Синдзи-кун: никто не уйдет обиженным (СИ) - Хонихоев Виталий - Страница 24

— Это я — говорит она: — я слышал ты собираешься драться с Богами? Тогда тебе пригодится помощь той, которая уже наваляла им однажды.

Песок. Песок был в волосах. Песок был в обуви. Песок на зубах и песок за шиворотом рубашки, которая когда-то была белой. Песок был вокруг — куда не кинь взгляд, до самого горизонта, волны, холмы, горы песка. Дюны. Ветер создал из песка скульптуры, больше всего похожие на застывшую поверхность моря или озера в бурную погоду. При мысли о воде — она сглотнула пересохшими губами. Чего бы она только не отдала сейчас за бутылку воды — обычную пластиковую, пусть даже поллитровую, но конечно было бы лучше — большую бутылку, на полтора литра, такую, с ручкой, с запотевшей от холода поверхностью. Она криво усмехается. Да, нет ничего дороже воды в пустыне.

— Сакура? — шепчет она пересохшими от жары губами и морщится, когда губа трескается и кровь бежит по подбородку. Сакура не отвечает. Она облизывает треснувшую губу и вытирает кровь рукавом. На рукаве остается полоса — даже не красная. Кровь моментально высыхает, оставляя бурые пятна.

Ладно, думает она, ладно. Она доберется до ближайшего населенного пункта, до ближайшего оазиса и уж тогда, восстановив силы — она снова сможет подняться в воздух. А когда она поднимется в воздух… тогда она узнает, где она и сможет вернуться в Японию. Потому что вот эти дюны и триллионы тонн песка вокруг — никак не могут быть на островах Хонсю или Сикоку, это не Окинава или Хоккайдо. Она не дома.

— Сдается мне, Тотошка, что это не Канзас. — говорит она вслух, просто чтобы услышать звук своего собственного голоса. Голос звучит странно — будто бы через металлическую бочку, которую поставили далеко-далеко, но все равно его слышишь — гулко и невнятно.

Ничего, думает она, ничего, надо только идти прямо. Вот так — левой, левой, правой. Да, два, два — раз. Потому что каждый человек делает правой ногой шаг чуть больше и в результате — через некоторое время движения без ориентиров — начинает кружить на месте. Она это знает. Сильная, толчковая нога у нее — правая, потому она делает два коротких шага левой, подтягивая правую ногу следом и только потом — шагает с правой.

— У тебя не выйдет — говорит Кэйя и она стискивает зубы. Да пошел ты, думает она, пошел ты…

— Смотри — ты делаешь два шага левой, якобы выправляя свой курс, но на самом деле — ты просто заворачиваешь не в правую сторону, а в левую. Ты идешь по кругу, просто чуть большему. Неужели это не понятно? Впрочем, чего еще от тебя ожидать, А-тян? Ты никогда не отличалась умом…

— Отвали — бросает она через плечо: — конечно я это знаю. Но… через каждые десять шагов я перехожу на обычный шаг, компенсируя эту разницу. Получается синусоида и, в конечном итоге…

— Она замыкается в круг — кивает Кэйя: — просто чуть больше. Иногда я поражаюсь твоей никчемности, А-тян. Но только иногда. Потом я вспоминаю, что это — ты. Моя глупенькая и недалекая А-тян.

— У меня диплом Тодай с Magnacumlaude— говорит она: — у меня докторская степень. Я добилась большего, чем ты за всю свою жизнь.

— О, переходим на личности, А-тян? — смеется Кэйя своим противным, подхихикивающим смехом, словно стая гиен собралась пировать над телом мертвого льва: — у тебя диплом, да. И наша тупенькая А-тян даже доктор… а напомни-ка мне, как именно ты поступила в Тодай? А? Молчишь? Всего-то надо было лечь под старого Джиро, да, А-тян?

— Заткнись! — рычит она: — ты даже ногтя на мизинце Джиро-сама не стоишь! Он … он по крайней мере не бросил меня, когда я подыхала под мостом!

— Ну конечно он тебя не бросил — снова хихикает стая гиен, обитающих в глотке Кэйи: — конечно. Подобрать, накормить и трахнуть сиротку, а потом пристроить ее в бордель — да он просто гуманист. Альтруист. Герой нашего времени. Что? Не в бордель? Ну конечно нет, он уже увидел твой пробудившийся дар. Ты — была просто актив, А-тян и ты знаешь об этом. Он привязал тебя к себе приторными речами и показной заботой, но если бы не твой дар — ты бы уже на следующий день лежала с раздвинутыми ногами на татами в Веселом Квартальчике, отрабатывая свое пропитание. Вот как была наивной дурочкой, так и осталась. Ой, извини — деланно пугается Кэйя: — извини, конечно. Ты стала наивной дурочкой с дипломом Тодай, конечно же с Magnacumlaude. И докторской степенью. Кстати, это докторская степень позволяет тебе так хорошо сосать?

— Заткнись Кэйя — говорит она и закатывает глаза: — я не собираюсь спорить с галлюцинацией. Ты давно мертв, и ты помер как собака. Жаль, что не от моей руки, но все же…

— Туше, А-тян, туше. — хихикают гиены: — я действительно мертв. А тебя не учили, что именно старшие и мертвые люди — дают самые лучшие советы? Пророчества, там. Дают почву для рефлексии и осознания? Или ты со своей докторской степенью таких слов не знаешь.

— Ты сам таких слов не знал при жизни. Ergo— ты просто порождение моего воспаленного разума — отвечает она: — ты даже говоришь как академик а не как он… потому — сгинь. А если мне суждено болтать с галлюцинациями, то почему бы не с Никола Теслой? Или не с Сержантом? С самим Ямамото, наконец… ну или… — она чувствует, что не может произнести имя. Ей бы так хотелось сейчас увидеть Юки, ощутить благостную прохладу и спокойствие, которое всегда приносит Снежная Дева. Или — хотя бы Майко, невыносимую, но уже привычную. Сина. Да, она бы так хотела, чтобы он был рядом. Потому что за это время она совсем расслабилась. Перестала следить за собой, беречь себя. Поверила в свою неуязвимость. А она — уязвима. Неуязвимой ее делает способность Сина, без него — она по-прежнему хрустальная пушка. Может сжечь все, но упадет от одной пули в голову. Или в ногу. От одной пули куда-либо. От удара бейсбольной битой. От тычка ножом. Или — от обезвоживания, как сейчас. Хорошо, что она не чувствует обжигающий песок пальцами ног в легких офисных туфлях с тоненькой подошвой, не ощущает палящий жар солнца на своей коже — она сам огонь и жару снаружи ее не одолеть. Но внутренний жар понемногу выжигает в ней всю влагу. Сколько она себя помнила — она много пила. Воду, чай, алкоголь… может поэтому она легко пьянеет — влага быстро выжигается огнем, оставляя концентрированный состав, который и бьет в голову. И, пока рядом есть что выпить — с ней все в порядке. Но когда нет — влага начинает пропадать. Кровь загустеет. Слабость, тремор в конечностях, туннельное зрение и — галлюцинации. Интересно, сколько у меня осталось времени, думает она, наверное, немного. То, что Кэйя рядом и смеется своим противным смехом стаи гиен — тому подтверждение. Она не видела его с тех самых пор, как… давно не видела. И столько же не видеть. Она знала, что он умер на улицах Сейтеки — умер, упав пьяным и замерзнув насмерть, где-то в переулках неподалеку от Веселого Квартальчика и собаки обгрызли ему лицо. Как по ней — слишком гуманная смерть, ведь замерзнуть пьяным — это как уснуть. Кэйя не заслуживал такой смерти и, находясь на службе у Джиро, обучаясь в Тодай, проходя практику как боевой маг — она всегда представляла, как вернется в родной город и медленно выжжет на его глупой физиономии имя. Чтобы запомнил. Чтобы понял. Чтобы ему было также больно, как и ей. Как маме. Как всем вокруг него. Но Кэйя недаром имел прозвище «Лис» — он сумел улизнуть и на этот раз. Он просто умер.

— Знаешь — говорит она и чувствует боль в потрескавшейся губе: — один мой знакомый как-то сказал, что смерть — это только начало. И на твоем месте, Кэйя, я бы сейчас молилась, чтобы я жила вечно. Потому что если я умру и попаду в одно посмертие с тобой, то клянусь, твое существование там станет настолько жалким, настолько болезненным…

— В таком случае у меня для тебя радостные известия, А-тян — хихикает гиена: — ты действительно умрешь. Потому что ты — тупая. Никчемная. Даже последняя дурилка поняла бы, что надо с самого начала подняться и лететь в одном направлении, а не метаться над пустыней, сжигая свои силы. Глупая, никчемная смерть — впрочем, как и ты сама. В двух шагах от оазиса, который находится воон в том направлении… — и Кэйя указывает пальцем в другую сторону. В направлении, противоположном ее движению. Она не отвечает. Она знает, что Кэйя обманывает ее. Всегда обманывал. И продолжает это делать — даже после смерти. Горбатого могила исправит? О, нет, это не про него. Она молча передвигает ноги. Левой, подтянуть правую, левой, подтянуть правую и — шаг правой. Два, два, раз. Повторить. Снова и снова. Досчитать до десяти повторений и десять шагов — левой, правой. Снова два, два, раз. Повторить. Когда она делает это — она успокаивается. Порядок. Во всем должен быть порядок. Снаружи, в мире — может быть что угодно, но она может навести порядок в своих действиях и своих мыслях. Разложить все по полочкам.