Единственный вдох - Кларк Люси - Страница 5

Она разглаживает оба письма у себя на коленях; где-то внутри зарождается тревожное чувство. Почему они не отправлены?.. Ева еще раз заглядывает в ящик, но там больше ничего нет. Логично предположить, что Джексон просто забыл послать письма, и все же трудно выбросить из головы мысль – может, на то была другая причина?

Неделю спустя Ева сидит в баре с Кейли, на их столике – бутылка белого вина в ведерке со льдом. Кейли наливает полный бокал и подталкивает его в сторону подруги:

– Держи.

Ева послушно делает большой глоток. Вернувшись на работу в больнице, она позвонила Кейли после первой же смены, вся в слезах.

– Что случилось?

– Я… я просто не выдержала, ушла оттуда. Убежала. Приняла роды, все было хорошо – работала сосредоточенно. Почти не думала о Джексоне. А потом… – Ева качает головой.

Она подняла новорожденного из бассейна для родов и осторожно подала его измученной матери, полячке по имени Анка. С изумлением глядя на своего сына, молодой отец нежно коснулся его щеки кончиками пальцев и посмотрел в глаза своей жене. На мгновение все замерли. Он произнес что-то сдавленным голосом, и от слов мужа женщина заулыбалась.

Не надо знать польский, чтобы понять, о чем он говорил: о том, какая у него замечательная жена, как он ею гордится, как сильно любит. Именно за этот взгляд, за это невероятно интимное мгновение между мужем и женой после напряженных и изнурительных родов Ева любила свою работу.

Однако сегодня эта сцена ее будто парализовала. Ева пристально смотрела на супругов – они были всего на пару лет старше их с Джексоном, – и с цепенящим ужасом осознала, что никогда не почувствует, каково это – держать на руках ребенка Джексона, быть настолько же любимой, как эта женщина, мать новорожденного.

Никогда, потому что ее муж мертв.

Попросив помощницу позвать другую акушерку, Ева бросилась бежать, ворвалась в туалет для медперсонала и нагнулась над керамической раковиной, которая поглотила ее желчь и слезы.

– Это было невыносимо, – рассказывает она Кейли. – Просто не могла видеть их вместе. Влюбленные супруги… Я едва не задыхалась от зависти.

– Прямо как я на чужих свадьбах.

Ева с подозрением спрашивает:

– Ты красиво одета… У тебя были планы?

– С Дэвидом, ничего особенного, – отмахивается Кейли.

– Мне так неудобно! Вы же собирались поужинать – обсудить мельбурнский контракт, ты вчера мне говорила. В голове все перемешалось.

– Считай, ты оказала мне услугу. Он заказал столик в «Вернадорс», – закатывает глаза Кейли. – Я ела там как-то перед Рождеством и потом два дня валялась с отравлением. К их мидиям лучше не притрагиваться.

– Я помню.

– Точно, я ведь в тот вечер наткнулась на Джексона! У него был деловой ужин. Боже, отравить нового клиента – не лучший способ наладить бизнес.

– С ним все было в порядке.

– Конечно, он ведь все детство питался тем, что ловил в горах. – Кейли делает глоток, затем наполняет доверху оба бокала. – Ну, расскажи, что с тобой такое?

– Трудный день выдался.

– Перестань, это же я. И я готова выслушать в подробностях, самых отвратительных и ужасающих, насколько катастрофически ужасна сейчас твоя жизнь. Валяй.

Ева делает глубокий вдох.

– Я… просто… Даже не знаю, с чего начать. – Она хватается руками за волосы, тянет их у корней. – Я больше не вынесу, просто не могу. Ужасно скучаю по Джексону, все время о нем думаю. Серьезно, все время. Я мысленно говорю с ним, веду полноценные беседы. Иногда мне так больно… Такое чувство, что я просто заставляю себя двигаться дальше, когда на самом деле мне хочется закрыть глаза и уснуть. А проснуться где-нибудь в будущем, когда уже не будет так тяжело. – Сглотнув, Ева продолжает: – И еще мама… Постоянно звонит и спрашивает, в порядке ли я, предлагает переехать к ней… А я не в порядке. С чего мне быть в порядке! Но снова жить с ней я не хочу, это меня задушит. – Прикусывая губу, Ева добавляет: – Я думала, у нас с ним впереди целая жизнь, а теперь… он умер. Я никогда не увижу его, не обниму, не услышу его смех… мы не воплотим в жизнь наши планы. И это так… несправедливо. Почему Джексон? Мы и года не прожили в браке. У нас все было впереди – а он умер! – Ева ударяет ладонью по столу, бокалы подрагивают. – Я жутко злюсь на него за то, что он так по-идиотски повел себя, поперся на эти скалы посреди зимы – рыбачить, видите ли! И я жутко злюсь на маму – ведь это она пригласила нас к себе в те выходные. Но больше всего… больше всего я злюсь на себя: если бы я проснулась на пару минут раньше или не стала наливать кофе в термос, я бы успела. Велела бы ему слезть со скал, и тогда… он был бы жив.

По щекам Евы катятся слезы, и Кейли, наклонившись вперед, сжимает ее руки.

– Я не вынесу, Кейл, не вынесу одиночества. Мне так плохо без него. А в квартире… просто ужасно. Так тихо, будто все вымерло. Я обитаю в какой-то пустоте. – Ева высвобождает руку и вытирает лицо. – Ночью я лежу одна в нашей спальне… и все кажется настолько пустым… Черт, да я не могу уснуть без радио, а в постель кладу бутылку с горячей водой, завернутую в вещи Джексона! – Ева делает большой глоток вина. – Мне хотелось – даже требовалось – вернуться в больницу, занять себя, чтобы не сойти с ума. Но сегодня, господи, сегодня было… Стыдно перед той парой. – Она снова качает головой. – Не уверена, что я готова к работе.

С наступлением вечера бармен приглушает свет в зале и делает музыку громче.

– Ты замечательная акушерка. – Кейли наклоняется поближе, чтобы подруга ее расслышала. – Молодые матери посылают тебе столько букетов, что хоть цветочный магазин открывай. Хотя, наверное, пока слишком рано. Дай себе немного времени.

– Но что мне делать с этим временем? Я чувствую себя… оторванной. Знаю, звучит нелепо: естественно, я оторвана от него – ведь он умер! Просто мне не с кем поделиться. В смысле, я благодарна, что могу поговорить с тобой, но рядом нет никого, кто знал бы Джексона – по-настоящему. У него замечательные друзья, они его обожали, и маме он нравился, но она оплакивает не самого Джексона, а мою потерю. Мне нужно побыть среди людей, которые действительно любили его так же, как я.

– Ты про его семью?

Ева кивает.

– Папа Джексона так и не перезвонил. Я все набираю, а он не отвечает.

– Наверное, ему трудно говорить с тобой.

Ева допивает вино.

– Я тут подумала, – говорит она, проводя пальцем по ножке бокала, – может, мне поехать туда?

– Куда, в Тасманию?

Ева кивает.

– Хочу увидеться с Дирком, со старыми друзьями Джексона. Посмотреть, где он вырос. Мы собирались поехать туда вместе осенью. И от Мельбурна недалеко…

– Так что заедешь ко мне! – с широкой улыбкой подхватывает Кейли.

Подруге Евы предложили новый контракт, и в феврале Кейли предстояло перебраться из Лондона в Мельбурн на полгода, но она была готова все отменить, если Ева попросит остаться.

– Или я встречу тебя в Тасмании, – предлагает Кейли, – и мы вместе полетим в Мельбурн. Квартиру мне оплачивают: там две спальни – есть где разместиться.

– А как же Дэвид?

– Ему дальние поездки не по душе, говорит, весь режим сбивается. Вот они, издержки жизни с мужчиной за сорок.

Ева хочет улыбнуться, но печаль сомкнула губы, оставила темные круги под глазами.

– Маме еще не говорила?

– Она будет не в восторге. – Жизнь матери была отмечена горем: младшая дочь умерла при родах, а спустя двенадцать лет от удара скончался муж. Всю свою любовь – и все страхи – она выплеснула на Еву.

– Надо делать так, как кажется правильным тебе, а не твоей маме. – Кейли замолкает. – Что бы посоветовал Джексон?

Не раздумывая, Ева отвечает:

– Ехать. Он бы сказал: «Езжай».

Мы планировали поехать в Тасманию. Ты хотела познакомиться с моей семьей, посидеть с друзьями, про которых так много от меня слышала, увидеть хижину в Уотлбуне, где я раньше жил каждое лето.