Распутье - Басаргин Иван Ульянович - Страница 94

И всё же их заподозрила розановская разведка. Пришлось отстреливаться, хотя никого и не убили. На второй день проскочили Никольск-Уссурийск и ушли в тайгу. Теперь они не знали, кто они. Белые? Нет. Они только вчера стреляли в белых. Теперь они изменники? Под Ивановкой столкнулись с партизанами, которые обстреляли бережновцев. Устин бросил в атаку конников и без труда рассеял отряд партизан, сам зарубил нескольких в том бою. Значит, и красным враги?

Отряд с оглядкой двигался по анучинскому тракту. Вспомнились легенды, что рассказывали про красного командира Шевченка. Он сейчас где-то в тайге под Анучином. А в самом Анучине осел полковник Ширяев. Переплелись пути-дороги. Может, к кому-то из них повернуть своего верного Коршуна? Шевченок – друг, Ширяев тоже не забыл Устина. Наверное, уже прошел слух об измене есаула Бережнова. А может, уже и объявили вне закона. Значит, Устин и его парни – ничейные люди?

Есть слух, что штабист Иван Шибалов поссорился с Колмыковым: на каком-то банкете устроил переполох, застрелил полковника, стрелял в Колмыкова, но промазал, вскочил на коня и ушел. За городом его ждали семеро верных ему казаков. Сейчас Шибалов в глухой тайге, где-то на слиянии Ноты и Дананцов построил дом, к нему приехала жена того самого полковника, которого застрелил Шибалов. Оставив ее и двух дочек в глухой тайге, он якобы ушел драться против белых. Значит, и такое может быть, если ты осознал свою неправоту.

Родные и знакомые места. Главное – родная тайга.

И тут навстречу разъезд белых.

– Что будем делать? – поинтересовался Туранов у Бережнова.

– Встретимся, мы пока при погонах. Нас больше, в случа́й размолвки, поговорим языком оружия.

Но это был не просто разъезд: бережновцев выехал встретить сам полковник Ширяев. Спрыгнул с коня, спешился и Устин. Обнялись, как родные.

– Слух прошел, что Бережнов объявился в наших краях. Ты же у Гады был. Что случилось?

– Душа надорвалась. Она ить не балалайка, не каждому дано на ней бренчать.

– То так.

– А если уж честно, то запутался я, господин полковник. Гаду ты знаешь, и, что был с ним, знаешь. Сейчас у него стычки с Колчаком, рвётся на родину, меня зовет с собой, прислал для разведки, что и как во Владивостоке, а я – в тайгу! Ваши объявили меня и моих ребят вне закона. Вот идём и рубимся, кто бы ни встретился по дороге. А дальше куда? Брали мы с вами в плен чехов, потом они стали нашими друзьями, пришли в друзья американцы, японцы, скоро хунхузы станут друзьями. Выходит, что всяк друг хорош, ежли он нам нужен. А потом эти друзья растеребят всю Россию и сделают нас рабами. Погибли мы, господин полковник. Друзья, сходи с коней, угостим полковника спиртом. Все ли помните его? Не все?..

– Счастье твоё, Бережнов. Везёт, что я в долгу у тебя неоплатном, не то приказал бы схватить и расстрелять.

– Чую, что готовы, но ведь не сделаете, потому как со мной мои головорезы, а вы их знаете.

– Да уж знаю, при сегодняшнем положении они могут потрепать мой полк. Никто ни во что не верит. Налей, выпью… Да полней наливай!

– Раньше вы пили меньше.

– Раньше всё было иначе, сейчас стаканами пью и не хмелею даже от спирта. Душа тоже надорвалась.

Конники разбивались на кучки, чтобы перехватить чем бог послал.

– Слушайте, Вениамин Сергеевич, неужели вы верите в победу белого оружия? – спросил Бережнов.

– Никогда мы не победим, потому что против нас весь народ. Даже чужеземцы, кроме японцев, отказались от нас. Но у этих другие думки, другие планы. Сейчас вся Россия поднялась на дыбы, русский медведь вылез из своей вшивой берлоги. А мы уже не народ. Мы потому дерёмся, что нам деваться некуда. И ты, и я – мы отщепенцы. Куда деться? Ты вот едешь по тракту и оглядываешься по сторонам. Почему? А потому что боишься своего же народа. Подрался с нашими. Позови я тебя, пойдёшь со мной. Пойдёшь, потому что больше идти некуда. А ты-то веришь в нашу победу?

– Давно не верю, а вот деваться, и верно, некуда. Все нас обманывают, в том числе и большевики. Льётся кровь своих единокровных братьев. Все сволочи!

– Мягко говоришь, Бережнов, мы не просто сволочи, мы в чём-то похожи на людоедов. Мы – армия грабителей. Колчак грабит, мы тоже от него не отстаем. Каждый норовит положить в заграничный банк лишнюю копейку. Скоро мы начнём души продавать всей этой чужеземной нечисти. Рубль штука.

– Если дадут рубль. Может, хватит и тридцати серебреников?

– Может быть, и этого хватит.

– Так кто же нами верховодит, господин полковник? – как-то растерянно спросил Устин.

– А никто. Всяк за себя стоит. У Колчака провалы по всем направлениям: фронт страшно растянут, снабжение, вооружение… Семенов и Колмыков – авантюристы чистой воды, Розанов – дурак, а мы – вешатели-недоумки.

– И что нам делать? Ведь вы все понимаете, Вениамин Сергеевич. Что нам делать?

– Воевать. Вот вливайтесь в мой полк, если это отребье можно назвать полком, все, как один, сволочи и бандиты, трусы и вешатели. Будем вместе погибать. В одиночку да с дураками – страшновато.

– Но ведь, ведь это идет против душевного естества? – стонал Устин. – У Гады я был адъютантом, там не рубил и не вешал, рассылал приказы. Работал, как говорится, чистыми руками.

– У меня будешь рубить и вешать. Вот и выбирай себе дорогу. Не захочешь, то держать не буду. Но только куда ты пойдешь? Везде ты чужой, всем ты враг. Иди за мной, будем вместе погибать на заграничных задворках. Ты будешь чистить сапоги и туфельки на улицах Харбина, я же буду торговать в лавке. Почему такое предсказание? Потому что я отложил золотишко на черный день, а ты нет. Нет, потому что честен, а честными чаще бывают дураки. Я богат, а ты гол, ако ангелок.

– А ты умнее меня оказался, я думал, что у тебя вместо головы только папаха. Может быть, мне заняться грабежом?

– Думаю, что давно пора.

– А если я уйду к красным?

– Погибнешь. Ты корниловец, колчаковец, побываешь у меня – станешь колмыковцем, розановцем и еще черт знает кем. А потом, ты герой «дикой дивизии», да и из мужиков – в полковники. Не простят тебе этого мужики. Одни от зависти будут мстить, другие – от ненависти.

– Я буду мирным пахарем, за что же меня ненавидеть? Судьба так сложилась. Гада звал к себе в Чехию, не пойду я за ним. Чужая земля – земля-мачеха.

– Не дадут тебе большевики мирно жить, если ты и сто раз будешь красным. Не дадим и мы, если к ним уйдешь. Эх, Устин, заруби себе на носу, что ни в одном государстве, если только оно не сказочное, не жить мужику в мире. Он был рабом, им до конца и останется. Большевики мудро сделали, что поманили мужика землей, но попомни мое слово, потом отберут. Мы дали маху, что не перехватили клич большевиков, а уцепились за мертвую монархию. Дали бы мужику те же слова, затем поколотили бы красных, отобрали землю, и сделали мужика тем, кем и подобает ему быть. Его же салом да по мусалам. Завернули бы кишки на десять оборотов. Прохлопали… Поехали в мой штаб, будете встречены как герои и друзья.

– Поехали.

– Покажу тебя нашим, там ведь многие вас знают, примут как друзей.

В тайге напряженная тишина. Прошло шесть месяцев, как Колчак объявил мобилизацию всех солдат и призывников, но никто не явился на призывные пункты. Люди затаились, ждали, знали, что придут каратели. Но не сидели сложа руки, готовили боевые дружины. В Улахинской долине, в Чугуевке, куда после разгрома Уссурийского фронта, отошли красноармейцы, шла работа. Отсюда отряды уходили в Сучанскую долину, куда переместилась тяжесть партизанской борьбы. Гремели выстрелы, ухали пушки в бухте Ольга. А здесь скоро затихло, опустело.

Шишканов, который вернулся из владивостокской тюрьмы, тотчас же взялся за работу; ему помогал Пётр Лагутин. Сформировали отряды, образовали базы на случай отступления, в ряде мест вступали в стычки с японцами. Где-то в тайге затаились Степан Бережнов и Семен Коваль со своей дружиной и примкнувшей к ним небольшой бандой Кузнецова, но не выступали, чего-то выжидали. Было одно нападение на Чугуевку, которое провел Кузнецов, но оно было легко отбито.