Застава - Ойтен Мирланда - Страница 27

— Она мой опекун, — тихо сказала Камалин. Что ж, вроде не врёт.

— На каком основании? Родственница?

— Угу.

— И как, она сильно к тебе привязана? — впрочем, я уже знаю ответ. Не будь Камалин важна, матушка бы не проявляла к ней такой заботы. Вот ко мне она тёплых чувств не испытывала, и перед педагогическим советом не унижалась. Сразу указала на выход, совету ещё пришлось ловить меня на выходе, когда я, прорыдав в святилище всю ночь, намылилась в чём была ехать к брату в Альдари.

Камалин в ответ на мой вопрос кивнула.

— Понятно.

Мы помолчали.

— Что мне делать? — тихо спросила Кама.

Я вздохнула:

— Не знаю. Правда, не знаю. Вот сижу и думаю, что делать. Возможно, мне удастся спасти тебя от немедленного отчисления, но это не решит проблемы. Рано или поздно ты вылетишь. Что смотришь?

Кама выпрямилась. Я увидела возвращающееся упрямство в её глазах и поняла, что надо спешить.

— Твоё мышление ограничено, не по твоей вине, а по причине воспитания, но какая разница в итоге?.. Ты не критична к себе. Ты не видишь возможностей. Ты непослушна. Что смотришь? Я — твоё начальство. И как хочу, так эти приказы и отдаю. Я говорила не колдовать? Но судя по тому, что случилось, приказы тебе способна отдавать разве что мать-настоятельница. Без угроз заставить тебя вылизывать нужник ты, похоже, приказы не воспринимаешь. Что делает тебя полезной в очень ограниченных ситуациях. Нахрена ты сестринству? Мы служим богине мудрости и жизни. Зачем ей служительница, которая приносит пользу людям только если на неё наорать?

Мы помолчали. Я думала о том, что всё же зря Играс не оставила девочку у себя. Эта хитрая карга знала, как обращаться с детьми. А я то что? Я бесполезный по жизни человек. Кому когда-либо была от меня польза? Плыву себе по течению, куда принесёт, и не дёргаюсь. Единственная причина, по которой бедняга оказалась у меня была смехотворна. Играс — старая сука, если решила ею воспользоваться. Схожие проблемы, ха-ха!

— Да что бы вы понимали! — наконец, тихо сказала Камалин. — Вы не служительница, а так… что-то недоделанное.

Я против воли хихикнула.

— Это почему?

— Да вы хоть одну службу провели, как положено? Вы вообще знаете служебник?

Моё разочарование и ощущение безысходности и безвыходности от случившегося прошло. Стало весело. Я уже смирилась, что в эту зимовку моё настроение скачет, как пьяная блоха, вверх-вниз, без системы, без причины, и без смысла. Но сейчас даже была благодарна своей непутёвой голове за смену настроения. Лучше уж посмеяться, чем корить себя не за свои грехи.

— Да знаю я, Кама, служебник, наизусть. И все тридцать девять песен, а ещё я знаю сорок семь слов Элени, всю Ашу-Амаз и всю Авесту. Наизусть. Ты хоть раз видела, чтобы я смотрела в молитвенник во время службы? — я не врала, хотя последние месяцы мне было тяжело заставить себя выковыривать из памяти нужные слова. — Но это не суть нашей службы, Кама. Кому нужны пустые слова или пустые поклоны? Что даст Тиаре сил продолжать её танец, что ты отбунишь три песни подряд, или что ты будешь думать о ней и делать хорошие дела?.. Эх, не первое Кама, не это. — я вспомнила об огнях Тиары. Что может иметь значение, если люди отвернулись от Тиары? — Думаешь, почему тебя отправили именно ко мне? Почему Играс привезла тебя сюда? — я зажгла спичку и с наслаждением втянула в нос запах серы. — Ты знаешь, что это она не дала тебя отчислить сразу же по итогам заседания совета? Да-да, она — старая орденская шлюха и позор Тиары, и она дала тебе второй шанс. Здесь ты тоже очутилась не просто так. Меня в своё время вывели из основной обители по всё той же причине.

— Вас тоже… того… Отчисли, да? Вас отчисляли, потому что вы потеряли благословение Амазды? — Камалин сначала удивилась, потом фыркнула. Она уже отошла от пробоя, и движения перестали напоминать деревянную марионетку. Я могла понять её неверие. С её точки зрения такое совпадение маловероятно, да и стал бы нормальный человек молчать о таком сходстве? Нет. Он бы сразу рассказал. Или даже не стал бы намекать о таком.

Впрочем, тут уже начинались мои личные дела, о которых я не обязана рассказывать первому встречному.

— Да, — просто кивнула я и помолчала. Как же давно это было. Почти десять лет назад! Огни тогда ещё горели. Помню, когда меня отчислили, я только их и видела сквозь слёзы. — Первая практика. Зимой сошлась с подругой… ничего серьёзного, просто юношеская то ли дружба, то ли любовь. Половина учениц проходит через что-то подобное и потом смеётся над собой, а половина даже не вспоминает. Но матушку-настоятельницу наша нежная дружба почему-то страшно взбесила, и она выслала нас на практику в разные места, чтобы мы либо осознали, либо перебесились, либо окончательно отвалились от обители. Я… я из орденской семьи и хотела попасть в крепость, где служил мой брат. Но меня перевели в Раку, в тренировочную крепость на перевалах. Неплохой выбор, но далеко ото всех крупных городов и застав.

Помолчали.

— Короче, неважно, где это было. Не знаю, что именно стало причиной, на самом деле. Я ни с кем не дружила там и ни с кем не ссорилась. Может, просто не повезло. Знаю только, что кто-то из обители рассказал старшим офицерам о моём стра-ашном недуге и противоестественной тяге. Им это было, понятное дело, не очень интересно, сама знаешь нравы ордена. Но старшие, к сожалению, рассказали обо мне своим претендентам, которые решили, что я прислана к ним в наказание и что они могут меня, как они сказали на допросе, "полечить". По крайней мере, об этом они потом рассказали на дознании.

Курить захотелось ещё острее. Я чиркнула сразу тремя спичками и вдохнула дымок.

— Так что ночью меня поимели пятеро долбоёбов. Не все успели, правда… Они влезли в окно. Я убила одного с испугу, пробила голову. За это меня избили так, что сидеть и есть сама я смогла только через месяц. Сломанные пальцы, руки-ноги, отбитые потроха, выбитые зубы. Я чуть не потеряла глаз и слух. Орден, конечно, очень извинялся. Меня лечили в Этахе, потом я восстанавливалась в Альдари. Брат, когда узнал, поседел, а я не хотела жить, потому что мои родители были орденцами, брат орденец, и Орден был всей моей жизнью. Через два года я смогла более или менее вернуться в строй, но, во-первых, было упущено время, а во-вторых, физические ограничения. Моё возвращение в обитель именно как боевой сестры потребовало бы слишком больших вложений, которые бы никогда не купились. Так мне сказала мать-настоятельница и велела проваливать.

— Она не могла так поступить!

— Она именно так и поступила. Можешь не верить, я знаю, что тебе она наверняка рассказала другую историю. Кстати, а какую? Мне интересно.

Кама покачала головой, и неохотно ответила:

— Что вы были плохой ученицей и не справились с подготовкой, но сумели стать младшей сестрой потому, что вас протащил Орден… У вас же связи в нём. Правда, я не знала, что это ваш брат. Я думала ну… другое.

— А-а-а, — мне стало смешно. Боже мой, связи в Ордене! Как звучит-то. Надо будет не забыть рассказать Кадму.

И какая же всё-таки старая Ракха неисправимая дура. Хоть бы сама разок получила по морде за свою ложь и мерзости, а то гадит она, а отыгрываются потом на таких вот Камах.

Молчание затянулось. Камалин молча смотрела на меня, потом почти дружелюбно спросила:

— А с ними что? Ну, с теми… из ордена. Вашими.

— Зачинщика повесили. Я этого не видела, правда. Мне было немного не до того. Остальных троих выслали куда-то на дальние заставы. Рыцарям они вряд ли стали. Мой брат пытался потребовать суда поединком и вызвался моим защитником, но мастера ему отказали.

— Почему они так поступили?

— Мастера? Потому что это добавило бы проблем, там были детишки магистров, а Кадм — герой прорыва Осады и мастер-оружейник. Было бы пять трупов и скандал.

— Нет, те… ну, который на вас напали.

Я пожала плечами. Основная причина была в том, что офицеры крепости распустили дисциплину, ученики были сплошь родовитой молодёжью из орденских династий, а зачинщик — сын магистра. Говорили, что долбоёб до последнего не верил, что его повесят. Говорили, только на виселице он осознал, что это не шутка, что отец от него отказался и не пришел спасать. Мне тогда было наплевать. Я лежала в гипсовом панцире на мягкой кровати в полной тишине и темноте, чувствуя только легкие прикосновения брата, надломленный голос тётушки и тихий огонёк на краю сознания. Многое было продумано в те дни, много было отчаяния и безумных надежд. Прошло ещё много времени, прежде, чем я поняла, что это за огонёк и обрела в нём самое дорогое существо на свете после брата.