Единственный вдох - Кларк Люси - Страница 38

А вдруг Дирк вообще не получал от нее писем? Он ведь не хотел, чтобы Джексон женился на Еве, так зачем писать? Ева крепче сжимает бокал. Наверное, письма тоже были частью обмана. Теперь понятно, почему Джексон всегда сам посылал их с работы и почему она нашла в его ящике два неотправленных письма.

Значит, ответы от имени отца писал Джексон. От этой мысли становится тошно: выходит, ее муж изменял почерк, специально покупал бумагу для авиапочты, подкладывал Еве поддельные письма… Поразительно, на что он пошел ради своего обмана.

Гнев разливается по всему телу. Да как он мог! Как он мог так поступить с ней? Унизить, уничтожить ее воспоминания, снова и снова повторять, что любит ее…

Громкий треск стекла.

По ладони и груди течет вино. Повсюду осколки.

В вытянутой руке не осталось бокала, темно-красная жидкость стекает с пальцев. Ева осматривает руку: ни пореза, ни даже царапины.

Вино испачкало одежду, пролилось на пол. Ева застывает на месте, изумленно глядя на пятна и битое стекло.

Наконец она достает щетку и совок, подметает осколки из лужицы вина, затем берет пачку салфеток и вытирает пол.

Вино попало на надпись в полу – выцарапанное имя Джексона. Ева представляет, как Жанетт, еще подростком, сосредоточенно вырезает его имя в деревянной половице: берет перочинный ножик, наклоняется, вырезает буквы одну за другой, сдувая стружку. Едва не касается губами имени Джексона. По словам Сола, Жанетт с детства была влюблена в Джексона, и когда они встретились много лет спустя, ее чувства снова вспыхнули.

А Ева была частью жизни Джексона всего два года. Два года, полных лжи. На что она вообще может претендовать?

Ева вытирает капли, однако вино уже просочилось в надпись, и имя Джексона стало кроваво-красным.

– Пап, это Ева, вы встречались.

Дирк приподнимается, с улыбкой протягивает руку:

– Рад встрече, Ева.

– Я тоже.

Затем молчание.

– Ну, как вы себя чувствуете?

– Здоров как бык. – Дирк любуется заливом: ярко-красное солнце уходит за горизонт, подсвечивая облака розовым светом. – Лучшее место для восстановления сил.

– Действительно, – соглашается Ева.

Сол спрашивает:

– Ева, тебе принести попить?

– Да, воды, пожалуйста.

Когда Сол выходит, Дирк обращается к Еве:

– Я хотел бы извиниться: в нашу прошлую встречу я вел себя не лучшим образом.

– Ничего страшного.

– Думаю, никому из нас не хочется вдаваться в подробности случившегося, так что я просто скажу – мне жаль, что тебе пришлось столько пережить.

– Спасибо.

– Здорово вернуться на Уотлбун после стольких лет, – вздыхает Дирк.

– Сол рассказывал, что у вас здесь была хижина, да?

– Верно, лет двадцать назад построил. Не ожидал, что она еще стоит.

– Как это? – удивляется Ева.

– Сол тебе не говорил о своей задумке?

– Нет…

– Старая хижина стояла на месте этого дома. Сол разобрал ее и заново построил в дальнем углу сада. Будет мой летний домик!

Сол возвращается со стаканом воды для Евы.

– Это правда? Ты заново отстроил хижину?

– Не хотелось просто ее сносить.

Когда-то Джексон говорил о том, что намерен восстановить хижину. Эту мечту он тоже украл у Сола?

– И долго ты это планировал?

– Несколько лет, все руки не доходили.

Ева нервно сглатывает.

– Можно посмотреть?

– Конечно, – кивает Сол. – Слева, за деревьями.

За минуту Ева доходит до хижины: простой домик, железная крыша. Проводит рукой по состарившейся древесине, чтобы почувствовать ее текстуру.

Джексон часто вслух мечтал однажды вернуться сюда и восстановить хижину для отца. Напрасные обещания, ведь он и не думал возвращаться в Тасманию.

Это была мечта Сола. Это Сол втайне ее осуществил. Это он снова привез отца на Уотлбун после стольких лет.

Горят свечи и мини-факелы, отпугивающие комаров, громко стрекочут сверчки. Сол вносит огромное блюдо.

– Что у нас тут? – спрашивает Дирк.

– Плоскоголов, начиненный рисом, – нежирный, без специй, легко усваивается. Тебе в самый раз.

Сол раскрывает фольгу, выпуская аромат запеченной рыбы.

Ева подает тарелки и приборы, и каждый, позвякивая большой ложкой о фарфоровую тарелку, кладет себе по куску.

Слегка приправленная перцем и лимоном, рыба получилась невероятно вкусной. Дирк медленно пережевывает, перед тем как проглотить. Он болтает с Солом о том, что интересного случилось за день, а Ева слушает и вдруг чувствует резкий укол вины. Что бы подумал Джексон, увидев их всех – жену, брата, отца? Что, если бы заметил, как Сол держит Еву за руку под столом? Сомнения в собственной верности тревожат ее, вызывают противоречивые чувства.

Чуть позже, когда уже убрали посуду, Сол приносит целый дуршлаг клубники и черники – с местной ягодной фермы. Ева неохотно ковыряется в своей порции, вглядываясь в темноту сада.

Боковым зрением она замечает какое-то движение. Тогда Ева моргает и сосредотачивает внимание на кустах, за которыми скрывается тень – непонятно чего. Или кого. Мурашки пробегают от шеи до самых кончиков пальцев.

Сол с Дирком все болтают и, похоже, ничего не заметили. Ева напрягает глаза: в темноте трудно разглядеть, что это, но оно явно темнее сероватой тени куста.

Ева расслабляет руку, пальцы выскальзывают из ладони Сола. Во рту пересыхает, трудно глотать. Надо подняться и подойти к этим кустам, но Дирку и Солу это покажется странным. Ну же, Ева, успокойся. Там никого нет – просто тень от деревьев или какого-нибудь животного. Но как объяснить странную дрожь по всему телу?

Ева подергивает ногой под столом – хочется пойти и убедиться. Неожиданно она встает, подходит к краю террасы и спускается по ступенькам в сад.

Вдалеке от света свечей так темно, что Ева прищуривается. Тень по-прежнему там, и Ева подходит ближе.

– Ева…

Она отскакивает, сердце колотится от звука знакомого голоса. Непонятно, откуда ее зовут – сзади или спереди.

– Ева?

Она оборачивается: это Сол. Он привстал и смотрит на нее с террасы.

– Все нормально?

Ева снова вглядывается в деревья, отчаянно ищет глазами тень, но та исчезла. Ева качает головой. Так было там что-то, или это снова игра воображения?

Ева поднимается на террасу, руки дрожат.

– Валлаби, – говорит она. – Мне показалось, там кенгуру-валлаби.

Дирк, похоже, поверил: говорит, ночью их здесь немало, однако Сол не отрывает от нее пристального взгляда.

Ева возвращается за стол, переводит дыхание. На руку падает свет от свечи: кожа покрыта мурашками.

Сол с Дирком продолжают разговаривать. Ева прячет трясущиеся руки, подкладывает ладони под бедра. Надо сосредоточиться на дыхании и избавиться от странного ощущения, будто Джексон здесь, наблюдает за ними.

Чувство вины, вот почему ей видится всякое. Чем больше Ева привязывается к Солу, тем сильнее ощущает себя виноватой. На виски что-то давит, весь лоб стягивает, и даже глаза напрягаются.

– Ева?

Дирк что-то у нее спрашивает. Ева поворачивается к нему, качает головой.

– Что, простите?

– Я говорю, скучаешь по работе? Ты ведь акушерка?

– Да, скучаю. – Ева ерзает, складывает руки на коленях. – Очень скучаю, – добавляет она, осознавая, что это действительно так. – Но мне нужно было отдохнуть.

– Ты всегда хотела стать акушеркой?

– Нет, если честно. Сначала я училась на парамедика, но поняла, что это не мое.

– Почему? – спрашивает Сол.

– Парамедик входит в жизнь пациента в некий критический момент. Привозишь его в больницу – и все. – Ветер развевает волосы, и Ева заправляет их за ухо. – Кое-что в этой работе мне нравится, например, что надо быстро принимать решения и к тому же в стрессовых условиях, однако я поняла, что хочу узнать о пациентах больше, узнать, что с ними случилось. Как-то я дежурила ночью в районе Поплар: срочный вызов, женщина рожает. Я тогда была простым стажером, но парамедик, которому я помогала, понял, что до больницы мы доехать не успеем. Пришлось принимать роды. Я мало чего успела, через несколько минут приехала акушерка и взяла все под контроль, но я никогда раньше не видела, как рождается новая жизнь, и это меня потрясло. Я смотрела и думала: «Вот чем я хочу заниматься».