Ведьмы Плоского мира - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 60

Матушка молчала. Облик актера стал предметом самого придирчивого разбора.

— Он и есть мужчина, — наконец заключила она. — Правильно думает. Мужчина в соломенном парике. Только говорит почему-то пискляво.

Маграт затрепетала. Ей, конечно, были знакомы некоторые условности сценического искусства. И в предвкушении этого явления ее сердце весь день ныло от ужаса. Ибо матушка Ветровоск была из тех, что всегда занимают недвусмысленную позицию.

— Ты права, — кивнула Маграт, отдавая себя на заклание. — Но таковы каноны театра. Женщин всегда играют только мужчины.

— Это еще почему?

— Потому что женщинам нельзя появляться на сцене, — прикрыв глаза, пискнула Маграт.

Каково же было ее изумление, когда спустя минуту она поняла, что ожидаемая буря так и не разразилась. Маграт скосила глаза влево.

Матушка, не сводя глаз со сцены, мирно жевала яблочный огрызок.

— Вечно ты всех взбаламутишь, Эсме, — вдруг сказала нянюшка Ягг, которая также знала о недвусмысленности матушкиной Позиции. — По-моему, неплохо. Мне даже нравится.

Вдруг кто-то сидящий сзади дотронулся до матушкиного плеча и произнес:

— Извините, пожалуйста, нельзя ли вас попросить снять шляпу?

Поворот, который предприняла матушка, протекал настолько медленно, что казалось, будто она запустила в ход некий крохотный, невидимый моторчик. Однако, выйдя на заданные рубежи, она одарила докучливого типа страшным стокиловаттным взором ярко-голубых глаз. Тип сразу зачах, обмяк и осел, причем физиономия его в точности передала все три стадии перевоплощения.

— Нельзя, — последовал ответ. С минуту театрал обдумывал открывающиеся перед ним возможности.

— Хорошо, — в конце концов выдавил он.

Матушка, задержав взор на еще одно мучительное мгновение, все же решила возобновить просмотр спектакля. Повернувшись, она повелительно кивнула актерам, которые, позабыв о ролях, во все глаза таращились на нее.

— Что уставились? — рявкнула она. — Давайте дальше.

Нянюшка Ягг передала ей вторую котомку:

— На, отведай конфеток.

Если бы у этого театра были своды, то под ними обязательно воцарилась бы чарующая тишина. Тишина эта время от времени прерывалась сдавленными репликами актеров, которые не смели оторвать взоры от ощерившейся матушки, а также эхом обсасывания двух вареных мятных конфеток.

Внезапно голосом до того чеканным, что один из актеров даже выронил свой деревянный меч, матушка изрекла:

— Смотрите, сбоку еще один спрятался. Бормочет чего-то себе под нос.

— Это суфлер, — пояснила Маграт. — Он подсказывает им реплики.

— А сами они не знают, что говорить?

— Видимо, кое-кто постоянно отвлекает их, — с горечью промолвила Маграт.

Матушка пихнула в бок нянюшку Ягг:

— Слушай, что здесь творится, а? Растолкуй мне, зачем столько королей и прочего народу понабежало?

— А это они тут поминки справляют, — живо разъяснила нянюшка Ягг. — По королю мертвому, который в обувке драной был, только теперь он под солдата работает, а все остальные речи толкают — какой хороший, мол, король у нас был — и спрашивают, кто ж его прикончить посмел.

— Ты точно уверена? — мрачно переспросила матушка. Она окинула взглядом актеров, вычисляя преступника. И долго не сомневалась.

Черная шаль взметнулась над матушкиными плечами, словно крылья несущего возмездие ангела, спустившегося с небес, дабы карающим мечом истребить ложь, лицемерие, скудоумие и притворство. Матушка сейчас казалась вдвое крупнее против своих действительных объемов. Клеймящий перст указал на виновного.

— Этот вот! — пророкотала она. — Вот вам убийца! Это он его кинжалом пырнул. Теперь не отвертишься, душегуб!

В шеренгах театралов, продвигавшихся к выходу, преобладал самый благодушный настрой. Во-первых, порадовала сама пьеса, даже с учетом того, что многие перипетии драмы ускользнули от их внимания. Во-вторых, под конец действия им удалось вдосталь потешиться: все до одного короли разом сиганули со сцены, а к подмосткам выскочила какая-то особа в черном и начала орать благим матом. Этот финал вполне покрывал пару грошей, что брали при входе.

Но три зрительницы не торопились покидать театр, продолжая оживленно обсуждать постановку.

— Слушай, а где они столько разных королей и господ набрали? — не унималась матушка. — Я всегда думала, что такие люди без дела не шляются. Сидят на тронах, правят и все такое прочее.

— Все совсем не так, — уныло протянула Маграт. — Мне кажется, что ты до сих пор кое-чего не поняла.

— Нет, я все-таки докопаюсь! — бушевала матушка.

В подтверждение своих слов она вскарабкалась на сцену и отшвырнула в сторону декорации из мешковины.

— Слушай, ты! — крикнула она. — Это ведь ты трупом прикидывался!

Злополучный труп, который, желая укрепить расшатавшиеся нервы, уплетал бутерброд с ветчиной, грохнулся со стула и повалился на спину.

Затем настал черед картонного кустика. Матушкин башмак пропорол его насквозь.

— Ну что? — провозгласила она почти плотоядно, обращаясь к окружающим. — Все подделка! Фальшивка! Тут краска, там палки, а сзади бумага наклеена.

— Чем могу помочь вам, многоуважаемые?

Голос, произнесший эти слова, обладал дивным, раскатистым выговором, позволявшим ему журчать и искриться, тем более что окрашен он был в драгоценную палитру с преобладанием золотисто-коричневого отлива. Если бы Создатель Вселенной был наделен голосовыми связками, то одаривал бы слушателей чем-то сравнимым по сладкозвучию. Единственный изъян этого голоса заключался в том, что им немыслимо было, скажем, попросить пошуровать кочергой в топке, ибо уголья тут же превратились бы в алмазы.

А меж тем голос этот, по-видимому, принадлежал тучному здоровяку, чье лицо подверглось самому гнусному домогательству со стороны безобразных усищ. Красные штришки вен испещряли его щеки до того густо, что последние смахивали на подробнейшие карты двух городов. Что же касается носа, то им толстяк, наверное, за минуту до этой встречи толок клубнику в глубокой миске. Однако истрепанный жилет и дырявые башмаки он носил с апломбом, который почти убеждал, что всего минуту назад прачка забрала в стирку его подбитое дурностаем[4], отделанное бархатным сукном платье. В одной руке он держал полотенце, которым продолжал стирать с лица лоснящийся грим.

— Я тебя узнаю, — проговорила матушка. — Ты — убийца. — Покосившись на Маграт, она нехотя буркнула: — По крайней мере, выглядело все очень натурально.

— Очень рад. Редкая удача встретить подлинного и тонкого ценителя. Позвольте же отрекомендоваться: Ольвин Витоллер. Я своего рода управляю этой праздношатающейся ватагой, — произнес толстяк и, стянув с головы побитую молью шляпу, приветствовал ведьму учтивейшим поклоном, который скорее смахивал на некое физическое упражнение для любителей натуралистической топологии.

Шляпа, проделав головокружительную череду кульбитов и пируэтов, замерла застывшей капителью на вершине упершейся в небесный свод руки, тогда как одна нога Витоллера отъехала чуть назад. При этом оставшаяся часть туловища, включая голову, осела в подобострастном скольжении к коленам ошарашенной матушки.

— Ну-ну, мы все понимаем, — успокоила его матушка, с удивлением замечая, что в любимом платье ей вдруг стало как-то неуютно и жарковато.

— А и правда, ты молодцом смотрелся, — вмешалась нянюшка Ягг. — Когда ты на них набросился, я сразу подумала: вон какие слова благородные, значит, точно король.

— Мы извиняемся, что нечаянно вам помешали, — пропищала Маграт.

— Милостивые государыни, — начал Витоллер, — позволено ли будет мне донести до вас неслыханный восторг, каким преисполняется душа лицедея, когда он узнает о том, что в числе его публики нашлись натуры тонкие и чуткие, которые способны прозреть кристаллы духа, обитающие за смрадными пеленами грима?

— Считай, что позволено, — проговорила матушка. — Кто мы такие, чтобы запрещать тебе говорить?