Быт русской армии XVIII - начала XX века - Карпущенко Сергей Васильевич - Страница 101

Вот, господа, какие чудеса может делать офицерское общество: оно может возвысить человека или уронить, даже совсем погубить. Исследуйте же причины подъема и упадка порядочности в офицерских обществах; это вопрос огромной важности — вопрос об основаниях, на которых зиждется развитие нашей армии.

На этом месте рассказчик остановился и вопросительно посмотрел на одного из собеседников, штабс-капитана в адъютантской форме. На лице этого человека блуждала какая-то странная, некстати насмешливая улыбка, свойственная недалеким и невыдержанным людям.

— Я знаю N-й полк, — сказал адъютант, — там хоть кого вышколят.

— Что вы хотите этим сказать? — с недоумением возразил Б.

— Я был недавно в собрании этого полка, — продолжал адъютант все с той же улыбкой, но уже конфузясь и краснея. — У меня даже поясница заболела, пока все офицеры собрались к обеду, раз тридцать пришлось встать и сесть: сидит компания поручиков, входит штабс-капитан — все встают и раскланиваются; входит капитан — встают поручики и штабс-капитан, а при входе полковника все торжественно поднимаются и ждут банального слова: «Не беспокойтесь…» Старший говорит — младшие почтительно слушают, хотя бы это было совсем неинтересным. То и дело спрашивается разрешение закурить и т. д. Во всем какая-то особенная предупредительность младших к старшим, немножко даже странная, стеснительная для тех и других, а чуть слово начальника имеет служебный оттенок — все держатся в струнку, несмотря на домашнюю, неофициальную обстановку.

— Да неужели, мой милейший, вы не понимаете, — перебил его генерал Б., — что все, что вы сейчас рассказали, конечно, если отбросить вашу несколько неверную окраску, — одна прелесть, один восторг!

— Но ведь это, ваше превосходительство, какая-то дрессировка, надоедливая и стеснительная для каждого свежего человека.

— Неправда! — строго сказал Б. — Вы спутываете понятия; это навыки в умении себя держать, навыки в приличии и порядочности, заслуживающие более солидного и уважительного названия, чем «дрессировка». Да если, мой милейший, вы хорошенько подумаете, то увидите, что без подобных навыков нельзя себе представить ни хорошей, выдержанной семьи, ни сколько-нибудь порядочного общества. Это — бытовая дисциплина, которой держится и живет все порядочное не только в военном классе, но в обществе и в народе, где она проявляется в других формах, но сущность ее одна и та же… За что вы хвалите, например, хорошую крестьянскую семью? За то, что видите порядок в доме, что младшие члены семьи предупредительны к старикам, деликатны с женщинами; за то, что сын уступает место отцу за столом, не огрызается, получая от него какое-нибудь замечание… Эта выдержка, скромность, отсутствие нахальства, неразвращенность молодой натуры — все это ласкает ваш взор, удовлетворяет вас не только как моралиста, но и как эстетика. Возьмите порядочное общество, анализируйте внутреннюю жизнь хорошо поставленного полка, и вы сейчас же найдете в них аналогию с внутренней жизнью такой семьи… Надо понимать, что все эти внешние знаки в отношениях служат отражением глубокой нравственной закладки, основанной на взаимном уважении: настоящей, сознательной дисциплины нельзя выколотить никакими наказаниями, ибо только те навыки прочны и плодотворны, которые внедряются хорошим воспитанием и воспринимаются человеком не принудительно, а с удовольствием и сознанием, что это нужно, что это долг… Ах, господа! Подумайте только хорошенько, углубитесь в предмет, и вы сейчас же увидите, что дисциплина, о которой мы говорим, — это идеал, к которому стремились и стремятся наши лучшие, наши просвещеннейшие педагоги, к сожалению, только не совсем плодотворно. Очень много проморгали в 60-х годах: дали возможность реалистам-реакционерам опросить значительную часть молодежи и довести ее не только до духовной, но даже до физической неряшливости… До сих пор чувствуются отпрыски этого направления в лице людей с недисциплинированным характером, не дающих житья ни себе, ни другим; с разболтавшимся, озлобленным умом, могущим только отрицать и совершенно неспособным к сосредоточенности и творчеству… Вы посмотрите, много ли талантов вышло из этой убогой пустыни, не представляющей никаких соков для вскормления гения… Потом мода переменилась, и все бросилось на наживу, замечтало о выгодных местах и, не получая их, озлоблялось. Эти слова: «служу ровно настолько, насколько получаю жалованья» — ужасный отпрыск дурных влияний века. Дай Бог, чтобы этим сором никогда не зарастала наша доблестная военная служба.

На этом месте генерал Б. сделал паузу.

— Верно, ваше превосходительство, верно! Ей-богу, правда! — раздался вдруг чей-то басистый голос.

Мы обернулись и увидели личность, которой сразу не заметили. Это был товарищ хозяина по корпусу, полковник, южного, или, вернее сказать, кавказского типа, но не туземец, а русский; продолжительная кавказская служба только наложила на него свой особенный отпечаток. Росту он был невысокого, грудь имел выпуклую, плечи широкие; на груди висели два солдатских и один офицерский Георгий. Лицо у полковника было грубого, сизоватого, но совершенно приличного цвета, без всяких намеков на алкоголь; глаза серые, быстрые, вполне сохранившие юношеский блеск, а волосы густые с красивой сединой.

Заметно было, что полковник тоже хотел что-то рассказать, но деликатно остановился и даже подал знак к молчанию, заметив, что генерал Б. не кончил своей речи.

— Но мы удалились от предмета, — продолжал Б. — Вот вы сейчас сказали, что в N-м полку хоть кого вышколят, положим, это выражение можно заменить более деликатным, а знаете ли, что благодаря именно этому в этом полку никогда не бывает никаких историй; что этот порядок, заключающий во внутреннем своем значении взаимное уважение между начальниками и подчиненными, не представляет почвы для столкновений и приносит в результате замечательную постановку службы. В этот полк стремятся молодые люди из лучших семей, ищущие хорошего общества…

Но может быть, господа, вы думаете, что такая дисциплина забивает человека, уничтожает в нем инициативу? Напротив, в строго педагогическом смысле дисциплина должна служить не чем иным, как постоянным спутником инициативы: дурной и вредный тот инициатор, который не обладает дисциплинированным умом и характером.

Давайте-ка проанализируем значение этих дисциплинарных формальностей. Возьмем не N-й, а любой хорошо поставленный полк. Вы встречаете на улице или в обществе офицера этого полка и положительно любуетесь им: какая порядочность, какое благородство тона сказывается в самом простом приеме, например в отдании чести. Если вы человек истинно военный в душе, то вы не можете не заметить всех оттенков в манере человека, отдающего вам этот дисциплинарный долг, и если эта манера вас удовлетворяет, то вы не можете не любоваться ею как отражением прекрасных внутренних достоинств воина: здесь ясно сказывается гордость своим мундиром; любовь к своей части, где принято щеголять бравым строевым видом; довольство своей принадлежностью к военной корпорации; уважение к старшему чину, к мундиру чужого полка и т. д. Наконец, в этом заключается блестящий пример своим подчиненным, которые только и могут учиться таким примером, а не казенными нравоучениями. Конечно, отдание чести — это дисциплинарная частность, но для опытного военного глаза не остается никаких сомнений в том, что офицер, вложивший столько приличия в этот обряд, стоит на такой же высоте и в прочих дисциплинарностях: он наверно сумеет прилично выслушать и исполнить приказание начальника; никогда не проявит вредного критического духа по отношению к службе, не станет ворчать на маневрах и жаловаться на усталость, особенно в присутствии солдат и т. д., а умение такого человека держать себя в офицерском собрании и в обществе непременно будет гармонировать с этими прекрасными служебными достоинствами.

Славно живется и служится в полку, состоящем из таких офицеров; при таком духе решительно нет места для каких бы то ни было дисциплинарных взысканий, унизительных для офицерского достоинства. Ведь надо понять, что такая дисциплина непременно связана со взаимным уважением между начальником и подчиненным, без этого ее и установить невозможно: начальник, видя в подчиненном такт, умение всегда и везде держать себя, не может не проникнуться чувством уважения к нему, и вместо того, чтобы держать себя на дистанции с ним, вместо официального тона и всяческих подтягиваний, только и думает о том, как бы с ним деликатнее обойтись, не обидеть его самолюбия. Как же подчиненному со своей стороны не уважать такого начальника?