Немного любви (СИ) - Якимова Илона - Страница 31

— И зачем ты выгораживаешь бывшую знакомую? — спросил его Новак. — Ты же правды хотел. Веришь в такие совпадения?

— Нет. Но увязать все равно не могу. Не было ведь следов насильственной смерти, Пепа. Но смерть была. Оно так бывает?

— Так ненасильственная и была.

— В смысле?

Он вывалил на Новака все, буквально все, что обрел в поездочке, от которой оставалось острое чувство изжоги, как от несвежей еды, прогорклого сала. Такой привкус обычно и бывает у семейных тайн, которые только ткни — начинают вонять, и сам не рад, что влез.

Пепа долго смотрел перед собой, покряхтел, стукнул по столу кружкой, дождался, пока принесут пиво, пока парнишка отбежит обратно к стойке.

— Ну... не повезло тебе.

— И это всё?!

— Это liebe.

— Что еще за liebe? Любовь? Болезнь?

— Здоровье такое, Гонзо. Liebe... это вид людей. Ну, скажем так, что людей, я не очень в этом уверен. Есть такие... liebellula. Они как стрекозы, но люди.

— Что ты имеешь в виду?

— Ровно то, что сказал. Знакомая твоя, она же моя знакомая — хищный подвид людей. И да, если не ошибаюсь, на ней есть и четвертая смерть.

— Пепа, погоди... ты уверен?!

— Презумпция невиновности, Гонзо. Пока у нас нет доказательств или признания, я не могу предъявить обвинения...

— Обвинения в чем? Ты же говорил, что она оказалась свидетельницей...

— В одном случае отмечено, что она держала жертву за руку — еще живую. После чего та уже стала мертвой. То есть, конечно, никто не понял, не увидел тут связи.

— И что? Разве можно убить простым касанием? Ты в своем уме?

— О, я ждал этого вопроса. Гонзо, не мечись взад-вперед, сядь... или иди уже, дверь там. Ты пришел за правдой? Я предупреждал тебя? Ну вот и излагаю ту правду, которую знаю. Если она тебе не нравится — другой предложить не могу. Liebellula обычно живут женским родом, гнездом. Ну, как пчелы там или муравьи. Ты же знаешь, что вся муравьиная колония женского пола? Самцы там не задерживаются. Запоминай, повторять не буду. Обычно родом заправляет старшая женщина. В каждом поколении семьи погибает один ребенок. И они всегда вдовы или одиночки, мужчин рядом с ними нет. Я навел справки о родне Эльжбеты. У нее пресложная семейка, у нашей Батори, все концы в воду, но я кое-что разузнал. Мать была замужем, сейчас вдова, но ты сам говорил, что Эла выросла с отчимом. Это характерный признак. Старшей до недавнего времени была некая Малгожата Батори, весьма любопытный экземпляр, опытная дама, хитрая, официально предъявить нечего. Первый муж умер тут в Праге, в пятьдесят третьем, вскоре после рождения старшей дочери. И в тот год было еще несколько смертей подобного рода. Второй муж много лет прожил в параличе, прежде чем отдать богу душу. Ключевое слово — в параличе.

— Почему «в параличе»? В чем выгода?

— Ну как... Они консервируют добычу ферментом, потребляя ее понемногу. Отличный запас белка, живые консервы. Или ты никогда не встречался с таким явлением, например, у ос?

— Я не настолько знаком с подробностями жизни насекомых.

— И напрасно, Гонзо, — он ухмыльнулся, — ой, напрасно. Могу поспорить, если ты, как журналист, начнешь расследование их семейной истории, вскроются любопытные подробности.

— Я, как журналист, не имею ни малейшего желания в этом рыться. Короче, Новак. По-твоему, Эла убила Натали?

— По-моему, Эла убила еще одну женщину, тело нашли в районе Танцующего дома, в ту ночь, когда вы с ней тут встретились... и не сказала об этом. Хотя в том-то случае, как и в первых двух, могло и не быть умысла. Скажем, неосторожность... опытные, зрелые liebellula редко бьют насмерть, да еще по площадям. Кроме случаев, когда им это жизненно важно.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я... эээээээ... энтомолог, скажем так. И дядя мой, Йозеф Новак, был энтомологом. И дед двоюродный, Йозеф, заметь, Новак, энтомологом был. В иных семьях увлечение передается в поколениях по боковой ветви. Просто после Первой мировой энтомологи все больше идут работать в полицию. Или в морг. Там тоже наших много.

— Стрекоза, значит.

— Почти, но не совсем.

— Название дурацкое.

— Согласен. Не я придумал, один родственник в шестнадцатом веке, их тогда было много.

— Родственников?

— Нет, стрекоз. И их часто жгли.

— Стрекоз?

— Родственников, — и прибавил несколько не к месту. — Сын моего брата — очень способный парень. Йозеф Новак, да, племянник Йозефа Новака. На антиквариате сидит, хотя наши сейчас идут работать в полицию, чтобы не вызывать подозрений. Сам посмотри, может такое лицо, как мое, вызвать какие-то подозрения?

— Ты хочешь сказать, что тоже... не человек?

— Гонзо, людей как людей вообще очень мало. Особенно сравнимо с нами. Вот их и надо беречь, а не то всех съедим. Ты — тоже не человек, кстати.

В голове это не все больше укладывалось, он пропустил мимо внимания, а ведь зря. А Новак глушил глубоководными, Ян не успевал поднять голову, глотнуть воздуха, как его снова топило в море бредового, невероятного, несуществующего. Это было очень похоже на кошмарный, совершенный в своей извращенной логике сон, из которого не вынырнуть, при каждой попытке только затягивает дальше на глубину. А Новак, нет, не давал пощады:

— Если ты считаешь, что чего-то нет, а оно есть — этот финт ломает голову, согласен. Но в Праге нет ничего, чего бы не было в остальном мире. И те, кто удосужился хотя бы раз внимательно приглядеться к изнанке мира, давно уже в курсе, подсказок предостаточно. Например, существует тема такая, судебно-медицинская энтомология. Не слыхал? А она есть. А почему она есть? Потому что есть мы. Европейская ассоциация судебной энтомологии на деле была придумана для маскировки самых очевидных вещей... И писатели там, художники разные. То тут, то там проговаривались. Пан Франтишек, кстати, — Новак сделал широкий жест рукой, описывающий пространство, не сразу стало понятно, что он имел в виду дом через Цигелну напротив, — пан Франтишек знал точно, об этом и написал, но после раскаялся и велел уничтожить рукописи, но зря боялся — все равно никто не поверил и не понял его истинной сущности. А некоторые так и не скрываются. Палятся не только фамилией. Как тебе Альфонс Муха, его искусство?

— А это причем здесь?

— При том. Отвечай. Или не помнишь?

— Оно... ну, красивенькое.

— Оно орнаментальное. А где ты видел столь восхитительную, точнейшую орнаментальность, кроме как у насекомых? А глаза его женщин? Типичные глаза стрекоз-liebe. А Рене Лалик?

— Кто?

— Понятно. Тип, который сделал брошь-стрекозу с лицом Сары Бернар. Чуть не спалился, между прочим, тем, что понимает.

— Но Эла...

— Пани Батори, достоверно известно, была свидетельницей двух смертей. К одной физически приложила руку. Она одинока, никогда не была замужем. Происходит из семьи с нарушенной структурой, женщины которой тоже причастны к смертям... хотя и бы и родственников — на гибели родственников всегда поймать трудней, потому что очень сложно подчас понять, что там происходит за закрытыми дверьми — любовь или уже трапеза. Умна, красива, бешеный интуит... Она чует любую запредельную хтонь в деле. И ее невозможно обмануть, если сама этого не хочет, знаешь же.

— Знаю.

Это была правда. И это бесило. Отбрехаться от Элы в лучшие годы он мог, конечно, это ж профессиональное, но было ясно, что видит она его насквозь.

— И слишком свежо на свой возраст выглядит. И колечко-то — нет, в руки не возьму — артефактное...

— Если это ее кольцо.

— Ты сам знаешь, что да. Нужно бы получить ее признание — и брать.

Что делают энтомологи с пойманными насекомыми? Ян никогда не задумывался, но откуда-то же берутся экспонаты коллекций под стеклом? А еще завораживало, как быстро Пепа перешел из режима «друг» в режим истребителя. Это у него рабочее? По поводу отношения Новака к нему самому Ян отнюдь не заблуждался, но тут — бывшая коллега, с кем они были, кажется, в довольно теплом рабочем контакте, настолько, что именно у него Эла попросила помощи.