Отчуждение (СИ) - Обава Дана - Страница 22

Я еду в парк. Большая ошибка, я знаю. Но невозможность прочитать о случившемся, посмотреть на произошедшее чужими глазами, прочесть в них осуждение и неприятие моего поступка, мучит меня настолько, что еще чуть-чуть, и я пойду и сдамся властям. Этот груз невозможно выносить.

Не знаю, о чем я думал. Это место даже не огорожено, мимо то и дело пробегают люди. Они пыхтят, потеют и смотрят только вперед или себе под ноги. На них майки и обтягивающие тело штаны, а я стою в пальто и шапке и пытаюсь слиться с деревом. Тело все еще лежит на земле, его плохо видно с дорожки, не смотря на то, что одето оно в яркий белый спортивный костюм. Правда, он сильно испачкался, и я чувствую за это свою вину. За это и еще за то, что ей пришлось пролежать здесь всю ночь, а ведь было холодно. За то, что ее никак не могут найти. Как только я это допустил? Если бы я положил ее всего лишь на метр ближе.

И как мне теперь все исправить? Самому сообщить о теле? Проблема в том, что я не уверен, что мое анонимное сообщение окажется таким уж анонимным. Разумнее, наверное, все же сообщить от собственного лица и придумать, каким образом я здесь оказался.

Теперь я стою в толпе зевак, но нас оттеснили довольно далеко и практически ничего не видно. Я пытаюсь разглядеть хотя бы белое пятнышко сквозь деревья, но внезапно натыкаюсь взглядом на человека, снимающего собравшихся людей. Меня прошибает холодный пот. Полагаю, сейчас вот здесь все и закончится. И я готов к этому. Мысленно начинаю подбирать слова. Как объяснить им, зачем я все это сделал? Как так получилось? Как сказать, чтобы они поняли? Дадут ли мне возможность объяснить?

Такое чувство, что у меня на лбу горит огромное клеймо. Я последний раз оглядываюсь вокруг, на весенний пробуждающийся лес, голубое небо с перьями облаков. Жду, когда ко мне подойдут, выхватят из толпы и скажут: “Довольно, это ты, нам все известно”. Должно быть, странно, но меня охватывает облегчение. Я словно птица, в распоряжении которой все небо мира.

Но время идет, и никто ко мне не подходит. Меня вновь опутывает липкой паутиной, скрывающей меня ото всех, в том числе от возмездия. Боюсь оглянуться. Паучиха стоит за моей спиной и победно хохочет.

Джилли с независимым видом проходит мимо меня с только что наполненной до краев чашкой кофе и садится за монитор. Ставит локти на стол и, не отводя взгляда от текста, крутится на кресле, чуть в одну сторону, чуть в другую. Она не знает, куда я собираюсь ехать, и не собирается спрашивать. И даже смотреть в мою сторону. Она выглядит расслабленной, но я кожей чувствую напряжение. Как будто отношения между нами — это теперь тонкая ниточка, которую она боится порвать. Я тоже боюсь. Самое инстинктивно правильное сейчас — это молчать: не спрашивать и не рассказывать.

Но все же не могу же я просто взять и уйти, уйти надолго, не сказав ни слова сестре. Надо сказать хоть что-то. Попрощаться. То есть не попрощаться, а сказать что-то вроде “до свиданья”, “до вечера”.

— Когда ты вернешься? — ни с того ни с сего спрашивает Джилли, так и не обернувшись ко мне.

— Не знаю, вечером, — мямлю я. — А ты что будешь делать?

— Схожу с Нелли куда-нибудь, — небрежно пожимает плечами сестра. Нелли — одна из ее старших подруг. Подруг у нее вообще очень много. И в нашем родном городке, и здесь уже, и повсюду. Куда бы она ни пошла, везде кого-нибудь да знает. Они как секта, тайная и всепроникающая сеть подруг.

Встаю и неуверенно топчусь в прихожей. Сама не знаю, что меня подняло, но, по крайней мере, звонок домофона я воспринимаю почти спокойно. Это приехал Макс, в голосе скрытое раздражение. Не ясно почему — это ведь была его идея подвезти нас.

Мел стоит в моей спальне возле окна. Кисти рук спрятаны в рукава толстовки и прижаты к груди. Так она и идет за мной. Микки провожает нас сидя в дверях.

В лифте Мел начинает заметно потрясывать, она глядит на меня исподлобья взглядом затравленного зверя. Я старательно это игнорирую, никакого смысла вновь ее утешать нет. Все же чувствую себя жестокосердной, поэтому спрашиваю:

— А что твой психолог сказала о нашей поездке?

— Я ничего ей не говорила, — неожиданно признается Мел. Смотрю в сторону — я бы тоже не сказала, но удивлена, что этого не сделала она.

Вижу Макса прямо на выходе из подъезда, он поставил машину так близко, как только возможно. Он открывает перед Мел заднюю дверь, но она шарахается от него так, что чуть не сбивает с ног идущего по тротуару мужчину. Мы с Максом синхронно рассыпаемся в извинениях, но прохожий так удивлен, что никак это не комментирует, а лишь ускоряет шаг.

Смущенная, Мел буквально влетает на заднее сиденье машины. Я сажусь на переднее, рядом с Максом и мы трогаемся. Автопилот он не использует и сосредоточен на управлении, когда ему приходит чей-то вызов. В его односложных ответах незримому абоненту снова слышится раздражение, на сей раз гораздо более явное.

— Это Инга, — как только вызов завершен, поясняет Макс, волнуясь. — Эта женщина звонит мне каждые пять минут. Рисуется перед друзьями, делая вид, что безумно занята чрезвычайно важным делом. На самом деле Кай дал нам абсолютно бессмысленное задание.

— Но тебе все же нужно его выполнить, — начинаю нервничать я. У меня нет никакого желания портить карьеру друга, отвлекая его на свои ментальные изыскания.

— Не думаю, что Кай еще помнит о том, что приказал нам сделать. У него снова полный комплект подчиненных, так что мы с Ингой теперь просто мешаемся всем под ногами.

— Но Инга-то сделает свою часть задания, — напоминаю я.

— А, ну да, — хмыкает Макс. — Ничего, сделаю завтра.

— И будешь выглядеть плохо на ее фоне, — не унимаюсь я. Лихорадочно прикидываю, как доехать общественным транспортом и как запихнуть в него Мел, не доводя ее до истерики.

— Это мои проблемы, — одергивает меня Макс. — Я сказал, что отвезу вас, и не спорь со мной! — В конце фразы его голос дрогнул, но его окрик заставил меня замолчать. Оборачиваюсь и вижу, что Мел испуганно вжалась в сиденье. Мне тоже не по себе.

Теперь и такая малость может вывести меня из равновесия. Напомнить, что все вокруг меня на самом деле не такое, как я думаю. Мой милый уступчивый друг может взбрыкнуть и сделать все по-своему. Он сам решает, как поступить, я не несу ответственность за его жизнь и ни за чью другую жизнь, и, следовательно, не могу контролировать их и их воздействие на меня. Я ничего не могу контролировать. Так и должно быть. Совершенно несправедливо желать контролировать других людей, мне должно быть стыдно за такой порыв, но вместо этого мне очень страшно.

Всем неловко, так что далее, за всю дорогу, мы обмениваемся всего парой фраз. Наконец, на навигаторе высвечивается конечная точка нашего путешествия. Мы въезжаем на тихую улочку с вереницей почти идентичных частных домов. Ухоженные и милые, рассчитанные на семьи с детьми и средним достатком.

Машин вокруг нет, людей тоже. Макс проезжает всю улицу до конца и аккуратно паркуется возле последнего дома. Приехали.

Мы молча сидим в машине и разглядываем дом через окно. Сейчас он представляет собой большой контраст с добропорядочной идиллической округой. Его передняя стена сплошь исписана ругательствами и угрозами, стекла побиты, на входную дверь плеснули красной краской. На лужайке впереди валяется всякий мусор, стащенный, наверное, со всей округи. Похоже, соседи как смогли, но выразили свое презрение.

— А что если Он здесь? — раздается сзади замогильный голос Мел.

— Он мертв, — напоминаю я, но при этом меня пробирает дрожь.

— Ты не можешь знать наверняка.

Я знаю. То есть мне сказали, что Его застрелили во время штурма, но я не видела Его мертвым. Когда нас с Мел выводили на улицу, то набросили что-то нам на головы, так что можно было видеть только пол под ногами, но ничего вокруг. Я спрашивала, что же такое нам не дали увидеть, но ответа не получила. Наверное, если б после трех недель под землей я бы могла еще что-то чувствовать, я бы поняла и без слов. Но в тот момент, люди, неожиданно возникшие вокруг меня, казались просто очень уставшими и злыми.