Дар ушкуйнику (СИ) - Луковская Татьяна - Страница 34

– Да, так и сделаю, – успокоила себя Дарена. – И самой надобно поесть. Куда там челядь подевалась? В полночь не забыть ворота для своих открыть. Есть ведь еще свои. Надобно достойно все сделать, поселю их в покои Евфими и Солошки, чего горницам пустыми простаивать.

Хлопоты отвлекли, закружили в водовороте жизни. Дико было ужинать за широким княжеским столом в полном одиночестве, но Дарена приказала накрыть ей именно в общей трапезной. Завтра она притащит на обед и Евпраксию. Пусть видят – княжеский дом жив, хоть и в малом составе. Челядь, чутко уловив, кто теперь хозяйка, услужливо кружила вкруг Дарены. Даже ненавистная Вторица сыпала какие-то любезности. И чего эту квашню и вправду не забрала жестокосердная Евфимия?

Ближе к полуночи Матрена прислала весточку, что у них все спокойно, и они останутся в ее доме, за крепким частоколом. Дарена разочарованно поджала губы. Почему? Не хотят стеснить? Ну, как же они не понимают, что юной княжне так сейчас нужна поддержка и близкие люди рядом?!

Нужно поспать, новым днем все будет казаться не таким унылым. Дарья пошла к себе. Завтра следует кликнуть Солошкиных девок в услужение, Устя теперь при муже. Приедет ли она проститься или они с Терентием сразу от сторожи к Вятке выедут? Хоть у Усти все хорошо. Должно же хоть что-то быть хорошим?

Дарья прошла мимо оставшихся, как и прежде на посту, гридей. Сама засветила лучину и… чуть не наступила на сидящую в уголке Устю. Девушка, сжавшись в комочек, тихо плакала.

– Устя! – кинулась к ней Дарена. – Устинька, что стряслось?!

Устя заревела в голос, уткнувшись хозяйке в колени.

– Ну, полно, полно. Сердце рвется. Что стряслось?

– П-прогнал он м-меня, – с трудом выговорила Устинья.

А очи-то девичьи погасли, словно кто задул. Где ж та веселая, озорница-хохотушка?

– Кто прогнал? Мирошкинич их? – заподозрила Дарена в подлости ватамана.

– Терентий прогнал, – Устинья шумно выдохнула, всхлипывая.

– Почему?

– Он на мне жениться хотел, потому что ты женой ватамана должна была стать, мол, моя баба у самой посадницы в услужении. Звал, чтоб при ватамане место потеплее выхлопотать, а теперь-то… – и Устя снова разрыдалась.

Выходит, Дарена и Устино счастье украла. Она обреченно сползла по стене, усевшись рядом с Устей.

– Прости меня, – смиренно попросила она у челядинки.

– Да нешто я тебя, светлая княжна, виню, – вздохнула Устинья, смахивая слезы. – Сама виновата, нешто очей не было?

– Я за тебя приданое большое дам, – встрепенулась Дарена, кидаясь к ларцу с самоцветами. – Все бери, мне уж не нужно, – сунула она в руки Устиньи ларец. – Да он таких богатств и не видывал никогда. А еще шубу соболью, аки боярыня будешь.

– Я не возьму, – испугалась Устинья, отпихивая ларец.

– Да отчего же, Устя? Да это ж всего лишь камни, чего ж за ними трястись? А ты мне как… сестра, да ближе и нет. Да мне только в радость. Нешто ты меня порадовать не хочешь?

– Спаси Бог тебя, хозяйка, – принялась целовать Дарене руки Устинья. – Его я больше не хочу, – сухими губами проговорила она. – Как собаку бродячую прогнал. А я пешком по льду в Гроховец пошла.

– Одна? – испугалась Дарья, прижимая Устю к себе.

– Их денщик меня подвез, в шапке такой смешной. Так пред ним стыдно было. Удавиться хочется, – мрачно произнесла она.

– Не вздумай! – грозно прикрикнула на нее Устинья.

– Опозорена я, все пальцем станут показывать, – слезы снова покатились по румяным девичьим щекам.

– Эх, Устя, оглянись, что вокруг делается, нешто кому сейчас до тебя дело есть? Ты ж не брюхата?

– Н-нет, не знаю, нет, наверное.

– Вот и славно, – по-матерински улыбнулась ей Дарена. – Спать пойдем.

Играя сильную и «мудрую» княжну пред Устиньей, Дарья держалась из последних сил. Только забравшись под одеяло, она выплакалась в сласть, соревнуясь с Устей по силе отчаянья. Надо было выплакаться, выдавить горе из себя и почувствовать хоть недолгое облегчение. Жалко было Устю, себя, Евпраксию, Дедяту с Боженом, Матрену, одуревших от страха горожан, Павлушу с Михалкой, и даже Евфимию с Солошкой, на правах бедных родственниц, въезжающих в богатый Владимир. Не сладко в приживалках жить, это Дарена знала по себе.

«Всех пожалела, а меня? Меня тебе не жаль?» – послышался в ночи такой знакомый голос. «И тебя жаль. Нас жаль, да что ж поделать?» Надо постараться уснуть, завтра новый день, новые заботы… и он уедет. Уедет, и она никогда его не увидит, да она скоро никого уж не сможет увидеть… Сон закрыл Дарену от щемящей тоски спасительной пеленой забытья.

Утром Дарена проснулась от дурманящего запаха пирогов, тихо одевшись, она на цыпочках прокралась в людскую. Устинья, как ни в чем не бывало, порхала от печки к столу, смазывала маслом бока у румяной сдобы и мурлыкала незатейливую песенку, слегка притопывая ногами. И так же, как прежде, бодро летала по горнице тонкая косица с алой лентой. Словно и не было ночных рыданий и горечи разочарования. Вот это сила духа, есть чему поучиться.

– А я вот пироги затеяла, – подарила Устя хозяйке широкую улыбку.

– С собой заберу, я теперь в княжьей трапезной ем.

– Я сейчас в плетенку переложу.

– Хлопочи, мне еще в гридницу надобно сходить.

«Надо бы и себя заботами занять». Дарья кликнула ключника Горяя, и отправилась поглядеть, сколько в подклетях хранится брони и оружия. Толстый неповоротливый ключник со скрипом повернул такой же толстобокий замок, но отворить не успел, в гридницу влетел гридень Фрол. Молодой воин часто затараторил, выкладывая вести:

– Светлая княжна, Чурята-коробейник ватагу собрал, погромы чинят. Ладно бы по пустым дворам шарили, так и к тем, кто не съехал ломятся. Уж на посаде бьются.

– Этого еще не хватало, – всполошилась Дарья. – А, что ж Божен?

– А посадника Божена никто не слушает, он у Матрены Михайловны, тетки твоей, на дворе засел, да с ее ратными оборону держат.

– Так что ж они ко мне не пришли, как сговаривались?! А Пахом Рыжка, воевода?

– Сбежал, собака, – в сердцах махнул скомканной в руках шапкой Фрол.

«Да что же делать?!»

– А Дедята?

– Дедята из тех, кто на торг явился, на стены людей расставляет. Но броня худая, стоять не с чем.

– Послать попов к буянам надобно, чтоб образумили, как отец Патрикей вчера, – Дарья судорожно соображала, как лучше поступить, и подсказать-то некому. – И за Дедятой послать, да пусть поможет Божена с теткой сюда переправить.

– Он сказал, что силы на их охрану тратить не станет, пусть сами выкручиваются, чай, не дети малые. А как ушкуйники съедут, тебя охранять придет.

И Дедята с норовом. Да как их всех утихомирить, да в одной упряжке тянуть заставить?

– Ну, чего истуканом стоишь, отворяй уже, глянем, сколько чего, – прикрикнула Дарена на ключника, срывая на нем раздражение.

Горяй дернул массивную дверь за кольцо.

– Ну и ну, – пробасил он, отступая.

– Чего там? – обходя Горяя, попытался ближе протиснуться и Фрол.

– Вот, – двойным подбородком указал ключник.

Дарья тоже заглянула в открытую дверь. Подклеть была пуста, ни ржавого шелома, ни гнутого меча, ни даже единого колечка от брони, ничего.

– Как же? – чуть не плача простонала Дарена. – Куда ж ты смотрел?

– Так как князь Ростислав сгинул, сюда никто и не хаживал, без надобности было.

– Куда же оно делось? Ведь я же помню, здесь столько всего лежало! – Дарья задыхалась от безысходности, все, казалось, против нее.

– А я видела, видела, – как из ниоткуда, у плеча появилась нянька Вторица. – Княгиня Евфимия все на возы велела погрузить, великому князю Юрию отдарок за приют. И приданое твое вывезли.

Дарье оставалось только сокрушенно вздыхать. Она осталась одна, без воев, без оружия, в охваченном смутой граде. А, может, бабка права, к чему продлевать агонию? Зачем в ступе воду толочь, масла не сбить, все напрасно.