Из старых записных книжек (1924-1947) - Пантелеев Леонид - Страница 46

• Предыдущая
• 46/60
• Следующая

- Девушки, скажите, высокенькая такая девочка в беж платье не была, с косичками?

- С косичками? Нет, не была.

* * *

Трамвай проходит мимо городского сада. На скамейках сидят женщины - с детьми и без детей. Мальчик в трамвае смотрит в окно.

- Бабушка, а почему одни только тетеньки сидят?

- Тетеньки почему одни? А дяденьки, милый, все на фронте.

* * *

В столовой разговорился с девушкой, ленинградкой, только что кончившей школу и приехавшей в Москву поступать в вуз. Училась в деревенской школе на Урале.

- Мы, эвакуированные, или выковыренные, как нас называли, садились всегда за отдельные парты.

* * *

Хочет поступать в Институт внешней торговли. Спрашиваю, что же ее привлекает в этой внешней торговле?

- Ну, в смысле возможностей и перспектив.

- Какие же возможности? Материальные?

- Ну, конечно. Разве можно о каких-нибудь других думать в наше время?!

"Наше время!" Нет, милая моя, это ваше время, и вы отвечаете за него. Не сказал ей, ибо не поймет ни черта.

* * *

Добродушная девушка в учреждении:

- Ну, что ж, зайдите во вторничек, мы это сделаем.

* * *

На рынке. Женщина, покупая американское масло:

- Думаете - заграничное, так уж и хорошее? У них тоже масло из сои делают. Англичанки и американки потому и худые такие, что одну сою едят.

* * *

В парикмахерскую приходит нищий старик на деревянной ноге. Швейцариха гонит его. Старик, сдерживая ярость:

- Прогнать-то, гражданочка, легче, чем подать.

- Иди, иди.

- Я говорю - прогнать легче, чем подать. В дверях, грозит пальцем. Смотри, чтоб и с тобой такая картина не случилась!..

1944

Уже два месяца работаю литературным редактором журнала "Дружные ребята". Снимаю проходную комнату на Плющихе, живу за ситцевой занавеской. Мимо меня по многу раз в день проходят старики хозяева, бегает, смеется и кричит шумная девочка Тамарочка. И все-таки работаю.

* * *

Хожу в шинели. С голубыми летчицкими погонами. На погонах четыре звездочки. Поблескивали. Теперь уже не блестят.

В военном билете у меня сказано: интендант третьего ранга... Правда, сказано еще и другое: запаса.

Но очень уж не хотелось ходить без погон и без звездочек.

Третьего дня иду своим четким офицерским шагом к Петровке мимо Малого театра. Там какой-то ремонт, здание театра отгорожено от мостовой дощатым забором. Еще издали вижу, как из ворот навстречу мне выходит пожилой полковник, манит меня пальчиком. На рукаве у полковника красная повязка.

Подхожу, козыряю.

- Ваши документы, товарищ капитан.

Достаю военный билет. Он, поплевав на палец, листает его.

- Так. А ну зайдем сюда.

Захожу в эти широкие ворота, за дощатый забор.

- Присаживайтесь, - говорит полковник и любезно указывает на припорошенные опилками козлы. А сам достает из кармана добротный перочинный ножик, открывает его и начинает спарывать мои ненаглядные голубые погончики. Я бормочу что-то невнятное. Он усмехается.

- Да-авно этим не занимался, - говорит он.

- А занимались все-таки?

- У беляков - да, снимал, приходилось. И с своей гимнастерки сдирал - в восемнадцатом.

Срезал, положил один погон на другой, подровнял, протянул мне:

- Возьмите на память.

* * *

Ваганьковское кладбище. Надпись на кресте:

Тамара Михайловна

СТЕПАНОВА

род. 1 октября 1884 года

сконч. 9 октября 1904 г.

Как хороши, как свежи были розы!

* * *

Больную Тамарочку бабушка кормит супом. У Тамарочки свинка. Слышу ее капризный плаксивый голос:

- Горько!

Бабушка (с сильным акцентом). Горка? Что ты хочешь сказать? Гора? Или по вкусу?

- Какая гора?!! Конечно, по вкусу!

* * *

Зима 1944 г. Поезд "Ленинград-Москва" стоит на маленьком полустанке под Будогощью. Снег. Тишина. Почти вплотную к железной дороге лес. Пахнет сосной и солнцем, совсем по-весеннему.

На перроне молодой флотский командир:

- Что такое? Куда же зима по всему Советскому Союзу девалась? На фронте был, думал, она в тыл, в отпуск, уехала. Еду в тыл - и тут ничего похожего.

* * *

Тот же морячок-лейтенант (орден Отечественной войны и четыре медали на синем помятом кителе, из-под расстегнутого стоячего воротника - серый свитер) расхаживает по платформе, заговаривает со всеми, кто подвернется под руку. Не пьян, а просто необыкновенно общителен, разговорчив.

Кто-то при нем окликнул толстую проводницу:

- Эй, девочка!

Лейтенант. Ничего себе девочка! Знаете, про таких "девочек" говорят: еще не было Евы и Адама, а она уже была дама.

И перебивая себя, как бы опасаясь, что его не дослушают:

- Знаете, это откуда? Нет? Я тогда расскажу.

В блокадное время под Ленинградом поймали три зверя - лиса, волк и медведь - на троих одного поросенка. Поросенок маленький, а аппетит у зверей, как и полагается, зверский, да к тому же еще блокадный, осадный...

Вот лиса и говорит:

- Давайте, господа звери, сделаем так: пусть тот поросенка съест, кто дольше всего на свете жил.

- Ладно.

Лиса первая и отвечает:

- Я, господа звери, старше вас всех. Еще не было Евы и Адама, а я уже была дама.

Волк думает:

"Если Адам и Ева были, значит уже мир существовал".

Он говорит:

- Еще не был свет, а я уже был сед.

А медведь долго не думал:

- Я, грит, не сед, а молодёнок. Ни фига не знаю - мой поросенок.

Подцепил поросенка и - айда.

Лейтенант сам же первый засмеялся, потом, сделав серьезное лицо, пояснил:

- Мысль такая, что не всегда хитрость помогает - особенно в блокадное время.

* * *

Слышал в поезде. Девушка много лет страдала неврастенией в самой жестокой форме. Бессонница, отсутствие аппетита, хандра и все прочее. Нигде не работала, не училась. Худела, думала и говорила только о смерти.

Война застала ее в Ленинграде. Голод заставил искать работу. Знакомый врач устроил работать в больницу. Ей поручили - учет покойников.

Работала она хорошо.

- И представьте - полное излечение. Сейчас - это цветущая, полнокровная женщина.

* * *

Голос на верхней полке:

- Никто не осмелится сказать о ленинградце плохо.

* * *

Зимой 1942 года из Ленинграда в Москву шла на самолетах продукция для фронта!

* * *

Старуха врачу:

- Отгребла ты меня от смерти.

* * *

Рассказывал майор N. С декабри 1941 года по март 1942 года он - тогда еще старший лейтенант - работал со своей ротой по захоронению трупов. Кладбище на Пискаревке. В роте 120-130 человек, работало же только 50-60 человек, остальные лежат с поносом.

Комроты следил, чтобы воды много не пили.

- За обедом отвернешься - он уже полманерки воды в суп накачал. Дело понятное - чем больше супа, тем сытнее. А в результате - водянка.

* * *

Тот же майор:

- Хоронил брата жены. Не раздел, даже сапог сымать не стал. Ребята из батальона помогли, сколотили гроб.

Потом вспомнил, что он застрахован, - надо небось, думаю, зарегистрировать. Взял все его документы: паспорт, партбилет - пошел регистрировать. Прихожу в милицию. Там очередь. Сидит какой-то голодный тип, раздает всем, кто желает, справки:

"При освидетельствовании признаков насильственной смерти не обнаружено".

Свез на санках на Волково кладбище. Похоронил честь честью. Взял лопату, закурил и пошел... Потом думаю: "А как же сообщить жене? Где она искать могилу-то будет? Ведь ни креста, ничего такого нет".

Сосчитал и написал:

"Володя лежит в десяти могилах от В.В.Гущинского".

Когда похоронил Володю, вспомнил, что у него чудесный сибирский кот. Пошел на квартиру, но опоздал: соседи уже съели.

* * *

Василий Васильевич Гущинский, или просто Васвас Гущинский! Кумир петербургской, петроградской, а потом и ленинградской публики. Демократической публики, плебса. Ни в "Луна-Парк", ни в "Кривое зеркало" его не пускали. Народный дом, рабочие клубы, дивертисмент в кинематографах. Здесь его красный нос, его костюм оборванца, его соленые остроты вызывали радостный хохот.

• Предыдущая
• 46/60
• Следующая