Дар ушкуйнику (СИ) - Луковская Татьяна - Страница 10

Рядом семенящей походкой шла девица ростом пониже. Приятная округлость форм, простоватое, но милое лицо, маленький курносый носик – ничего особенного, таких девок много там, внизу, на улицах посада. Выделяла княжью дочь только богатая душегрея и усыпанное жемчугом очелье, покрытое тонким убрусом. Микула видел Соломонию впервые – а он не сомневался, что это она, уж больно похожа на мать Евфимию – но остался вполне доволен: не уродина, да и есть за что подержаться, а чего еще нужно? Такую приручить не составит труда, уж он знал как. А то, что старуха отдаст ему унуку, Микула не сомневался, охоту он любил и знал повадки загнанной в угол добычи.

Старая княгиня словно почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, подняла голову. Божен и Микула разом поклонились. Евпраксия едва заметно кивнула головой, мол, и этого вам довольно. Вслед за ней вверх посмотрели и княжны. Соломония испуганно дернулась и, не поприветствовав поклонившихся и ей мужей, ускорила шаг. Видать бабка про сватовство уже сказала. «Ну надо же, жених-то не понравился!» – не без самодовольства отметил Микула, вся история с гороховецким сватовством его забавляла.

А вот байстрючка приостановилась и низко, почти в пояс, поклонилась, но не ему, Микуле, а посаднику Божену, тот торопливо еще раз поклонился в ответ, так же низко и уважительно. Байстрючка дружелюбно улыбнулась Божену и поспешила догнать родственниц. Микула не получил от горделивой девки даже мимолетного взгляда, словно и не стоял рядом с посадником.

– Уж не зазноба ли твоя? – ехидно спросил он у Божена, пряча легкое раздражение.

– Сестра это моя троюродная, – возмущенно проговорил посадник. – Ну, насмотрелся? Вниз пошли, – недовольно буркнул он.

Микула понял, что своей глупой шуткой, разрушил налаженный было мостик симпатии, и стать дружком посаднику у него пока не получится. «Опять она поперек дороги мне прошла!»

Божен уже скрылся в узком лестничном проеме, скрипя сходнями, а Микула никак не хотел ухолить, было что-то завораживающее – вот так стоять на вершине под мрачным низким небом и мнить, что ежели протянуть руку, то можно дотронуться до ватного облака, сдернуть его покрывало и открыть слепящее солнце. «Дурь!» – обругал сам себя ватаман и шагнул к лазу, догонять Божена.

Старая княгиня молчала, медля с ответом. Ну, так сам виноват, надо было установить четкий срок, а так она может решать и седмицу, и две, и месяц. «А не поторопить ли светлейшую княгиню?» – размышлял Микула, маясь от безделья.

Ратша вернулся, в красках рассказывая, как ладно и к месту все устроено в ловчей усадьбе: и бани, и хоромы с теремом, и конюшни.

– А дичи сколько, веришь, зайцы так под ноги и кидаются, шагу не дают ступить. А Проняй следы кабанчиков видел, – в захлеб делился впечатлениями денщик. – Может, поохотимся, все равно делать тут нечего? А баня там…

– Один уже поохотился, – мрачно проговорил Микула, – до сих пор ищут. Здесь сиди, а баню и тут тебе натопят. Ухо востро держите, не все тут просто, не все, – уже бормотал ватаман себе под нос.

«Посадник княгиню чтит, но не более, князей считает чужаками, что влезли в чужой град да прибрали к рукам... а может мне показалось… – Микула улегся на лавку, заложив руки за голову, продолжая прокручивать последние дни в Гороховце. – Опять же байстрючку назвал сестрой. Выходит, мать ее, князя старого полюбовница, – не девка дворовая, а из местного боярства. И как она на ложе княжеском оказалась? По доброй воле или силой взял? Муромский след в пропаже Ростислава ищут, а не местные ли его… Если так, то Божен и прочие нарочитые мужи нам должны быть крепко не рады, старуха их провела, наведя большое войско. А значит что? Правильно, при заварушке ударят в спину».

– Эй, Ратша, а бражка в усадьбе ловчей есть?

– Полны погреба, – отозвался денщик.

– Уже лизнули?! – сурово сдвинул Микула брови.

– Лизнешь тут, сотник не дал, – надулся Ратша.

– Вадим добрый сотник, – довольно улыбнулся Микула.

– Да чего б сделалось, ежели б по чарке и выпили? – продолжал возмущаться самоуправством сотника Ратша, начищая шерстяной тряпицей шейную гривну.

– Вот завтра в соболя да серебро обрядишься, да пойдешь на посад девок завлекать, заодно разведаешь, есть ли место дружину нашу на постой разместить, сули хорошо расплатиться.

– А зачем? – изумленно поднял голову Ратша, оторвавшись от монотонной работы.

– От ловов сюда людей переведем, – Микула снова сел, разминая пальцы. – Не нравится мне здесь в малой дружине стоять. И к Вадиму пошли, чтоб, когда съезжали, все припасы местные с собой вывезли. Раз нам обещаны, так чего им там пропадать.

– Вот – вот, и бражку тоже, – закивал Ратша, надеясь, что ватаман окажется сговорчивее зануды сотника.

– Пойду я в ложницу, спать от скуки охота, – поднялся Микула с лавки.

– Догляд-то у дверей ставить? – крикнул ему в спину Ратша.

– И сам справлюсь, – отмахнулся Микула.

– Ну гляди, еже ли чего – шуми.

– Кому шуметь? Тебе? – фыркнул Микула. – Да тебя с лавкой на двор вынесут, а ты и не шелохнешься.

– Все я слышу, раз один было, так теперь до смерти поминать будут… – осталось позади монотонное бурчание денщика.

Дарена взбила поудобней подушку, сладко зевнула, легонько дунула, гася свечу. Дрема уже обнимала за плечи, предлагая поскорее завернуться в теплое одеяло, и Дарена не стала откладывать. Дни тянулись пасмурные да ленивые, приглушающие краски бытия и приманивающие сон. Будет ли солнце? Душа тосковала. Веки отяжелели, прикрывая очи.

– Дареша, Дареша! – кто-то теребил за плечо.

Дарена нехотя приоткрыла глаза – держа в руке светец, над ней склонилась Соломония.

– Дареша! – снова позвала племянница, настойчивей.

– Солоша, чего стряслось? – Дарена села, свесив ноги на студеный пол.

– Ты со мной сейчас должна пойти, – просящим тоном прошептала Соломония.

– Куда пойти?

– К ушкуйнику.

– Куда?! – Дарена аж подпрыгнула.

– Ну, к этому, что ко мне посватался, с лохмами кудрявыми, что у барана.

– Миловаться пойдешь? – усмехнулась Дарена, снова взбивая подушку, чтобы лечь.

– Да как тебе в голову такое пришло?! – взвилась Соломония. – Я княжна от рода Мономахова, а он-то кто?

– Зачем же тогда, так-то поздно?

– Ничего не поздно, вечереет еще, это вон ты с курами ложишься.

– К ушкую тебе зачем? – напомнила Дарена, поджимая озябшие ноги, очень хотелось нырнуть снова под одеяло.

– Просить, чтоб отступился от меня, – выдала Соломония. – Скажу, что не люб, да и никогда любым не станет, что меня жених в Пронске ждет. Нешто он не поймет?

Наивность Солошки иногда Дарену потешала, а иногда крепко выводила из себя.

– Глупая, так он тебе и отступится. Он войско огромное привел не за серебром, а чтоб жену себе княжьего рода добыть. При чем тут: люб – не люб, кто про любовь-то говорит?

– Если бы он просто княжну искал, он бы и тебя засватал, какая ему разница? В том-то и дело, что я ему приглянулась, так-то давеча глядел, чуть дыру во мне не просверлил, – Соломония, бессильно всплеснув руками, присела на кровати рядом с молодой теткой.

– Меня он не может выбрать, я байстрючка, а ты от брака венчанного. Порфирородная, – с легкой горечью проговорила Дарена.

– Ты что же, не веришь, что я могу какому-то татю просто так понравиться?! – неожиданно разозлилась Соломония. – Может, он тебе самой приглянулся, полюбился, да?! Бабка мне сказывала, как тебе досадно было, что не тебя выбрал!

Все это Соломония почти прокричала, повышая голос до визга. Дарья изумленно смотрела на странную вспышку гнева на пустом месте.

– Тебе чего от меня нужно? – хмуро проговорила она.

– Чтобы ты пошла со мной на половину ушкуйников. Я не могу сама идти, срамно это.