Выбери любимый жанр

Красная тетрадь - Беляева Дарья Андреевна - Страница 24


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

24

И ничего, что я разбил колени, от боли вдруг все стало еще более ярким, светящимся – так действует на нас адреналин. Я вскрикнул и даже не понял, не от счастья ли это.

Такой полет, даже не знаю как его описать!

Наверное, что-то такое испытываешь в Космосе. Или, когда ты становишься героем, и уже точно знаешь, что умираешь сейчас за идею, за большую и красивую идею, единственно верную, единственно правильную.

За дальнейший расцвет человеческого общежития, например.

Или за тех, кого очень сильно любишь, и кто будет счастлив теперь всегда.

Но лучше все-таки любить всех людей и умирать за дальнейшие успехи в достижении всеобщего процветания.

Я в это верю, а тогда, на цепочной карусели, я поверил еще больше. Это было как умереть – вдруг внезапная боль, и такой полет.

Хотя, наверное, о смерти у меня нет права писать, я ведь еще не умирал.

Потом мы сидели на лавочке, и Андрюша сгибал и разгибал мне ноги, чтобы проверить, не повредилось ли все в коленях сильно.

В конце концов он сказал:

– Я не знаю.

– Тогда что ты делаешь?

– Пытаюсь тебе помочь.

Фира принесла мне сахарную вату. От своей она отрывала куски и ела, но это очень негигиенично. Я предупредил об этом Фиру, а она только сказала:

– И ладно, Арленчик.

Я сахарную вату кусал, и во рту у меня до сих пор очень-очень сладко, хотя столько прошло времени и я уже поужинал. Весь подбородок у меня еще долгое время был липкий, и Максим Сергеевич заставил меня умыться водой из фонтана.

Я упирался, ведь вода из фонтана, но все же сдался. Горькое и соленое, морская вода и сахарная вата. Как же хорошо!

Максим Сергеевич сказал:

– Не буду вас больше кормить сладким, клянусь! Дети от сладкого сходят с ума!

В круглом и красивом «планетарии» (беру в кавычки, потому что это не настоящий планетарий) шла пятнадцатиминутная программа о звездном небе. Можно было лежать на мягких подушках, а наверху чернел экран, куда проецировалось вертящееся небо. Рассказывали о том, как возникают звезды. Я слушал и слушал, на языке было то сладко, то солоно, а звезды взрывались, и гасли, и снова собирались из космической пыли.

В темноте я нащупал руку Андрюши, потрогал его за локоть.

– Космос, – сказал я.

– Космос, – сказал Андрюша.

– Мы с тобой всегда будем лучшими друзьями, – сказал я. – И в Космосе.

– И в Космосе, – сказал Андрюша. – Ты единственный, кому я нравлюсь на всем свете. Не хочу тебя разочаровать.

– Мы навсегда с тобой товарищи, со мной ничего не бойся.

Мягкий голос диктора убаюкивал, а еще я лежал на подушках и поэтому едва не заснул. Вышел на улицу сонный, и показалось, что прохладно.

Мы дошли до самого конца набережной. Там волны бились о камни так громко и так сильно, что капли то и дело оседали на моем лице и руках. Вода взбивалась до белой пены, качалась вдалеке лунная дорожка.

Как красива родная природа!

Мы стояли вот так, под ветром с моря быстро стало холодно, Валя все время поправляла свой красный галстук, я смотрел то на море, то на свои теперь фиолетовые колени.

– У кого-нибудь еще бывает такое, что от ветра слезы? – спросил Андрюша.

– Только у задохликов и слабачков вроде тебя, дрочер, – сказал Боря. – У мужиков – никогда не бывает.

Я сказал:

– Это от соленого ветра, наверное. Если соль попала в глаза.

– А вы щенков покажете? – спросила Валя.

– Нет, – сказал Володя. – Щенки наши. Там их мало.

– Мы тогда сами найдем, – сказала Фира. – Но если щенков не покажете, к нам духов вызывать даже не приходите.

– Какой обскурантизм, – сказал я. – Какие духи? Мы живем в просвещенное время, Фира.

– Всегда есть место тайне, – сказала Фира.

Не хотелось оттуда уходить. Хотелось смотреть на скользкие камни. В свете луны казалось, что они испещрены серебряными прожилками.

– Там, – сказал Андрюша. – Маяк.

– Да, – сказала Валя. – Точно, маяк. Максим Сергеевич, а как оно там – на других планетах?

– По-разному, – сказал Максим Сергеевич. – Но, в общем и целом, грустная часть состоит в том, что люди везде остаются людьми.

– А маяки там есть? И моря?

– Кое-где, – сказал Максим Сергеевич. – А кое-где вообще нет ничего интересного. Мир ужасно разнообразен.

– Но вы-то приехали к нам, у нас не очень разнообразно, а вы захотели, – сказал Боря. – А искупаться можно?

– Нельзя, Шиманов.

– Но вы-то зачем к нам приехали?

– Это личное, Боречка, – сказала Фира.

– Личное, – сказал Максим Сергеевич. – С моими педагогическими способностями связано примерно никак.

– Это видно, – сказал Володя.

– Да, – ответил Максим Сергеевич. – Хороший педагог бы тебя наказал. Совсем разбаловались.

– Интересно. – Валя показала на воду. – Тут наверное рыбы просто куча.

– По утрам тут рыбаки, – сказал я. – Ванечка говорил.

– Это еще кто такой? – спросил Максим Сергеевич.

Я ответил, что это наш новый друг, рассказал историю про собаку, но Максим Сергеевич не проявил к ней никакого интереса.

– А как вам такая история? – спросил он. – Брат и сестра остались дома одни, с ними начинают разговаривать предметы быта.

– Начинается уже слишком нелогично, – сказал я.

– Это отсылка к «Мойдодыру», – сказал Максим Сергеевич. – Они разговаривают со всякими разными предметами и понимают, что только используют их и ничего не дают взамен. Им становится стыдно, но потом возвращаются их родители, и брат с сестрой понимают, что все люди используют друг друга и ничего не дают взамен.

– Сегодняшняя сказка, – сказал Володя, – почему-то особенно стремная.

– Нормальная! Наши предки так и делают.

– Борь, заткнись.

Я сказал:

– Ценить книгу необходимо, как источник нравственных представлений о людях и обществе. С этой точки зрения ваша книга не получится.

– Ну и черт с ней, – сказал Максим Сергеевич. – Пойдемте ужинать. В санатории мы ужин уже прогуляли. Тут вроде рядом кафе есть, да? Если обратно по набережной пойти. Ну-ка, Кац, сгоняй, посмотри.

Фира убежала, а когда вернулась, сказала:

– Есть. Там девушка поет.

Я прислушался. И на самом деле девушка пела, до нас доносился ее голос, нежный, чудесный, ласковый, но чуть слишком игривый для серьезной песни, которую она исполняла («Надежда – мой компас земной»).

От тембра ее голоса песня приобретала незнакомый театральный оттенок, будто исполнялась в шутку. Мне это не понравилось, так как песня серьезная.

В кафе для нас сдвинули два столика.

– А представляете, Максим Сергеевич, – сказала Фира. – Если вас принимают за нашего отца. Как будто у вас столько детей!

– И жена родила мне шестерняшек, совершенно непохожих друг на друга.

– Двое похожи.

– Но не на меня.

Я листал меню и не мог выбрать, что мне заказать. В кафе у меня возникло чувство неловкости: я не хотел, чтобы меня кто-нибудь обслуживал, приносил и уносил за мной тарелки. Я же не важный барин какой-нибудь!

В конечном итоге я заказал крабовый салат и котлету по-киевски.

А Фира заказала себе мятное мороженое. Еще мороженое! Еще и с сиропом! И как в нее влезает столько сладкого?

Девушка на сцене пела и дальше, чем веселее ей попадалась песня, тем лучше у нее получалось. Это была очень высокая девушка на очень высоких каблуках. Ее каштановые волосы были длинными и очень, прямо непривычно, прямыми. На загорелой коже ярко выделялись веснушки (я их видел, потому что мы сидели близко к сцене). На девушке блестело красное платье. Она была вся очень тоненькая и длинная, как сиамская кошка. И глаза у нее тоже были длинные, темные.

– Ах, – сказала Валя. – Вот бы мне быть такой, как она.

– Ты красивая, какая есть. Зато ты настоящая блондинка, – сказала Фира. – Но мне бы вот тоже нос, как у нее.

– У тебя красивый нос, – сказала Валя.

Так они это обсуждали, а я старался лишний раз на девушку не смотреть, это и без того тяжело – выступать на сцене, а уж когда тебя обсуждают!

24
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело