Я не скажу тебе о сыне (СИ) - Иконникова Ольга - Страница 1

— Пятнадцать тысяч риэлей! — заявил седовласый мужчина в темно-зеленом фраке.

Я не знала, кто это, и не обратила большого внимания на его слова. Наверняка, он выйдет из гонки, когда цена лота поднимется раза в два. А в том, что она поднимется, я не сомневалась.

Это был самый престижный аукционный дом Линарии, а этот лот — самый интересный на сегодняшних торгах. Старинный особняк на площади Доблести почти в самом центре столицы в нескольких сотнях метров от королевского дворца — лакомый кусочек для любого состоятельного покупателя. Не случайно им заинтересовались и военный министр граф Эрсан, и владелец крупнейшего банка страны маркиз Рошен, и еще много других, отнюдь не последних лиц королевства.

Для меня это был идеальный вариант. Нет, сам особняк меня ничуть не прельщал. Но мне нужно было, чтобы в Лиме обо мне заговорили — в каждой газете, на каждом приеме и балу — вплоть до королевского дворца.

Громкий титул, деньги, красота — что еще нужно, чтобы стать главной звездой бального сезона в столице? Правильно — поступок, о котором будут говорить!

— Шестнадцать тысяч! — тут же ответил молодой человек в военной форме.

А вот об этом персонаже мне рассказали заранее. Виконт Анри де Кавелье — жених мадемуазель Лауры Робер, особняк которой две недели назад попал в каталог этого аукциона.

Сама Лаура сидела сейчас рядом с виконтом — бледная светловолосая девушка с покрасневшими от слёз глазами. Одета она была со вкусом, но потрепанные ленты на шляпке и потемневшее от неоднократных стирок кружево на платье, которое когда-то, наверно, было белоснежным, не оставляли сомнений в ее непростом финансовом положении.

Виконт де Кавелье повышал цену осторожно, и я понимала, что он тоже скоро выйдет из игры.

— Двадцать тысяч! — не стал церемониться граф Эрсан.

На его хищном лице с крючковатым носом появилась торжествующая улыбка. Он был уверен в своей победе.

О его намерении купить дом разорившегося барона Робера было известно еще до аукциона — именно он был основным кредитором барона, и по Лиме ходили слухи, что вел он себя в этих отношениях не вполне честно.

Во взгляде виконта де Кавелье появилось отчаяние — судя по всему, двадцать тысяч риэлей были для него непосильной суммой. Они с невестой сидели совсем рядом со мной, и я слышала, как девушка простонала:

— Если наш дом достанется Эрсану, это убьет отца.

Она не побоялась воскликнуть и громче, обращаясь уже непосредственно к его сиятельству:

— Неужели, сударь, совесть позволит вам въехать в наш дом, как ни в чём не бывало?

Граф Эрсан поднялся и, бросив на девушку уничижительный взгляд, сказал не столько ей, сколько всему залу:

— Я мог бы промолчать, господа, но я не привык к тому, чтобы меня публично оскорбляли. Я не стану требовать выдворения мадемуазель Робер, потому что понимаю, как нелегко ей приходится сейчас. Она вот-вот лишится дома, а ее отец тяжело болен. Но я хотел бы поставить точку в нашем споре. На протяжении долгого времени я ссужал барону Роберу большие суммы денег. И я особенно пострадал, когда его милость объявили банкротом.

— Вы врете, сударь! — девушка тоже вскочила. — Отец продал все фамильные драгоценности, чтобы расплатиться именно с вами! Это к вам он отправился в тот роковой день! Он вернул вам долг, я не сомневаюсь!

Граф невозмутимо пожал плечами:

— Если вы уверены, что он расплатился со мной, то извольте предъявить расписку. Любой здравомыслящий человек, вернув долг, потребовал бы с кредитора расписку в этом. Надеюсь, мадемуазель, вы не сомневаетесь в здравомыслии своего отца?

Мадемуазель Робер не сдержалась и выкрикнула:

— У него была ваша расписка! Но кому, как не вам, знать, что с ней сталось. На отца напали, когда он возвращался от вас. В тот момент у него не было с собой ничего, кроме этой расписки. Неужели вы думаете, что настоящих воров заинтересовала бы какая-то бумажка?

— Довольно, мадемуазель! — повысил голос и граф. — Я не намерен более сносить ваши оскорбления. Насколько я понимаю, ваши финансы не позволяют вам ничего здесь купить, и если так, то я не понимаю, что вы вообще делаете в этом зале.

И он повернулся в сторону распорядителя аукциона. Тот понимающе кивнул и сделал шаг в направлении нарушительницы спокойствия.

Именно в этот момент я и сказала:

— Двадцать пять тысяч!

— Что? — не сразу понял граф Эрсан.

А распорядитель тут же вытянулся в струнку, и на лице его появилась подобострастная улыбка. Похоже, он уже не надеялся, что ставки повысятся.

Военный министр нахмурился и недовольно бросил:

— На вашем месте, месье Дижон, я бы проверил платежеспособность покупательницы. Как бы потом не пришлось признавать аукцион не состоявшимся. Не удивлюсь, если эта женщина — подруга мадемуазель Робер, которая намерена сорвать торги. Надеюсь, сударыня, у вас есть гарантийные письма?

Распорядитель занервничал, но не решился обратиться ко мне с тем требованием, на котором настаивал граф. Это был скандал, каковых любой приличный аукционист старался избегать.

А зал возмущенно загудел — подобное недоверие на аукционе, куда допускались лишь лица благородного происхождения, было оскорбительным.

Но я сделала вид, что этого не поняла — растерянно улыбнулась и обратилась к распорядителю:

— Прошу прощения, сударь, но я не знала, что нужны гарантийные письма.

Граф Эрсан хмыкнул и обвел собравшихся торжествующим взглядом — дескать, ну что, кто оказался прав?

А я уже раскрывала ридикюль.

— Может быть, вместо гарантийных писем и расписок подойдут наличные деньги? Я намерена сразу же оплатить покупку. Право же, это такая мелочь.

Когда я отправилась на аукцион с такой огромной суммой, мой секретарь пришел в ужас — куда разумнее было бы выписать чек или оставить расписку. Но ради того, чтобы произвести такой эффект, стоило рискнуть.

Кто-то охнул, кто-то восхищенно рассмеялся — в зале не осталось ни одного равнодушного лица. Я знала, что военного министра в Лиме не любили, и теперь публика явно желала, чтобы он сел в лужу.

— Насколько я понимаю, у сударя нет других возражений, — теперь моя улыбка была адресована исключительно графу Эрсану, — и он уступает мне этот особняк?

— Тридцать тысяч! — прохрипел он.

Должно быть, его порыв объяснялся волнением — на самом деле особняк столько не стоил, и граф наверняка это знал.

— Тридцать пять! — проворковала я. — Право же, сударь, к чему упорствовать? Я перебью любую вашу цену. Я нахожусь в Лиме уже почти неделю, и мне изрядно надоела гостиница.

«Откуда взялась эта красавица?» — услышала я за своей спиной. Другой голос приглушенно ответил: «Кажется, она княгиня из Антарии. Говорят, она баснословно богата».

Я усмехнулась.

— Тридцать пять тысяч раз! — возвестил распорядитель. — Тридцать пять тысяч два! Тридцать пять тысяч три! Особняк ваш, сударыня!

Я решила добить Эрсана и подзадорить стайку журналистов, что уже вовсю скрипели перьями в своих альбомах. Я достала из сумочки нужную сумму и положила стопку ассигнаций на поднос распорядителя, удостоившись восхищенного гула зрителей.

Это был последний лот аукциона, и пока я, дожидаясь кареты, стояла на крыльце, мимо меня прошел Эрсан, не посчитавший нужным удостоить меня хоть какого-то знака внимания.

— О, сударыня, благодарю вас за то, что не позволили этому мошеннику получить наш дом! — мадемуазель Робер подошла так неслышно, что я вздрогнула. — Хотя, боюсь, скоро вы поймете, что переплатили. Я очень люблю наш особняк, но он сейчас не в лучшем состоянии. Мы с папенькой уже несколько лет как живем во флигеле — отапливать все комнаты нам не по карману.

Она была прехорошенькой — разве что бледность кожи да морщинки на высоком лбу несколько портили картину.

— Значит, мадемуазель, я купила ваш дом? — я постаралась вложить в свой голос как можно больше тепла. — Вы — храбрая девушка, если решились сюда прийти.