Последний из Двадцати (СИ) - Рок Алекс - Страница 2

— Поди прочь! Уйди, сволота, ты знаешь, кто я? — разбойник скулил, словно побитый пёс. Рун облизнул высохшие губы, нависая над ним дамокловым мечом. Набравшись смелости, лесной бродяга выхватил таившийся до этого за поясом нож, но Рун выбил его стремительным ударом. Кровь и злость, вперемешку с болью, кипящие в нём, действовали за него. Здравый смысл, теребя щуплый подбородок рассуждал, что вряд ли эта троица — тот самый призрак тракта. Тут справились бы и селюки с вилами, к тому же не троица, а двоица, потому что третий — автоматон и…

Автоматон…

Рун сообразил не сразу, а когда понял свою ошибку, скользнул в сторону — но поздно. Ошейник, словно живой, бросился на него, обвился вокруг шеи. Круглые, металлические бляхи неприятно впились в кожу, придушили, обожгли огнём. В ноздри парня ударил до тошноты знакомый запах. Нет ничего хуже для любого чародея, чем саффиритовая лазурь.

— Один из Двадцати? — послышался голос из темноты. Говоривший был краснокож, щупловат и старше своих подопечных. Незнакомец лучился уверенностью. Рывком он потянул на себя чародея, словно непослушного пса, и обмотал край верёвки вокруг дерева. Рун дёрнулся и ошейник откликнулся на его дерзость: придушил, заставил уняться. Чародей знал, что стоит ему вновь попытаться вернуть себе свободу, как его от макушки и до кончика пят пронзит нестерпимой болью. А если уж он вздумает сотворить заклинание…

— И что ты у них делал, парень? Чистил нужники? Может, чай по утрам подавал?

Рун хотел огрызнуться, но незнакомец пинком опрокинул его наземь. Юноша видел, как зло в темноте сверкнули глаза старика, а в его руке появился нож. Ловким движением он срезал кожу сумочного ремня, ногой отшвырнул пояс подальше: знал, что тот таит в себе как минимум тысячу и одну неожиданность и не хотел рисковать. В голову Руну лезла назойливая, гадкая и неприятная мысль, что его дело — дрянь. Но больше всего его беспокоило другое: откуда у простых разбойников всё это? Автоматон, малурит и саффиритовая лазурь не лежат в канаве у дороги, канавачная шпана за всю жизнь не награбит столько, чтобы их купить. Но всё-таки они у них были…

Старик выдохнул и будто разом растерял добрую часть своих сил. Былая спешность растворилась в ночи, обратилась ленивой походкой. Нехотя, словно на каторгу, незнакомец потащился к раненому разбойнику — на бородатом лице последнего вдруг появилась улыбка вперемешку с облегчением.

— Господин, йа… как хорошо! — изувеченный головорез протянул своему спасителю руку, но тот не ответил взаимностью. Припав на колено, он полоснул несчастного по горлу клинком, с омерзением обтёр его об одежду убитого. Тот успел нелепо вздрогнуть, прежде чем недвижимо и навсегда осел. Рот раскрылся и застыл в беззвучном крике.

Старик шёл к Руну, как сама неотвратимость. Чародей же ругал самого себя за беспечность — неужели весь опыт и умения, кои он копил годами, не могли предупредить его о таком? Мозг лихорадочно искал пути к освобождению и всюду натыкался на беспроглядный тупик. Где-то в глубине души начало просыпаться самое обыкновенное человеческое отчаяние…

— Привет, сопляк, — у старика был на редкость отвратный голос. Он играл старыми, но всё ещё полными силы мышцами. Клинок шустро нырнул в приветливо ждущие ножны. Главарь теперь уже сгинувшей банды подошёл, навис над юным чародеем, угрожающе покачал пальцем.

— Я всегда думал, что цепи — это лишь бабам на сиськи. И то не всегда идёт. А тут гля — чародейчик и ему прямо впору!

— Иди к Бледным! — зло гаркнул в ответ придушенный чародей. Ошейник счёл это недопустимой дерзостью, сдавил сильнее. На лице старика заиграла неприятная, хищная ухмылка.

— А у Бледных на кую, сиднем сидя я сижу! Из под трубочки дымок, из под задницы… — старикашка поигрывал теперь уже невесть откуда взявшимся ножом, склоняясь к чародею. Он безжалостно наступил Руну на грудь — у парня схватило и без того слабое дыхание. Холодное лезвие коснулось щеки последнего из Двадцати. — Я могу так изукрасить твою мордашку сопляк, что Бледные тебя не признают. Потому что жизнь твоя ещё нужна, а вот про мордашку-то, про мордашку уговора не было. Начнём?

Нож зло сверкнул в лунном отблеске, но его хозяин вдруг выгнулся дугой, хрипло вскрикнул, выронил клинок. Всё ещё чудом держась на ногах, он обернулся, ухмыльнулся, покачал головой.

— Следовало ожидать, наверно. Мне следовало, да?

Вместо ответа ему в грудь ударился мощный, магический пульсар, отшвырнул прочь, словно игрушку. Старик глухо охнул и застыл чуть дальше чародея. Рун, наконец, облегчённо выдохнул…

Поначалу все слышали только жуткий, ушираздирающий вопль. Он тащил за собой неизбывный ужас, убирающий людей с улиц быстрее, чем лесные чудища. Старый Мяхар говорил, что маг должен являться эффектно и эффективно. А главное — громко. Пусть все слышат о том, что он идёт и прячутся в своих жалких халупах, ибо идёт Их Воля!

Старый Мяхар был бы доволен Руном…

В деревню чародей ворвался вихрем. Ветер, который он нёс на плечах, обрушился на ни в чём неповинные березки, пригнул их к самой земле: послышался треск ломаемой древесины. Воздух в тот же миг заполнился непрошенной свежестью, будто обещая скорую грозу.

Люди прятались, спешили по домам — неуклюжий толстяк подхватил на руки веснушчатую девчонку в попытке укрыться за забором. Пронёсшийся мимо него маг обдал его на прощание снопом вздыбившейся дорожной пыли. Толстяк закашлялся.

Рун спешил так, как не спешил никогда в своей жизни. Вести брехливыми псами ползли отовсюду, стекались нечистотами чужих языков, обращаясь в нечто невообразимое. Сплетни обрастали щупальцами лжи и чужого злорадства, норовя разорвать былое спокойствие и здравомыслие юного чародея — на Шпиль напали!

На Шпиль напали! — и это уже казалось смешным. Воображение не жалело красок, пытаясь хотя бы попросту представить участь нечистивцев. На долю несчастных должны были пасть страшные кары, а Рун убеждал самого себя, что попросту хочет принять в этом незатейливом развлечении хоть какое-то участие.

Признаться, что его гнал домой самый обычный, трепещущий страх он боялся, даже самому себе. Едва подобная мысль приходила в его вихрастую голову, как он тут же отбрасывал её в сторону. Чепуха и глупости — что такого могло случиться с Шпилем?

Ведь Шпиль — это Шпиль! Словно гигантская свеча, он возносился под самые небеса. От любого края Стены, даже в Каменном Лесу, нет ничего более величественного и прекрасного, чем он. Рун в долгой дороге вспоминал прикосновения — не к нему, к его силе. Казалось, таящуюся внутри него магию можно было черпать горстями. Да Рун вместе с товарищами так и делал. Магия перетекала в их тела, заполняя истощившиеся пустоты, сызнова превращая уставших путников в могущественных чародеев.

Вчера он вывернул наизнанку разбойника. Подлец пытался обокрасть его на базаре, сунув во время сдачи более мелкую монету. Рун не стал дожидаться адской агонии мерзавца, оставив его как наущение для местных. Из раза в раз, посылая вестового за помощью, селяне ползают на коленях, валяются в ногах и заламывают руки. Горести и напасти приходили к ним то болезнью, то неурожаем. Изредка в полях заводилось чудище — с большой земли, из-за Стены. И всё равно, получая милость чародеев, они таили за спиной по камню. Дети провожали его боязливым, а кто и злым взглядом, когда двоих из них он оставил рисунками на позорной стене. Сорванцы не скрывали радостных улыбок, когда говорили про нападение на Шпиль — на их беду Рун оказался поблизости.

Магические потоки внутри него иссякали один за другим, на плечи похотливой девой наваливалась усталость. Он сулил самому себе обещания — одно слаще другого. Горячая ванна в мыслях манила теплыми объятиями не меньше, чем пуховая перина или объятия истосковавшейся по нему Виски. Он схватит её, зажмёт, и утащит в свою комнату, как обычно. Одна лишь мысль об этом заставила его улыбнуться. Не могло же быть такого, чтобы с Виской что-то случилось — она превратит любого, кто осмелится подойти к ней слишком близко в деревянную куклу. В детстве ей нравилось делать игрушки из симпатичных крестьянок.