«Идущие на смерть» (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 9

Память сама нахлынула горячей волной — ведь это было действительно так, и Ухтомский непроизвольно вздрогнул. Но взял себя в руки, и, посмотрев на Витгефта, осознал по наитию — тот ему поверил. Встал с кресла, подошел к шкафчику и достал оттуда бутылку коньяка с двумя внушительными серебряными стопками, поставил на стол и разлил до краев. Адмиралы молча выпили, причем не «тянули», а «тычком», как во времена гардемаринской юности. Дружно потянулись за папиросами, задымили.

— Удивительно, — медленно произнес Витгефт и неожиданно спросил, прямо-таки с детским интересом:

— А два других случая в жизни, вы о них говорили?!

— Это тайна, Вильгельм Карлович, — к вопросу Ухтомский был готов, он прямо напрашивался. — Но вам чуть ее приоткрою — первый раз с воцарением Романовых, ведь в 1613 году должны были выбрать другого царя, а второй раз со стрелецким бунтом — тогда у нас не должно было стать двух царей, а токмо один, причем это не первый император. Все, больше ничего вам не скажу, не пеняйте на меня.

— Ох, ни хрена себе!

Ухтомский удивленно выгнул брови — впервые слышал, что добродушный Вильгельм Карлович может выдать матерный «загиб». И после паузы тот негромко произнес:

— Видимо, дела у монаршего Дома пойдут совсем плохо, раз вы видели такое сновидение. Действительно — проклятие!

— Знали бы вы насколько плохо пойдут, всех под нож пустят революционеры, и Рюриковичей перестреляют как собак! Ох…

В память такое нахлынуло, что Ухтомский смертельно побледнел, непроизвольно схватился за сердце — какой на хрен сон со смертью в 1910 году, нет, он словно получил память собственных детей, что видели ужасное лихолетье, что началось после его смерти. И расстрел сына, и бесчинства черни, и такие ужасы, что перед глазами померкло…

— Выпейте, Павел Петрович, выпейте! Вам полегчает, сейчас врачей прикажу позвать!

Голос Витгефта доносился издалека, словно через тюк ваты слышался, а потом все перед глазами померкло…

— Сейчас, сейчас, да очнись ты!

На лицо водопадом хлынула вода, а потом несколько пощечин привели Ухтомского в сознание. Князь дернулся, раскрыл глаза и увидел над собой побледневшее лицо склонившегося над ним Витгефта. Дрожащей рукой взял бутылку, и, проливая коньяк, который потек по подбородку тонкой струйкой прямо на почему-то расстегнутый китель, буквально присосался к горлышку — выхлебал все до донышка большими глотками, охнув.

— Вот и хорошо, слава богу, — Витгефт смотрел на него округлившимися глазами. — Я думал, что ты помираешь, в лице ни кровинки. Расстегнул на тебе китель — а сердце не бьется, даже минуту прислушивался. Несколько раз надавил на грудь, хотел звать на помощь, но ты тут захрипел. Стал лить на тебя воду, бить по щекам, смотрю, вроде приходишь в себя…

— Не дай бог тебе такое видеть, — затравлено произнес Ухтомский, и неожиданно крепко схватил Витгефта за сюртук двумя руками. — Прошу тебя, сделай, это ведь в твоих силах, пока еще не поздно. Такое нельзя допустить ни в коем случае — ты понимаешь меня?! Нас всех под нож пустят, всех поголовно, а мы все в интриги играем! Нельзя эту войну проигрывать, а мы ее уже спустили, как последние деньги шулеру! Прос..ли!!!

— Да ты скажи внятно, что нужно сделать?!

— Многое, многое! Не сидеть сиднем в кресле! Тебя ведь сегодня снарядом днем в бою должно в клочки разорвать, только плечевая кость с погоном осталась, и ту за борт скинули. И штабных твоих в мелкий фарш покрошило! Ты ведь решил всем храбрость свою показать, кресло на мостик тебе вынесли — одна ножка от него и осталась!

— Ох ты…

Теперь Витгефт смертельно побледнел и схватился за сердце. Ухтомский быстро достал еще одну бутылку коньяка, и командующий повторил тот же «маневр», что до того проделал князь. Хотя не полностью выпил, наполовину — не каждый может узнать про себя такое, причем истинную правду — все на самом деле так и произошло.

— Проклятье…

— Ты отдышись немного, Вильгельм Карлович, — Ухтомский закурил папиросу и сбросил с плеч мокрый китель, пахнувший коньяком. Подошел к шкафчику, достал свежий, сняв с плечиков.

— Рассказывай!

— Что тебе рассказывать? Как о тебе потом — «аут бене, аут нихиль»?!

— О мертвых либо хорошо, либо никак, — усмехнулся Витгефт, кровь снова прихлынула к его щекам. — Так у нас частенько и происходит. Потому и прошу все рассказать, раз эта война с японцами будет проиграна, и к таким страшным последствиям приведет…

Командир эскадренного броненосца "Севастополь" капитан 1 ранга Н. О. Эссен.

Командир эскадренного броненосца "Полтава" капитан 1 ранга И.П. Успенский

— Да, теперь я понимаю твои чувства, Павел Петрович, и то ко мне отношение, что ты проявил за недавнее время, — Витгефт сглотнул, и протянул ладонь — ответное рукопожатие было крепким, они им будто поставили крест над давними взаимными обидами.

Вильгельм Карлович чувствовал себя морально раздавленным — нет, страшно услышать о своей нелепой смерти, что должна была последовать через десять часов, но еще ужаснее узнать к чему она привела. Ведь эскадра перестала существовать как организованная сила — к Порт-Артуру Ухтомский привел совершенно деморализованные поражением пять броненосцев и крейсер «Паллада». Все остальные корабли просто разбежались по иностранным портам, и предпочли разоружиться, чем продолжить борьбу с врагом, и тем оставили своих товарищей в трудном положении. Тем более, такая трусость не могла не произвести гнетущего впечатления, как на моряков, так и на солдат Маньчжурской армии и Порт-Артурского гарнизона.

Да, контр-адмирал Матусевич получил ранение, но начальник отряда крейсеров Рейценштейн не имел права бежать на «Аскольде» в Шанхай. «Цесаревич» ушел в Циндао в совершенно избитом состоянии, вместе с ним интернировались три миноносца германской постройки — «Бесстрашный», «Бесшумный» и «Беспощадный».

Странно, или это гримаса судьбы — именно эти корабли сегодня ночью должны уйти в эту германскую колонию, чтобы отправить во Владивосток и Мукден телеграммы, загрузиться углем и присоединиться к эскадре по пути, у острова Квельпатра было назначено место рандеву.

Крейсер «Диана» и миноносец «Грозовой» тоже дошли до Шанхая, где последний разоружился. А вот крейсер отправился до Сайгона, до которого намного дальше, чем до Владивостока, и там встал на якорь до конца войны, хотя мог последовать в любую точку мира, даже возвратится в Порт-Артур или до залива Петра Великого. И какое имя после этого заслуживает светлейший князь Ливен?!

Только труса, а не производства в чин вице-адмирала и назначения на пост будущего Морского Генерального штаба!

Но таковы настоящие, а потому и печальные российские реалии!

Единственный корабль, который попытался дойти до Владивостока оказался малый бронепалубный крейсер «Новик». Однако огибая с востока длиннющие японские острова, корабль дошел лишь до Сахалина — ему просто не хватило угля. И там беглеца настигли японцы — в бою с «Цусимой» русский корабль погрузился на дно в Корсаковском порту, а после войны японцы его подняли и ввели в состав своего флота.

Миноносец «Решительный» был захвачен неприятелем прямо на стоянке, и плохо, что командир успел отправить шифрованную телеграмму во Владивосток. Китайцы сознательно ее задержали, и Владивостокские крейсера вышли в море 30 июля, когда все давно было закончено — 1-я Тихоокеанская эскадра частью сил вернулась во Владивосток, а другой разбежалась на интернирование, что равносильно выбытию из строя до конца войны. А в Цусимском проливе ВОК поджидала эскадра из четырех броненосных крейсеров Камимуры — состоялось сражение, в ходе которого погиб самый тихоходный «Рюрик», в то время как два других русских корабля сумели оторваться от погони и вернулись обратно в совершенно избитом состоянии. В результате чего ремонт наскочившего на камни крейсера «Богатырь» затянулся до конца войны — несчастный корабль то заводили в док, то тут же выводили из него, так как требовался ремонт для других пострадавших. Ведь во Владивостоке один-единственный док, как и в Порт-Артуре.