Гостиница со странностями - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 5

• Предыдущая
• 5/8
• Следующая

— А вы, я вижу, увлекаетесь фотографией, — заметил я с улыбкой. — Подтверждение тому я нашел и в гостиной.

— Что вы, сэр, это все муж. Терпеть не могу всякий хлам и обожаю, когда перед глазами — сплошь полированное красное дерево — если, конечно, таковое в комнате вообще имеется. Но мой муж обожает мусор, и с фотографиями своими не расстанется, наверное, ради даже самых расчудесных шедевров живописи.

— Ничего не поделаешь — любимое увлечение.

— Не совсем так, сэр. Это скорее… нежное сердце. Он разве не успел еще рассказать вам, что сердце — его слабое место? Ну, так это чистая правда, хотя, насколько я могу судить, характеризуя себя таким образом, люди далеко не всегда оказываются правы. Вещи очень быстро приобретают для него ценность в силу всего лишь каких-то ассоциаций, так что любую безделушку он готов хранить по той лишь причине, что она была с ним и прежде. Я-то мелочь всякую терпеть не могу. Но муж потакает моим слабостям, а значит, и я должна быть к нему снисходительна.

— Не знаю, миссис Ферн, вправе ли я — пусть даже ради того, чтобы выделить вас как приятное исключение, — критиковать представительниц вашего пола, но во всем, что касается понятий «дать» и «взять», женщины, как правило, не отличаются особой душевной щедростью.

— Вы женаты, сэр? — хозяйка взглянула на меня так спокойно и вместе с тем проницательно, что вопрос этот не показался мне неуместным.

— Ну нет, — рассмеялся я. — Могу похвастаться полным отсутствием каких бы то ни было увлечений — не считая, разве что, слабости к сигарам. Можете вы в такое поверить?

— Нет, не могу, — тихо, но твердо ответила она, не выказав при этом ни малейшего любопытства. После чего вернулась к прежней теме. — Видите ли, сэр, лишь человек, познавший тонкости супружеской жизни, вправе судить о том, что готова отдать женщина и сколько может она претерпеть так, что страданий ее никто не заметит. Простите меня, сэр, но вряд ли вы можете считать себя судьей в этом вопросе.

— Спасибо, что поставили меня на место, — ответил я. — Признаю за вами авторитет во всем, что касается брака. Но я, наверное, вас задерживаю — не говоря уж о том, что заставляю стоять? Ваш муж обещал провести меня по дому после ужина — показать кое-какие комнаты.

— Он будет здесь через минуту, — сказала миссис Ферн. — Не хотите ли присесть, сэр? Саймон, где Джордж?

Последние слова были адресованы Вертлявому, вернувшемуся в комнату с лопаткой угля. Не успел я удивиться тому, что столь почтенная дама, обращаясь к слуге, называет мужа по имени, как она со смехом обернулась ко мне:

— Ну, разумеется, я имею в виду не мужа, а конюха!

Я машинально кивнул и в очередной раз поразился проницательности этой женщины: конспиративная часть моего визита явно находилась под угрозой. Вспомнив о первоначальной его цели, я ощутил неловкость.

Вертлявый стоял неподвижно, разинув рот, с лопаткой в руке. Хозяйка не стала гневаться, а просто спросила решительно:

— Ты что, Саймон, окончательно рехнулся?

Воспоминание о детской песенке, герой которой отказал в угощении Саймону, пожалевшему пенни, заставило меня рассмеяться, и это не осталось незамеченным.

— Пожалуйста, извините, — пробормотал я. — Всего лишь очередной фотографический отпечаток прошлого.

— Я вижу, у вас хорошая память, — улыбнулась она. — Итак, Саймон, где Джордж?

Вертлявый задрожал всем телом; после недавней своей встречи с конюхом я мог догадаться о причине его волнений.

— Ну же, Саймон! — резко повторила хозяйка.

— Он вышел, — выпалил несчастный слуга и затрясся так, что угольки из лопатки посыпались во все стороны.

— Эй, парень! — Миссис Ферн ухватилась за рукоятку, прекратив этот угольный град. — Ты в своем уме?

Швырнув угли в огонь, она ужаснула Вертлявого следующим вопросом:

— Зачем вышел Джордж? Он под таким ливнем и потонуть может.

— Умоляю вас, мадам, я не знаю, — заикаясь, солгал Вертлявый.

Наконец хозяйка его отпустила.

— Никогда не поймешь, что у этого несчастного на уме. Правду он говорит с таким видом, будто лжет. Выдумки же получаются у него вполне правдоподобно.

«Кого надеется она ввести в заблуждение таким объяснением, себя или меня?» — подумал я, но, бросив взгляд на спокойное, открытое лицо этой женщины, тут же укорил себя за подозрительность. В комнату вошел хозяин.

— Добрый вечер, сэр, — пробасил он раскатисто. — Как вам наш ужин?

— Не припомню более вкусного угощения, — ответил я. — В комбинационной кулинарии вы настоящий виртуоз!

— Мне ведь, сэр, пришлось однажды работать под началом у хорошего шефа. В чем дело, миссис? Что-то, я вижу, тебе взгрустнулось.

— Джордж вышел из дому, — недоверчиво проговорила хозяйка.

— Неужели? — мистер Ферн наклонился, чтобы зашнуровать ботинок. — Что ж, остается только благодарить Бога за то, что он у нас такой плавучий. Этот ливень, пожалуй, и рыбу утопит.

— Зачем он вышел, хотела бы я знать.

— Вот уж, понятия не имею, — ответил хозяин, увлеченный своим шнурком. — Он у нас парень с причудами. А причуды — дело такое: лучше им не мешать. Одной переболеешь, другой — глядишь, и полегчает.

Столь либеральное высказывание по упомянутому вопросу, похоже, не произвело на миссис Ферн должного впечатления. Я видел, что с губ ее готов был сорваться какой-то вопрос — более того, несколько раз она удержалась от него в самый последний момент. Я, разумеется, удалился бы, чтобы дать хозяйке возможность свободно высказать все свои сомнения, если бы не понимал при этом, что муж ее явно не в восторге от перспективы остаться тут в качестве единственного ответчика. Желая хоть как-то меня задержать, он потребовал у жены «пузырек сосудорасширяющего», выразив уверенность в том, что это средство «наверняка и труп вернет к жизни». Я заметил, что означенные твари могут услышать нас и явиться с ближайшего кладбища, дабы отведать чудесного эликсира, на что он со смехом предложил мне, как потенциальному кандидату, оценить его свойства заранее.

Вино — сладкое, как «нуайо», ароматное, как «шартрез» — оказалось великолепным. Стоило мне, однако, заговорить о шартрезе, как тут же услышал легенду о старом монахе, которому приятели — за то, что он выдал секрет старого ликера, — придумали славное наказание: стали поить одним только этим самым ликером, пока бедняга не испустил дух.

— Лучшая диета из всех, о которых мне приходилось слышать, — заверил хозяин и пошел вставлять клинышек в расшатавшуюся оконную раму.

За то время, пока мы беседовали, буря усилилась. Словно вихрь дикой ярости вырвался вдруг из самого ее сердца: в том, как стучался ветер в окна и двери ощущалась почти личная ненависть ко всему живому.

Лицо хозяйки побледнело, тонкие губы сжались так, что стали почти незаметны. Муж отпил «сосудорасширяющего», поднес бутылку к свету и принялся восхищаться цветом вина с веселостью, показавшейся мне слегка наигранной.

Я сгорал от желания расспросить супругов о ребенке, но не знал, как перевести разговор на эту тему. Миссис Ферн была в черном платье, но без траурной повязки: ничто, кроме цвета, о трауре в нем не напоминало. В гостиной не видно было тех мелких деталей, что свидетельствуют о присутствии в доме ребенка. Тщетно искал я взглядом куклу или игрушку, ленточку или туфельку. Где находилась Люси Ферн? В гостях? В постели? Исключено. В самом облике супругов не было и намека на то, что мысли их заняты ребенком. В такую ужасную ночь родители не смогли бы оставить дитя; мать — да еще такая нежная и внимательная (черты лица миссис Ферн выдавали в ней присутствие этих качеств) — обязательно осталась бы у кроватки ребенка, напуганного буйством промозглого мрака.

Я выпил два бокала вина, и хозяйка принялась настойчиво предлагать мне третий, когда в заднюю дверь постучали и мистер Ферн пошел открывать. Вошел Джордж и вместе с хозяином в сопровождении Вертлявого проследовал в комнату. Миссис Ферн, уже опускавшая горлышко к моему бокалу, поставила бутылку на стол.

• Предыдущая
• 5/8
• Следующая