Дар ушкуйнику (СИ) - Луковская Татьяна - Страница 24

– А вот и нареченный мой, – шепнула подружкам стоявшая чуть в отдалении от Дарены Соломония.

– Не страшно ли тебе, Солоша, за такого-то идти? – с легким сочувствием проговорила одна из подружек, с любопытством разглядывая ватамана.

– Вот еще, чего ж страшиться? – пожала плечами Соломония. – Дьяк наш, Терешка, сказывал – у него град богатый, в хоромах красно, мягкой рухлядью https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1все устлано, и короба кругом с добром стоят. А местные, поганые, все ему дань платят. Не чета нашим князькам захудалым, гордыни много, а прикрыться нечем.

Подружки хихикнули.

– И все ж, уж больно грозен, – усомнилась одна из боярышень.

– Ну, то на людях, а как вдвоем остаемся, так он совсем другой, – краснея, улыбнулась Соломония, воровато оглядываясь на Дарью.

– Да ну?! – подруженьки плотнее придвинулись к княжне. – Ну, сказывай уже, не томи.

– Лобзались мы с ним, – тихо шепнула Соломония, но достаточно, чтобы это расслышала Дарья.

На хорах было тесно и отойти, чтобы не слышать трескотни болтушек, княжья дочка не могла. Перед глазами медленно стали расплываться голубые фрески собора, а в груди больно заныло.

– Перехватил меня в сенях, пока никто не видел… ну, и. Так-то нежно, аж ноги отнялись.

– И не верится, – подружки снова нагнулись, разглядывая сурового ватамана.

– Лобызались, – упрямо повторила Солошка, – нешто я в Божьем храме врать стану.

«Лобызались! – Дарью трясло, мир ее рушился. – Лобызался, так же как со мной! Да ему вообще все равно с кем!» Любовь резко окрасилась в цвет ненависти. «Да как можно было верить, что я ему… а что я ему, он меня замуж не звал и ничего не обещал. Смекнул, что понравился, вот и позабавился, а теперь к невесте строптивой ключи подбирает. Все правильно. А мне впредь наука». Вниз, на толпу прихожан, Дарья больше не смотрела, вскинув подбородок, сделав непроницаемым лицо, она принялась старательно молиться. Шушуканье девиц уже не долетало до ее сознания, не хотелось больше слушать ни чьих откровений. «У них своя жизнь, у меня своя».

Когда служба завершилась, Дарья нарочно замешкалась, сделав вид, что желает зажечь свечу за упокой родных. Тихо спустившись в опустевшей притвор, она постояла у икон, подошла за благословением к Патрикею, и только потом, рассчитав, что никого уже не должно быть у крыльца, пошла к выходу. На ступенях ее преданно ждали гриди и Устинья, куда ж без нее.

– Случилось чего? – сразу приметила перемену Устя.

– Да так, взгрустнулось.

Они пошли домой в мерном кружении крупных снежинок. Зима старательно стелила новое льняное покрывало, завтра по нему гороховецкие отряды уйдут на юг, может навсегда, всякое может случиться. Сердце надрывно стонало: и по ним, и по отцу, и по раздавленной первой любви.

С одержимостью птицы, охраняющей гнездо, Дарена ринулась отваживать от княжьего семейства Ведана. И начать она решила с разговора с Евфимией, кому, как не матери, стоит знать, в какие порочные руки она передает младшего сына. Уверенной походкой Дарья зашагала к покоям княгини. Что она будет говорить, и как убеждать, Дарена пока не ведала. Надо бы подготовиться, продумать речь, но тогда может остыть решимость, начнутся сомнения и страхи, злые голоса станут нашептывать – себя подставишь под языки сплетников, подумают, что из ревности сокольничего губишь, наговариваешь. А так, пока в груди бушевал разлад, было не до голосов, самое время подступиться, по-женски спокойно объяснить, Евфимия поймет, одумается, найдет другого дядьку для Михайлушки.

Покои Евфимии встретили незваную гостью странной тишиной и пустотой – ни гридей в сторожах, ни челядинок, словно все вымерло. Это безмолвие несколько сбило пыл, и Дарена замедлила шаги, напрягая слух. Куда все подевались? Не было даже этой квашни, Вторицы, что вечно отиралась у молодой княгини, и чей надрывно-ноющий голос обычно накрывал с порога. Может, на богомолье подались к посадскому храму или на торг?

Прийти позже? Подождать? Дарена осторожно протиснулась в приоткрытую дверь и мягкой поступью прошла через небольшую горницу, заглянула в людскую – пусто. И тут до уха долетел легкий шепот и шелест одежд, все же здесь кто-то есть. Дарена прошла к открытому дверному проему и застыла с широко распахнутыми глазами. Княгиня Евфимия сидела на коленях Ведана и страстно лобзала лапавшего ее сокольничего.

В глазах потемнело. Надо было крикнуть, осрамить, поднять шум: «Как они могли?! Как?!» Но Дарена лишь отшатнулась, словно от удара, и опрометью полетела прочь. Реальность кололась и резала острыми краями.

Ноги понесли к мачехе, это она виновата, она допустила, разве не Евпраксия сейчас – глава рода, не на ней все держится? Так почему потворствует, память о сыне позволяет порочить, тень на семью наводить?!

Дарена так неслась, что чуть не сшибла, выходившего из покоев княгини Евпраксии Микулу. Тот бесцеремонно перехватил ее на лету, перекрывая протянутой рукой дорогу.

– Случилось чего, ладушка? – улыбнулся, тревожно заглядывая в очи.

И тут Дарена вспыхнула ярким пламенем злости, словно в ее костерок подкинули пучок сухой коры:

– Я тебе не ладушка! Я Дарья Глебовна, княжья дочь, правнука великого князя Михалки. Иди к невесте своей зацелованной, ладушкой называй! – и не дожидаясь ответа, она грубо оттолкнула руку Микулы, прорываясь к покоям Евпраксии.

«Смеяться будет – кем себя байстрючка возомнила, да плевать. И думать об нем не хочу! Княжну ему настоящую, да пусть ей подавится, пусть она ему поперек горла встанет!»

Пролетев мимо спешно кланяющейся стражи, Дарья ураганом ворвалась в горницу старой княгини. Евпраксия сонно приподняла веки, разглядывая растрепанную и бледную падчерицу.

– Ну, совсем у тебя гордости нет. Бегаешь за ним, что дурная собачонка, – ехидно произнесла она.

– Почему ты не наказала Ведана за князя?! – сразу кинула Дарья, отсекая ненужные разговоры. – Ведь он же бросил его, сбежал, это же видно как Божий день.

Насмешка сползла с губ старухи, морщины словно провалились глубже, делая лицо совсем дряхлым. Евпраксия попыталась подняться, опираясь на посох:

– Ну чего столбом встала, помоги, – рявкнула она на падчерицу.

Дарена послушно подставила локоть, позволяя уцепиться костлявым пальцам.

– Ты ведь все знаешь про него и Евфимию, так? – не поддалась жалости Дарена, пытаясь вытащить правду.

– Плохо, что ты знаешь, – нахмурилась старуха.

– Да уж не сильно и таятся.

– Я поговорю с ней, – устало проворчала Евпраксия, отталкиваясь от падчерицы и делая самостоятельный шаг. – Ведан не мог бросить Ростислава, его на ловах вообще не было. Сама понимаешь, где он был. Невестка рыдала вот здесь, в ножки кидалась, чтоб не трогали полюбовника, и все мне выдала. И я обещала молчать. И ты будешь молчать, поняла?! – грозно сверкнула Евпраксия очами.

– Но почему? Она ж прелюбодейка! Нешто можно вот так все оставить?!

Что вообще происходит, куда мир катится? И Божьего гнева не боятся.

– Все дети Евфимии на нее похожи, от Ростислава там почти ничего нет.

– Не правда, Павлуша на него похож.

– Похож, но не так, как ты на отца, что никто и не усомнится, что наша порода. Не хочу, чтоб всех моих унуков байстрюками считали. Ярослав должен сидеть князем, Михалко законным княжичем, а их мать – честной вдовицей.

– Да ежели я ведаю, так думаешь об том другие не знают?! – возмутилась Дарья, не понимая мачеху.

– Догадываются и знают – то разное, – отмахнулась Евпраксия.

– Но ведь тот Ведан – упырь, он ко мне приставал! – не выдержала и выдала тайное Дарья.

– Так попроси ушкуйника своего, он ему шею мизинцем свернет, – усмехнулась Евпраксия.

– Он не мой, – насупилась Дарья. – Но ты даже ее не осуждаешь! – вылетел из груди крик.

– Молода ты еще, – кутаясь в шубу, скрипуче проговорила Евпраксия. – Думаешь, легко при муже, который тебя не любит да едва терпит, жить? Думаешь, она не понимала умишком своим скудным ничего? А то и понимать не нужно, и так почуешь.