Отверженный VI: Эльфийский Петербург (СИ) - Опсокополос Алексис - Страница 45

— Почему четыре?

— Заменили ему воспоминания до встречи с Коленькой или после уже сам Коленька заменил. Это важный момент, как ты понимаешь.

— Очень важный, — согласился я. — Или отец мстит за деда, или использует его гибель как повод для войны. И выходит из всех этих раскладов, что шансов остановить войну у нас не так уж и много. Если деда убили, отцу всё равно, Романов это сделал или нет, он всё равно будет винить в гибели деда кесаря, ведь это Александр Петрович засадил деда в тюрьму. А если дед покончил с собой, то здесь пятьдесят на пятьдесят. Получается, из четырёх вариантов, что мы с Вами обозначили, лишь при одном есть шанс остановить войну — если дед покончил с собой, а отец этого не знает.

— Двадцать пять процентов, мальчик мой, это хороший шанс на успех, — сказала бабушка. — Но мне не нравится один момент.

— Какой? — поинтересовался я.

— Не хочу тебя лишний раз пугать, сначала покопаюсь у Дроздова в голове как следует, не спеша, с зельями. Может, что и вытащу из самых дальних закутков его памяти. Дай мне дня два-три.

«А зачем тогда вообще было мне говорить про какой-то момент? — подумал я. — Чтобы я все эти три дня не спал?»

Но бабушке, разумеется, я ничего говорить не стал, а лишь пожелал ей спокойной ночи и покинул кабинет. Самому мне было не до сна, не стоило даже и пытаться идти в кровать, тем более я уже привык к часовому поясу Барселоны, а там ещё и десяти вечера не было. Я вышел на улицу, насколько мог, взял себя в руки, выбросил из головы самые глупые и тревожные мысли и отправился к источнику.

Три дня пролетели довольно быстро. Я решил, что терять время, просто ожидая новостей от бабушки — непозволительная роскошь, и с утра до вечера занимался с Дьянишем. Налегали мы, как обычно, на ментальную магию, но, помимо этого, я попросил наставника позаниматься со мной карельским языком. Дьяниш охотно согласился.

К моему удивлению, знание в совершенстве двух языков: русского и немецкого ни на грамм не помогло в изучении карельского. Это был язык с абсолютно другим строем, с пятнадцатью падежами и лексикой, не имеющей почти ничего общего с русской или немецкой. Но выучить его стоило — в этом я ни капли не сомневался, ведь бабушка большую часть своих заклятий произносила на карельском. И ещё это было удобно во время спецопераций: Тойво и Дьяниш постоянно переходили на карельский, когда не хотели, чтобы противник понял, о чём эти эльфы говорят между собой.

Пока я занимался с наставником, бабушка возилась с Дроздовым. Все эти дни я не лез к ней с расспросами о том, как продвигается работа с адвокатом — знал: как только бабушке будет что мне сказать, она скажет. Мы встречались с ней в основном во время завтрака и обеда, и нам было о чём поговорить, кроме Дроздова.

На третий день за обедом, в самом конце трапезы, после разговора и моих успехах, а точнее, неуспехах в изучении карельского языка бабушка неожиданно сказала:

— Сегодня утром я закончила работать с Дроздовым.

Я тут же приготовился слушать новости, в глубине души надеясь, что они будут хорошими. Но бабушка не спешила делиться информацией, она выдержала небольшую паузу, и мне это не понравилось. Я поймал себя на мысли, что готовлюсь услышать что-то совсем плохое — например, что дед покончил с собой и отец об этом знает. Я занервничал, мне хотелось поторопить бабушку, но я не решился. Она же нахмурилась, развела руками и произнесла:

— Вынуждена признать, что у меня ничего не получилось.

Бабушка так подошла к тому, чтобы сообщить мне эту новость, что я, приготовившись к худшему, даже обрадовался такому результату, хотя, конечно же, радоваться здесь было нечему.

— Совсем ничего? — переспросил я на автомате, всё же мне не верилось, что для княгини Белозерской есть что-то невозможное.

— Сама не могу в это поверить, но вообще ничего, — ответила бабушка. — Либо он говорит правду, либо там настолько сильный менталист работал, что он не заблокировал, а просто стёр начисто все ненужные ему воспоминания Дроздова. Как я ни билась, ничего нового не услышала, кроме того, что он нам в первый день рассказал.

— А Вы не спрашивали Дроздова, кто ему дал кольцо-артефакт?

— Конечно, спрашивала. Говорит, что твой дед подарил, но это тоже проверить невозможно.

— А помните, когда мы разговаривали в Вашем кабинете, Вы упомянули про какой-то момент, но мне о нём не рассказали, чтобы, как Вы тогда выразились, лишний раз меня не пугать?

— Помню, — ответила бабушка. — Я тогда подумала, если Дроздову кто-то затёр воспоминания, то это мог быть только твой отец, потому что больше по большому счёту просто некому. Но сейчас я так не думаю.

— Почему?

— Потому что Коленька не обладает настолько высоким уровнем владения ментальной магией, чтобы его заклятия стали для меня непреодолимым препятствием. Он, вообще, довольно слаб, как менталист, для своего уровня.

— Но ведь он мог попросить другого мага, — предположил я.

— Теоретически мог, — согласилась бабушка. — Но это было бы рискованно и глупо. Зачем кого-то посвящать в такую тайну?

— Ну а что ещё ему было делать? Не отпускать же Дроздова со всеми эти воспоминаниями.

— Что делать? Убить Дроздова. Нет эльфа — нет проблемы. Но Коленька адвоката не убил, и память ему он явно не стирал. Честно сказать, я вообще сейчас сомневаюсь, что Дроздову правили воспоминания. Я три дня с ним возилась, и одна и с Тойво, использовала кучу заклятий и зелий — ничего не помогло. Причём речь уже не шла о том, чтобы вернуть ему затёртые воспоминания, я даже не смогла найти следы какого бы то ни было вмешательства в память адвоката. Там всё идеально чисто: никаких провалов, никаких белых пятен.

— Так что же теперь получается? Дроздов говорит правду?

— Получается, что так. Либо, как я уже сказала, там поработали очень сильные менталисты и настолько серьёзно подошли к делу, что изменения произошли необратимые. Дроздов — неодарённый, при работе с неодарёнными такое иногда бывает, у них ведь нет никакой внутренней защиты, с такими сильный и опытный менталист может делать что угодно.

— И что теперь делать нам? — растерянно спросил я на автомате.

— У меня нет ответа на этот вопрос, мальчик мой, — сказала бабушка. — К сожалению, нет. Можно, конечно, и дальше возиться с Дроздовым, но вряд ли от этого будет толк.

— Получается, мы его зря привезли? Вы теперь его отпустите?

— Не думаю, что я его отпущу. Конечно, когда-нибудь это случится, но не сейчас. Пусть погостит у нас месяц-другой, мало ли как ещё ситуация повернётся. Лучше, если он будет здесь, под боком, чем потом опять его ловить неизвестно где.

— Представляю, как он будет возмущаться.

— Будет возмущаться — переедет из гостевых апартаментов в подвал, будет ждать освобождения в заморозке. Не та у него ситуация, чтобы выражать недовольство.

— Ну а нам-то что теперь делать? — задал я ещё раз самый важный в этой ситуации вопрос. — Я так надеялся, что мы сможем остановить войну.

— Не скажу, что я сильно на это рассчитывала, но допускала такой вариант, — сказала бабушка.

— А отцу Вы будете рассказывать, что Дроздов у нас?

— Зачем? Чтобы посмотреть на его реакцию? Как я уже тебе сказала, если адвокату стёрли память, то это сделал твой отец. Я не хочу ставить Коленьку в известность, пока не проверю всё до конца. Мне надо кое с кем ещё посоветоваться. Шансов немного, что это поможет, но я должна сделать всё, что только возможно.

Некоторое время мы сидели молча, бабушка думала о чём-то своём, а я прокручивал в голове возможные варианты развития событий в стране, и один был хуже другого.

— Мне надо в Новгород, — сказал я, поразмыслив о том, что я могу сделать в сложившейся ситуации.

— Зачем? — спросила бабушка.

— Встретиться с Александром Петровичем. Я должен с ним поговорить.

— Ну если ты ему так доверяешь, то почему бы и нет.

— Не доверяю. Но при этом я не верю, что он убил деда. В любом случае Александр Петрович знает, что Дроздов у нас, поэтому никакой тайны я не раскрою. Я должен с ним поговорить.