Немного любви (СИ) - Якимова Илона - Страница 10

Бывают в жизни моменты, которые считываешь как начало чего-то нового и прекрасного, и никто не говорит тебе, что на самом деле это конец. Выкидыш чувства, хотя беременность была по большой любви.

Но он, видно, что-то ощущал и сам не просто смотрел, при том, что границы тела у них явно выставлены на разном расстоянии. Ян же из тех, кому секс не повод для знакомства, объятия для него — просто объятия, он всех обнимает при встрече, даже и тех, кто пытается шарахаться в сторону. Когда-то они переговорили об этом, он сказал — нет, а теперь было слишком, обжигающе похоже на да. Долгое напряжение нарастало в ней как волна и разбивалось о его прохладу. Стремление получить того, кто к тебе равнодушен — естественное следствие недостатка любви в детстве. Ты просто не можешь по-другому, раз за разом попадаешь в ту же ловушку, даже если знаешь историю наизусть. Западать на тех, кто к тебе равнодушен — зависимость круче любого наркотика, потому что наркотик — жажда любви — таится в тебе самой. А Ян встречно оказался очень открыт тогда, это он-то, расписная шкатулочка с секретом, которая не отворяется нипочем, — но странной открытостью. Легкой, как сахарозаменитель — на вкус то же, а ноль калорий. Та грань откровенности, на которой человек стоит неуверенно, шаткая, как если бы чего-то не договаривает. И, как выяснилось, действительно недоговаривал.

На Чахтице пришли в середине второго дня.

Седые камни, сгрудившиеся на вершине, самодовольно взирали на приближающуюся чету. Какой уж тут замок? Самый что ни на есть огромный Чахтицкий град. Было очень странно оказаться здесь, и ощутить связь, и удивиться, почему никогда не приходило в голову приехать сюда, а только теперь, с Яном.

Гора была обитаема уже в палеолите, а в тринадцатом веке (счастливое число здешних мест) строительство началось с тяжелой руки Бэлы Арпада. Второму основателю Венгрии после отката монголов обратно к стойбищам нужен был оплот, огневая точка, база — и Казимир Гунт-Познан вершил по воле короля. Сперва венгров отсюда вынес Пржемысл Оттокар, затем гора перешла в руки шляхтича Сцибора Остоя, а уж после подтянулись и надменные Надашди со своим «Если Бог за нас, кто против нас?». Вот уж действительно, кто, казалось бы, а судьба все-таки подшельмовала. Настоящий город, возрастающий из цельного монолита скалы, с готической капеллой, с муравейником жилых покоев, подсобных помещений и мастерских — увидеть бы такое во дни его славы, когда король Максимилиан даровал Чахтице хваткой вдове Урсуле. Эла в руинах замка ощущала себя вполне комфортно, тем паче, что кровавое капище было совсем не здесь, сюда Чахтицкую пани привезли умирать, всем ведь так было проще. «Руки у меня холодные, пан», уснула и не проснулась. Воротный свод развален почти вчистую, остатки укреплены. Вместо собственно створов — тоннель в толще стены. Заложенные слепые окна — интересно, ее окна? Толщина наружной стены поистине циклопическая, чудовищная, как и вся местная история, собственно. Из двух надвратных башен сохранилась только одна, хотя с чего Эла взяла, что тут нужно две? С того ли, что сейчас увидела призрачную вторую внутренним взором? Жутковато. Потрясла головой. Хотела духов на камнях — получай, нечего кривиться. Но тут Ян взял за руку, и мгновенную подступившую к горлу тошноту смыло исходящей от него телесной волной. Ткнулась лбом в плечо боевому товарищу.

— Ты что? — смотрел пристально. — Голова кружится?

— Мне странно здесь.

— Это нормально. Мы же странствуем.

Он-то, весельчак, озирался с любопытством. Бросили рюкзаки в ближайшем отнорке, облазили все закоулки, все более проникаясь весом монолита истории. Могучее же место заключения для слабой женщины. И почти никого любопытствующих в руинах ввиду холодного апреля. Место захоронения неизвестно, да Эла и не была уверена, что желала бы видеть его. К тому же, Ян отвлекал от единения с корнями — разговорчиками своими не к месту и тем, как сильно от него фонило мужским, било по всем обостренно пробудившимся ощущениям. Забрались на самый верх старой башни, воздетым дьяволовым копытом возвышающейся над окрестностями, над Вишнове, над деревней, и такой простор был вокруг, чтоб тут бы только и ощущать вечность воплощенной друг в друге, и целоваться. То есть, она так думала, а прильнуть опять не решилась, он сам притянул, вроде как согреть на ветру. От ветра и впрямь перехватывало дыхание, или все-таки из-за чего-то иного? Обжиматься в руинах замка — done. И было это, прямо скажем, несколько неожиданно. И был короткий поцелуй — касанием по виску — как будто случайность. Такие вот у Яна причуды дружбы.

Есть моменты жизни настолько невыразимо прекрасные, что их бы и завершить поцелуем, чтобы запечатлеть, ничего личного.

Спустились с Карпат и поймали попутку к границе и в Брно.

В Брно им постелили отдельно, ибо Ян не был представлен семье как молодой человек тридцатипятилетней дочери. Не возразил и никак не откомментировал, даже несмотря на то, что пани Криста очевидно преисполнилась надеждой сосватать наконец дочь за приличного человека — и Ян был единственным из знакомцев Элы, кому она кричала вслед: «Приезжай еще!». В Брно Ян троллил Элу костехранилищем — не пошли — и потащил на поле Аустерлица, как истинный фанат Буонапарте, и уговорились вернуться сюда в декабре посмотреть реконструкцию. Уговорились. С Яном. Да, сейчас трижды смешно вспоминать об этом. А оттуда уже сорвались в Крумлов, по которому Эла скучала, а Ян там и не был. Крумлов лежал вдоль реки как городок из пряничных домиков под глазурью, и кружило голову невероятное ощущение, что Эла вдруг выиграла в лотерею — и рядом мужчина, который ее понимает и принимает такой, как есть. Бабушке оставалось два года до смерти, она была еще и в силах, и в уме. Жесткие линии солнечного света на деревянном полу, запах воды от Влтавы, влетающий в распахнутое окно, сервиз с луковками на квадратном столе, на колом стоящей от крахмала скатерти с кружевными вамберкскими бортами. Неизменные баварские лепешки и Ян, изысканно благодарящий за гостеприимство. Когда они остались с хозяйкой вдвоем, в разом повисшей без Яновых баек тишине, на руке госпожи Малгожаты тотчас взблеснул крыльями неведомый зеленый жук со спинкой из молдавита.

— Хочешь? — спросила бабушка, протягивая к ней руку, и совершенно непонятно, что имела в виду — мужчину или перстень?

Эла поняла про кольцо, покачала головой. Ей было неловко — она знала, что мать не одобрит, да и ей казалось, права на все «драгоценности» госпожи Малгожаты принадлежат априори пани Кристе. Бабушка перевела долгий ироничный взор на дверь, в которую только что Ян вышел перекурить:

— Я бы с ним не стала. Он дикий.

— Не знаю, мне нормально.

— Он мне не нравится.

— Почему?

— Тебе рано. Хоть твой красивый мальчик и из нашей породы.

— Да у него нет ни чехов, ни евреев, ни венгров. Он чистый поляк.

— Чистый-речистый. Это неважно. В нем наша кровь.

И теперь Эла знала, о чем она говорила. Ян, как чистое желание, разрушал собой все, к чему бы ни прикасался.

На третьей декаде апреля они ворвались в Прагу, обнимаясь, и не разнимали рук, пока приключение не завершилось. Поцеловал он, только заведя в гостиничный номер у Гаштала, закрыв за собою дверь, отделив их тайну от остального мира. Тогда она думала, что это тайна, сокровенное, близость, интим. А оказалось — просто эстафета с передачей палочки в виде члена из рук в руки, женский забег, в котором дозволил ей поучаствовать. Но это оказалось потом. А была ведь взрослой дурой тридцати с лишним лет, а туда же — попалась в глупой вере, что он может быть с ней не таким, как с другими, что она чем-то отличается от его других. Удивительное было ощущение его обнаженности перед нею — не только телесной. Телесная обнаженность как раз более естественное для него состояние в отличие от душевной. Головокружительно позволить себе в своем огне идти до конца, даже если знаешь, что сгоришь понапрасну.