Ребенок для Зверя (СИ) - Зайцева Мария - Страница 37

— Подожди, Азат… Нет… Адам сейчас…

— А мы тихо, сладкая… — хрипит он, несдержанно лаская меня под юбкой так, что непроизвольно выгибаюсь ему навстречу, обнимаю бедрами, — очень-очень тихо…

Завороженно смотрю в черные жгучие глаза, слышу шорох расстегиваемой одежды… И растерянно волнуюсь: слишком резок переход от Зверя жестокого к жадному до ласк Зверю…

— Нет, Азат… — все еще пытаюсь остановить… Не его даже, себя! Себя! Хотя тело само гнется послушно, когда он придвигает ближе к себе по подоконнику, рука ищет опору позади, а сердце выскакивает из груди, — нам же поговорить…

— Потом поговорим, сладкая, — он наклоняется, щедро лижет кожу от горла до скулы, и я закатываю глаза от невыразимого удовольствия, — у нас вся жизнь впереди… Наговоримся…

Я хочу уточнить, что он имеет в виду под “всей жизнью”, но тут Азат накрывает мои губы долгим, сладким поцелуем и одновременно резко придвигает еще ближе к себе. Лишая последнего оплота разумности.

Больше я не способна разговаривать.

Жар во всем теле, плавящие длинные движения, рука, плотно закрывшая мне рот, тяжесть горячего тела, обволакивающего меня полностью, его запах, тяжелый, сладковато-пряный,  заменивший собой воздух… И моя полностью потерявшая контроль женская сущность…

Я просто ничего не в состоянии осознавать, да и не требуется это! Азат сам все решает, сам контролирует… И мне это нравится. В таком ракурсе — очень нравится.

— Брат, ты пропадаешь на полсуток, дела стоят, на завтра запланировано совещание с корейцами, надо подготовиться, ты хоть помнишь об этом?

Голос Адиля звучит лениво и довольно, что создает резкий контраст с высказываемыми претензиями. Брат даже по телефону кажется ленивым обожравшимся котярой, которого внешние причины если и напрягают, то определенно не до печенок.

Удивительно, я себя ощущаю так же. Хотя  в моем случае еще и раздражение имеется.

Все же, утро раннее, ночь бурная, и Адам спит к тому же… А тут звонок. Так не вовремя!

Острожно, чтоб не разбудить Наиру, выбираюсь из постели, смотрю в кроватку к сыну, прижимая трубку к уху, слушаю бубнеж с чего-то решившего поработать в воскресенье брата, а сам взгляда не могу отвести от Адама.

Он спит на спине, раскинув ручки, сжатые в кулаки, и даже эта поза полностью моя. Мама говорила, что я выбирался из всех пеленок, не желая спать замотанным в тряпки. Мой сын такой же своевольный и свободолюбивый, как и я.

И похож на меня. Так похож.

Наверно, только сейчас в полной мере осознаю произошедшее. Да и то не до конца.

Вчера я ощущал себя, словно баран в заморозке. Со стороны смотрел на ударенного из-за угла мешком мужчину, тупо не знающего, что сказать от шока. Не представляю, что именно думала в тот момент Наира, может, опасалась, что орать буду, возмущаться…

А я физически не мог этого сделать, слишком шоковое состояние было глубоким. Смотрел на сына на своих руках, ловил его вполне осмысленный, серьезный взгляд… И банально не знал, что говорить, как реагировать. Делал что-то, не особенно соображая, что именно. Просто инстинкты включил, как хищник. Всегда у меня это срабатывает вот в таких диких ситуациях.

Взял на руки маленького, так похожего на меня, человека,  и инстинкты подсказали: “Твое. Забирай.”

И я забрал. Как и его мать когда-то.

Я видел волнение Наиры, ощущал его своим обострившимся животным состоянием, и инстинкты подсказали: “Твоя женщина волнуется. Успокой.”

И я успокоил.

Сказал то, что требовалось для ее спокойствия, и по ее посветлевшему лицу, по глазам, полным слез и надежды, понял, что все делаю правильно.

В ее доме я оглядывался, словно зверь, выискивая следы другого хищника. Того, кто забрал мое. С кем надо будет бороться. И не находил. Ни малейших признаков постороннего мужчины. Это было странно, я отметил эту странность, но отложил выяснение на второй план.

На первом были физическое удовлетворение моего сына, его сытость, его покой.

А потом все остальное уже.

Сын был накормлен и уснул, довольный,  а моя женщина волновалась и пыталась объяснить свое поведение. Я слушал. И старался понять. Впервые, наверное, за все время, пытался поставить себя на ее место.

Мне почему-то раньше казалось, что все понял, все оценил верно…

Но в тот момент, сидя на ее возмутительно бедной, маленькой кухне, которая ощутимо жала мне в плечах, я понял, что не до конца все верно сделал.

Дед говорил,  если начинаешь жалеть противника, то уже проиграл.

Я изо всех сил старался не жалеть когда-то.

Когда увидел ее впервые после годовой разлуки в конференц-зале, была только ярость и радость. Потом — желание обладать. Желания понять не было.

Потом гнев и боль. Потом желание отомстить за эту боль.

И вот теперь… Жалость.

Я наконец-то осознал, видя ее отчаянную храбрость, ее сжатые кулаки, ее остро блестящие глаза и готовность в них бороться за свое до конца, осознал, насколько она устала. Насколько я, зверь, в самом деле зверь, права она, замучил ее. И как сильно была она одинока.

Не только сейчас, а тогда, замужем за мной.

Проданная и преданная своей семьей, потерявшая ориентиры, она делала то, что делает любое разумное существо.  Приспосабливалась. Наверно, и ее чувства ко мне были в какой-то степени приспособлением.

Только я, молодой дурак, привыкший получать свое с полуоборота и полущелчка пальцами, этого не понимал.

Как и не понимал того, насколько увяз в ней, насколько потерял себя.

Я хотел ее физически, я брал ее так, как только могла подсказать фантазия здорового, опытного мужчины, но на самом деле я не был мужчиной. Мальчиком был капризным, получившим в свое распоряжение игрушку и не думающим, каково игрушке в сломанном мире.

Я оставался  этим мальчиком долго. Обиженным, разозленным, мстительным. Прав был Адиль, прав…

Сейчас вспоминать свои слова, свои поступки страшно и унизительно.

Но с некоторых пор мальчик начал ощущать себя по-другому.

Отец говорил, что мальчик превращается в мужчину, когда начинает осознавать ответственность за свои поступки.

Я думал, что осознаю.

Я ошибался.

Мой сын лежит в колыбели, обнимая своими руками весь мир. И только моя ответственность теперь : сделать так, чтоб мир обнял его в ответ.

Моя женщина, пусть она пока сопротивляется, но она моя, это знаем мы оба, переживает и тревожится.

Я сделаю все, чтоб она чувствовала себя спокойно.

Наверно, это и есть взросление, да?

— Адиль… — перебиваю я брата, — решай сам эти вопросы, я занят сейчас.

— Брат, ну это неправильно, мне напомнить тебе, сколько мы добивались этого контракта? В реалиях разбираешься ты лучше всего. Надо брать ответственность за свои решения, Азат.

Опять про ответственность…

— Я приеду позже, — решаю я.

— Не увлекайся, брат, — смеется сыто и довольно Адиль.

Судя по всему, у него все в порядке с длинноногой дерзкой блондинкой.

— Себе это советуй, — усмехаюсь я, кладу трубку и поворачиваюсь к кроватке сына.

Магнитом меня туда тянет.

Наклоняюсь и вижу, что Адам не спит.

Грызет сосредоточенно палец на ноге, чмокает.

Увидев меня, тут же отпускает ногу и улыбается. Размахивает руками и ногами, приветствуя.

Ловлю себя на том, что губы непроизвольно растягиваются в ответной улыбке.

Позади слышится шорох, поворачиваюсь, вижу, как Наира, с тихим стоном, тянет к себе подушку.

— Ч-ш-ш… — шепчу я сыну, — тихо, маленький… Мама устала сегодня ночью, пусть спит…

Мне страшно, все еще дико страшно брать его на руки, и в то же время ужасно хочется сделать это.

Наклоняюсь, бережно подхватываю под спинку и шею, вспоминая вовремя, что Наира говорила поддерживать именно так и не присаживать.

Сын полулежа располагается на моих руках и, радостно гукая, тянет ручки к бороде. Нравится она ему, судя по всему.