Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич - Страница 10

Парни молча сели на указанное хозяином место. Бергяс прикурил трубку, вытер конец мундштука о подол бешмета и подал сидевшему рядом Борису. Тот, покурив немного, передал трубку Вадиму. Затем Борис показал на свою сумку и что-то хотел сказать Бергясу, но тот поднял руку и жестом остановил гостя.

— Калмык — говориль: гость — ашай! — произнес Бергяс повелительно, при этом показывая рукой на свой рот. — Потом — говорит, эшо говорит, мнуго говорит! Твоя моя понимай? Чичас чай пить надо, чичас ашай надо, понимай? — Бергяс, довольный тем, что может так ловко разговаривать по-русски, улыбнулся, обнажив совсем желтые от табака зубы.

— Понятно! Ясно! — отозвались гости и по-молодому щедро заулыбались.

В это время вошла Сяяхля, она извлекла откуда-то и застелила перед гостями низкий столик. Вскоре на столике оказались три деревянные пиалы, сваренное крупными кусками баранье мясо в большой миске. В такой же миске боорцыки[24], масло и калмыцкий чай. Сяяхля наполнила чаем пиалы. Хозяин первым взял свою пиалу, поднес к губам, и гости последовали его примеру.

— Молчать нехорошо, угощайте гостей, — скороговоркой заметила мужу Сяяхля.

— Кунак, ашай махан[25], ашай боорцыки, — сказал Бергяс и обвел рукой яства.

— Спасибо! — ответил Вадим и отставил свою пиалу, взявшись за мясо.

Со вчерашнего утра они почти ничего не ели. Вид горячей пищи был им приятен.

— Мал-мал ашал, дорога большой, муног ашать надо. Курсак пустой пулохо, курсак полна корошо, ашай! — говорил Бергяс гостям, сильно жестикулируя.

— Спасибо! Мы наелись… У нас к вам есть дело.

Бориса так и подмывало заговорить на таком же ломаном языке, — может, так хозяину будет понятнее? Но вспомнил советы отца: не спешить со своим словом, пока хозяин не выговорится.

«Бергяс хитрый человек, — говорил отец. — Он знает, что сам говорит по-русски плохо, трудно подбирая слова, но для того, чтобы собеседник проникся вниманием к нему, Бергяс иногда вставляет такие мудреные словечки, которых нет ни в русском, ни в калмыцком языках. Самое удивительное, — предупреждал отец, — что этот речевой суржик, сдобренный мимикой и жестами, отнюдь не лишен смысла. Но если русский человек проявит нетерпение, станет кривлять язык на манер Бергяса, самолюбивый человек этот тут же замкнется, подумает, что его дразнят. Очень спесивый, обидчивый мужик…»

Борис иногда подсмеивался над отцом, не видя смысла в этой странной дружбе между ним и Бергясом.

«Что ты понимаешь в жизни? — хмурился отец. — У старосты полмиллиона десятин земли, тысяча семей под его рукой! Владыка, хозяин огромного поместья! Бергяс умен и вместе с тем невежда, хитер и наивен, богат и скуп, приветлив и отвратен порой… И все это в одном человеке! Он, как никто, знает обычаи своего маленького народа. Пятнадцать лет я дружу с ним и при каждой встрече нахожу в нем перемены — к худшему, к лучшему. Сознание его не стоит на месте, развивается, обрастает опытом. Чем иметь в лице Бергяса врага, не лучше ли иметь друга? Тем более что многого он от дружбы этой не просит, а для нас только польза…»

Вадим, присутствовавший при этих беседах, внимательно слушал Жидкова-старшего. Ему давно хотелось вырваться куда-нибудь в нехоженые места, увидеть то, чего совсем не знает. Вадим и раньше интересовался калмыками, читал о них в книгах, но рассказы достаточно образованного и умного Николая Павловича еще больше подталкивали его любознательность.

В последние годы Вадим посещал марксистские кружки в Саратове и много думал о судьбе окраинных народов, населяющих огромные просторы России. В тех кружках часто возникали споры о путях решения национального вопроса, если революция совершится… «Вот бы заехать куда-нибудь в татарское или калмыцкое село да поговорить с простыми скотоводами? — думал студент Семиколенов. — Их самих послушать, что они на этот счет думают!..»

«Да, Бергяс, конечно, не тот собеседник», — отметил сейчас про себя Вадим.

Бросая взгляд на Бориса, Вадим с любопытством наблюдал за Бергясом. «По лицу этому надменному калмыку можно дать чуть больше сорока… Говорили, что Лиджи, у которого мы вчера остановились — его младший двоюродный брат по отцу. Но Лиджи на вид куда старше Бергяса», — думал Вадим.

На широком и большом лбу Бергяса ни одной морщинки, черные быстрые глаза из-под густых бровей будто сверлят человека, и кажется, что он нарочито говорит по-русски плохо, чтобы проверить собеседника. Под широким носом черные усы, аккуратно причесаны висящие ниже ушей густые волосы.

— Калмык говориль: ашал карашо, шалтай-балтай можно, куда твоя пошоль, кибитк твой гиде, чичас можн, говориль можн, — вел застольную беседу Бергяс и острым внимательным взглядом обводил лица парней.

Настало время развязать дорожные котомки.

— Мой отец, Николай Павлович Жидков, передал вам привет и прислал небольшой подарок, — сказал Борис.

Парень развязал кожаную сумку, извлек оттуда литровую бутылку водки, поставил ее перед Бергясом на столике. Затем достал отрез зеленого цветастого шелка.

— Этот шелк послала моя мать вашей жене в подарок.

Имелась у Бориса еще одна ценная вещица для Бергяса — часы «Павел Буре», в виде луковицы, с серебряной цепочкой. Борис осторожно опустил их на столик, пояснил:

— Это часы… Тоже от отца.

Когда этот незнакомый русский парень начал доставать из сумки такие ценные подарки, Бергяс очень удивился. Насторожили его и слова Бориса, хотя половины он и не разобрал, но то, что подарки прислал ему «отец», понял. «Что за отец? Какой отец?» Когда же перед ним появились часы «Павел Буре» и Бергяс успел присмотреться к глазам и чуть удлиненному носу юноши, его пронзила догадка: «Неужели часы прислал друг Микола?.. А этот юноша — сын Миколы?»

Лицо старосты, минуту назад приветливое, передернулось, будто в него брызнули кипятком.

«Почему сын друга обошел мое подворье и ночевал на стороне? Любой здесь днем и ночью покажет кибитку старосты. Когда весной пригнали бычков Миколы, а затем пожаловал и сам хозяин, мне понравились часы Миколы. Он это заметил и сказал, что может подарить и часы, только они сейчас неисправны — стукнул дорогой о луку седла. Вместо этих, испорченных в дороге, Микола обещал привезти другие, что тикают днем и ночью. И даже с надписью «Моему другу, Бергясу». Выходит, обещание выполнено, часы прибыли скорее самого Миколы? Их привез сын Миколы? Когда только этот постреленок успел вымахать почти в сажень?»

— Ты… ты… сын Миколы Жидко? — волнуясь, спросил Бергяс у Бориса.

— Да, я — сын Николая Павловича Жидкова, — ответил Борис. Он тоже кое-что понял по игре лица Бергяса, но продолжал опустошать сумку: выложил на стол пятнадцать кренделей и кулек с конфетами. Однако взгляд хозяина кибитки стал непроницаемым. От одной мысли, что редкостные часы с его, Бергясовым, именем ночевали где-то под чужой крышей, где их могли украсть, дыхание у старосты сделалось прерывистым от гнева. Он побелел как бумага, уши медленно наливались кровью.

Вадим тоже заметил эти неясные пока перемены. Однако здешним людям было хорошо известно: когда у Бергяса краснеют уши, наливаются кровью белки глаз, Бергяс звереет, теряет управу над собой и может натворить много бед.

Все произошло в мгновение ока.

Бергяс вскочил и носком сапога опрокинул столик, покатились по полу подарки. Вадим и Борис тоже поднялись на ноги и, увидев горящие злым огнем глаза старосты, переглянувшись, направились к двери.

— Вон из кибитки! Вон! Пока я не поубивал вас! — кричал Бергяс им вслед, обхватив голову руками.

Заглянувшие на шум Сяяхля и ее дядя Чотын увидели сновавшего взад-вперед по кибитке Бергяса. Он уже не обращал внимания ни на Чотына, ни на жену. Как дикий скакун в загоне, метался из угла в угол. Сяяхля с Чотыном решили не трогать его сейчас. Они молча закрыли двери, обменявшись понимающими взглядами.

Приехавшие парни удалялись в сторону джолума Нохашкиных. Тот, что помоложе, черноволосый, возбужденно говорил и размахивал руками, другой, судя по всему, успокаивал его.