Распутье - Басаргин Иван Ульянович - Страница 118

– Я ответил, что нам на месте виднее, чем Ленину из Кремля.

– Спасибо, ты остался, как всегда, честным и, как всегда, готов признать свои ошибки. А не много ли их у нас с вами?

– История рассудит.

– Зачем ждать суда истории? Мы ошиблись с чехами, сидели на ружьях, а сами оказались без ружей. А эта ошибка самая грубая. Нас предупреждали солдаты, нас оповещали офицеры, красные командиры, мы им отвечали: будьте дисциплинированны, не поддавайтесь на провокации. И они были дисциплинированны, потому что верили нам. А можно ли нам после всего верить? Что вы скажете, полковник Краковецкий, и вы, товарищ Панферов? – повернулся к молчавшим Пшеницын.

– После этого нам никто верить не будет. Если вдуматься, то именно мы поставили людей под удар. Колчак вешал своими руками, мы же это сделали руками японцев, – четко, по-армейски говорил Краковецкий. – Подаю в отставку и больше не занимаюсь государственными и политическими делами. Не поверили народу – получили по заслугам.

– Да, мы ошиблись. Но раз мы ошиблись, то нам же надо исправлять те ошибки, – подал голос Панферов.

– Но будет ли нам верить народ, которого мы подвели под топор? – грустно спросил Пшеницын.

– Будет верить. Потому что эта акция со стороны японцев выходит за всякие рамки человечности. Народ наш отходчив и понимающ.

– Может быть, ты и прав, товарищ Панферов. Но…

И прав оказался Панферов, японцам не удалось поссорить русский народ. Хотя они и их наёмники, такие как Зосим Тарабанов, продолжали убивать из-за угла. Атаманы и их офицеры продолжали зверствовать. Они схватили уполномоченного временного правительства по Иманскому уезду Кустодинова, расстреляли и бросили в топку паровоза. Убит поручик Андреев, командующий Никольск-Уссурийским военным районом. Сотник Коренев по приказу Тарабанова на станции Евгеньевка убил уполномоченного временного правительства по Хабаровскому району Уткина.

Макар Сонин снова сбегал в город и теперь в ночной июльской тиши писал: «В городе страх и стенания. Но народ держится крепко. Народ настоял, чтобы японцы вернули членов Временного правительства на свои места. Те согласились, ибо им делать было больше нечего. Вернулись назад правители, получили из рук японцев государственный аппарат, но в нем все уже было изуродовано, почти уничтожено; ни армии, ни милиции у того правительства. Дороги разрушены, не ходят поезда. Снова видел Зосима Тарабанова, он похвалялся, что японцы помогут создать русскую армию, которая двинется на Москву. В подпитии рассказал, сколько он за это время убил большевиков и их подпевал. Будь со мной револьвер, то пристрелил бы его. Видел Семена Коваля. Он там перебивается на белогвардейских задворках. Похоже, грабит и убивает вкупе с Тарабановым, но числит себя все так же анархистом-коммунистом.

В городе узнал, что японцы выступили почти враз с поляками. Похоже, здесь есть какая-то связь. Но поляки скоро были биты. Рванули назад.

20 июля было народное собрание. Я тоже туда протиснулся. Здесь собрались все партии и течения. Японское командование приветствовало объединение русского народа. Вот вруны! На собрании все, как один, говорили, что нам надо объединиться и изгнать интервентов-японцев с Дальнего Востока. Составили здесь же коалиционное министерство, в которое вошли Бринер, Банасик, Циммерман, Виноградов. Избрали парламентскую комиссию, которую принял на себя большевик Кушнарев. Вся власть эта выехала в Верхнеудинск для переговоров, где можно было бы создать Дальневосточную республику. О ней давно говорят, похоже, счас она будет создана.

Японцы снова делают вид, что они уже согласны на создание ДВР. Есть разговор, что японцы выведут войска из Забайкалья. Будто бы сам Семенов сделал предложение помогать созданию ДВР и готов со своей армией перейти на сторону республики. Но ему дали по мордасам. Теперь он кипит и негодует. Боже мой, когда же это кончится! Эх, попади мне Семенов в руки, то пристрелил бы, и пусть потом истязали бы меня эти бешеные собаки.

Поправляется Устин. Чуть живого привезли его сюда. Наша баба Катя отходила. Уже стал выходить на улицу и греться на солнце. Саломка от него не отходит. Хорошая у меня сестрёнка, умеет любить, а это для человека самое главное…»

Макар поставил три точки и вышел на улицу. Над тайгой разлилась июльская теплынь. Тишина. Ни ветерка. Воздух – как парное молоко. Густо шли светлячки, чем-то похожие на бегущие звезды. Взбрехнула собака. Вдали заржал конь. Кто-то ехал. Кто-то спешил на ночлег. В тайге ночевать тяжело: то гнус, то звери, то бандиты. Деревня хоть и небольшая защита, но всё же…

Устин Бережнов, серый, лицо землистое, худой, прихрамывая, шел по улице. У него больше всего пострадали от осколков ноги. Навстречу – Макар Сонин и Семен Коваль. Вот кто спешил в ночь попасть в деревню! Поздоровались, будто вчера расстались. Коваль сказал:

– Приехал вот к вам. До Ольги добрался пароходом, а уж сюда конно.

– Приехал – живи. Как там ольгинцы?

– Сами-то ольгинцы неплохо окопались. Гоняет их Сабинов, но тайга их укрывает. В Сучане дела плохи. Там японцы разбили партизан. Всех разогнали по тайге. Видел Федора Силова. Всё так же сидит при штабе, занимается хозяйственными делами, между делом руды ищет.

– А ты зачем к нам? Что в городе не пожилось?

– Всё за тем же, чтобы организовать здесь партизанские отряды анархистов. Созывайте народ, говорить буду.

– Всё неймётся? Моего отца сбил однажды, теперь других сбить хочешь? Неужели ты не понял, что сейчас народ стал другим? Вы там не поняли? Еще слушок прошел, что ты с Тарабановым заодно.

– Говорят – зря не скажут. Тарабанов записался в нашу партию.

– Ну, тогда понятно. Макар, зови народ, послушаем анархиста. На фронте мы их, бывало, убивали, а здесь послушаем.

Коваль не знал, что Устин был у красных, что и ранен был там же. Он всё еще продолжал считать его человеком вне закона. Это передал ему Тарабанов и советовал связаться с Бережновым. Пусть, мол, старое не помнит, начнем новые дела. Коваль и Тарабанов даже избрали базой для отрядов анархистов деревню Горянку.

– Тарабанов просил тебя забыть старое. Чем быть человеком вне закона, так лучше умереть в бою.

– Конечно, конечно, – ковыряя палкой землю, соглашался Устин, щурил глаза. – Как он там? Воюет? Ну и молодец. А меня вот красные подбили гранатой, едва отошел. Хорошо, что зашел наперво к нам.

Из десятка домов, что выросли в Горянке, высыпал народ.

Степан Бережнов подошёл к Ковалю, хотел сказать что-то злое и обидное, но его опередил Устин.

– С делом он пришёл, тятя. Словом, снова с тем делом, что вы начинали с ним, но неудачно. Может, сейчас обернется хорошо. Послушаем.

Коваль поднялся на бревно, брошенное посреди полянки, сунул руку за отворот пиджака, вторую за спину, как делал Троцкий, когда выступал перед солдатами. Устин дважды видел его. Патетически заговорил:

– Угнетенные всех стран, рабочие, крестьяне, солдаты, женщины и дети! Свободолюбивые творцы всех ценностей: изобретатели, мыслители, поэты!..

– Устин, он что, рехнулся? – тронул Устина за локоть старик Сонин.

– Похоже, но давайте послушаем.

– Все стремящиеся к свободе, справедливости и предоставлению каждому человеку наилучших условий его всестороннего выявления и развития!

Все, кому тесны рамки современного строя угнетения и унижения, кому претит издевательство человека над человеком, реки крови, стоны и насилие, производимое современным государством и капиталом, всем шлет свой братский привет и призыв Всероссийская организация Анархистов подполья!

За короткое время перед глазами человечества прошли ужасающие картины безумия и озверения современных государств, истребления человека человеком. Война, небывалая война, на которую пошли все завоевания науки и техники; война, бросившая угнетенных всех стран друг на друга и приведшая к голоду и разрухе.

За чрезвычайно короткое время Россия пережила переход от самодержавия к буржуазной революции, затем к Октябрьской революции. Все ужасы самодержавия, всю низость, лицемерие и бессилие республиканства буржуазии и предательство министров-социалистов за короткое время изведало русское крестьянство и русский пролетариат…