в беспрестанном раздражении. А глаза у нее были красивые, хоть и незрячие: большие, зеленовато-голубые, как морская вода на глуби. Ресницы длинные и густые, а брови тонкие, темные. Она сдернула с головы косынку — солнце пригревало, — и слабый ветерок, дувший с моря, чуть-чуть шевелил на висках светло-каштановые волосы, блестящие и прямые, заплетенные сзади в две тугие косы.

Каждый чувствовал себя очень хорошо. Потом мальчики проводили слепую до интерната, уговорившись, что зайдут за ней в воскресенье с утра. Ермак просил Ату «не бунтовать» и не связываться с Анной Гордеевной. Ата обещала: «Если выдержу…» Прощаясь, она подставила Ермаку щеку для поцелуя. Ермак покраснел, сморщился — он стеснялся Санди, — но поцеловал ее тотчас, без задержки.

«Нет, это не из жалости, — подумал Санди. — Ермак действительно ее самый близкий друг. Он всегда будет ей самым большим другом, и никому другому».

Санди не завидовал. С непривычным смирением он был благодарен Ермаку за те крохи дружбы, которые тот мог ему уделить.

Санди впервые понял, как у него самого много было в жизни, как щедро его одарила судьба, и ему даже стало неловко. Санди не знал, как живет его друг. И почему-то стало страшно узнавать. А вдруг что-нибудь очень плохое? Санди даже фильмов не любил тяжелых. Не мог читать Достоевского. А его «Неточку Незванову» хоть и дочитал, но так расстроился, что от тоски не знал, куда деться. «Оливер Твист» наводил на него ужас, и спасал только хороший конец. Почему Ермак никогда не рассказывает о своих родителях? Одно было ясно: плохо они заботились о своем сыне.

После того как Санди еще раза два приводил Ермака к себе, Вера Григорьевна решила, что ей пора вмешаться. Если отцу некогда, а мать доверчива до легкомыслия, значит, приходится действовать бабушке. Необходимо было проверить, из какой семьи новый товарищ Сашеньки.

Начала бабушка с телефонного звонка директору школы Рождественскому. Объяснив ему не без труда, в чем дело, она спросила:

— Что из себя представляют родители Зайцева? Директор чуть замялся:

— Гм. Как я понимаю, вас беспокоит, не навредит ли вашему внуку эта дружба? Могу вас заверить: Зайцев очень хороший мальчик. Учится на четверки и пятерки. Дисциплинирован, выдержан, отзывчив, добр. Дружба с ним может только облагородить!

— Меня интересуют его родители, — ледяным тоном напомнила бабушка.

— Родители? Гм. У него не очень удачные родители.

— Как это понять?

— Они плохо заботятся о мальчике. Не помогают ему в учебе. Забывают о нем… Подозреваю, что забывают его покормить. Однажды на уроке у мальчика потемнело в глазах. Да.

— Могу я попросить их адрес?

Директор пробормотал что-то нечленораздельное и повесил трубку. Но не так-то легко было отделаться от Веры Григорьевны Дружниковой. Адрес она получила от заведующей учебной частью. Далековато. Пушечная улица, дом номер один. За Карантинной слободой. Теперь этот район, кажется, называется Фрунзенским. Почему Ермак не посещал ближайшую школу? Странно. Может, его там исключили за плохое поведение? В школе номер тринадцать, где учился Санди, Зайцев появился с пятого класса…

Вера Григорьевна, никому не говоря, с утра отправилась выполнять долг. Сначала она хотела взять такси, но, будучи скуповатой и рассудив, что туда, пожалуй, «сдерут рубля два», она поехала на троллейбусе. Сойдя на Пушечной, она перешла улицу и стала искать дом номер один. Ну и дома! Начало девятнадцатого века. Как это они уцелели в последнюю войну! Она остановилась перед угрюмым, облупленным двухэтажным домом, наклонившимся над самым обрывом. Пахло водорослями, морем, но из подворотни несло гниющими отбросами. В туннеле под домом лежали кучи мусора, приготовленные к вывозу. Чего смотрит санитарная инспекция? Какие грязнули здесь живут! В длинном, узком каменном дворе какая-то очень толстая женщина в байковом халате и пуховом платке развешивала на веревке белье. Она с готовностью устремилась к Вере Григорьевне.

• Предыдущая
• 6/62
• Следующая