Чужой ребенок (СИ) - Зайцева Мария - Страница 7

— Нормально, — солидно кивает Ванька, — вот, пятерку получил… По физре. И по пению.

— А по русскому? — уточняю я, не желая очаровываться пятерками по указанным предметам. — У вас же тест был? Итоговый? За год?

— Тройбан… — вздыхает Ванька, — но я не виноват! Просто времени мало было!

— Ах, ты еще и поешь… — вспоминаю я известный анекдот про папашу и его сына двоечника, но больше никак не комментирую.

В конце концов, тройка в финале, учитывая стабильные двойки по всем четвертям, это даже и неплохой результат. А я не его мать, чтоб стыдить. И без того… Слишком уж все.

С того дня, как Ванька, предварительно забежав домой и прямо при мне отпросившись у еле ворочающей языком матери, остался ночевать в моей квартире, прошло три недели.

Учебный год практически завершен, и зачем бы мне нужна эта информация? А вот внезапно опять школа возникла с моей жизни, со своим, практически забытым ритмом…

Ванька за это время стабильно ночует у меня три раза в неделю, и я не могу, да и не хочу, на самом деле, как-то этому препятствовать. С того момента, как увидела проиходящее в квартире его матери, моральных сил просто не стало.

Не должен ребенок жить в таких условиях! Просто не должен видеть и слышать то, что видит и слышит Ванька! Не должен, и все тут!

К сожалению, сделать с этим я ничего не могу.

Конечно, наверно, стоит писать заявление в соответствующие инстанции, чтоб Ваньку забирали оттуда и определяли в детдом, но… Но я сама в детдоме росла и точно знаю, что там ему лучше не будет. Физически, быть может, а вот эмоционально…

Несмотря на это, я все же пыталась. Еще две недели назад пробовала аккуратно поговорить с мальчиком о том, что, может, ему будет лучше не с мамой… Но Ванька, моментально определив, к чему ведет разговор, раскричался, заявив, что никуда он не пойдет, никакие детдомы ему не нужны, а будет жить с мамой, а я с такими разговорами могу идти на… Ну вот прямо туда и послал. А потом сбежал, хлопнув дверью и оставив меня в полностью разобранном состоянии.

Я тогда еще подумала, что за что боролась, на то и напоролась. Дура. Не надо было этого начинать. Не надо было привечать чужого ребенка.

Жила себе спокойно, горя не знала… А теперь вот сердце болит…

Ванька объявился через три дня, придя к крыльцу больницы и дождавшись, когда я завершу.

Я вышла, и, угомонив радостно трепыхнувшееся сердце, которое все эти три дня постоянно давало сбои при воспоминании о Ваньке и всей сложившейся ситуации, посмотрела на него, насупившегося и хмурого.

— Ты это… Извини меня, — пробубнил он, не глядя в глаза, — я просто… Ну… Мама, она хорошая… Она просто болеет… И, если я уеду, кто за ней присмотрит?

У меня все внутри перевернулось в этот момент, горло заклокотало слезами. И даже понять толком своей реакции не смогла тогда, такая жалость затопила, такая ненависть ко всему, к ситуации этой глупой, к его матери, ко всей этой гребанной жизни, в которой такие вот мальчики на полном серьезе говорят такое о своих родителях.

Еле-еле слезы угомонила тогда, клянусь!

Я, казалось, давно уже и прочно забывшая о том, что это такое, слезы, плакавшая последний раз на похоронах деда и бабки, как в сказке, умерших в один день, в тот момент изо всей сил давила в себе эту жалость, эту топкую нежность к чужому ребенку, такому чистому и сильному.

Не помню, что говорила, с трудом сглотнув ком в горле, кажется, что-то нейтральное, деловое даже. И жизнеутверждающее, потому что Ванька, похоже, ожидавший справедливого “от ворот поворота”, расслабился, разулыбался и выдохнул. И я с ним выдохнула, словно рубеж какой-то перешла. Грань невидимую, но ощутимую.

После этого жизнь потекла в прежнем режиме, Ванька повадился приходить ко мне каждую смену практически, ошивался с Иванычем, живо пристроившим его к физическому труду, лопал еду моего приготовления, я теперь специально носила два контейнера на всякий случай, и, в целом, примелькался моим коллегам.

Дима, который в самом начале пару раз приподнимал удивленно бровь, видя меня рядом с Ванькой, после нескольких неудачных попыток разговоров и расспросов, отвял, похоже, решив, что я окончательно двинулась башкой и переехала в категорию старых дев. Только вместо кучи кошек завела себе мальчишку, будущего трудного подростка.

Остальные вообще ровно на это все смотрели. Кому интересна чужая жизнь? Или чужой ребенок?

За эти три недели я еще умудрилась разобраться с Ванькиным приводом в полицию, сгоняв на встречу в владельцем той самой точки, продавец которой обвинил Ваньку в воровстве.

Владелец, молодой парень с красивым именем Родион, оказался вообще душкой и очень позитивным чуваком. Он легко согласился забрать заявление, выслушал мои благодарности и пригласил на кофе.

От кофе я отказалась, но телефон свой дала, и мы вот уже неделю периодически переписывались в ватсапе. Не скажу, что сильно вдохновлялась, но почему бы и нет? После Димы у меня были только одни совсем недолгие отношения, как-то быстро сошедшие на нет из-за моей вечной занятости и усталости. Парню нужно было, чтоб я поддерживала его увлечения ночными клубами и бильярдом, а мне нужно было тупо добраться до постели. И вовсе не в его компании. Так что не сошлись билогическими ритмами, можно сказать.

Здесь, с Родионом, пока еще ничего не выстраивалось, но болтать с ним было прикольно. Правда, Ванька ревниво косил глазом, когда телефон заливался бесконечным треньканьем от входящих сообщений, но пока что благоразумно молчал.

И это правильно.

Без того косяк ходячий, двоечник, так что нечего нарываться.

Вот и сейчас терпеливо сносит мою иронию, впрочем, он вряд ли знает этот анекдот, а потому просто настороженно ведет ухом, но не высказывается.

— Ладно, гуляй, у меня еще два часа смены, — командую я ему, — потом уроки делать будем.

— Да какие уроки! — обиженно вопит он, — каникулы!

— Да? — надо же, точно… Последний учебный день же…

Все на свете забудешь тут с этим ритмом жизни…

— И я , к тому же, на минуту всего, — говорит он мне солидно, — а потом на работу.

— На какую еще работу? Когда успел?

Я, конечно, в курсе, что Ванька периодически подрабатывает. То флаеры раздает, то листовки расклеивает.

Но в последнюю неделю он подналег на учебу и, после настойчивых разговоров, принял решение пока что не работать.

Так что его слова для меня неожиданность.

— А я устроился курьером!

— Куда еще?

— В фирму, — очень важно говорит Ванька.

— Да что еще за фирма-то? Вань! Как они тебя взяли, несовершеннолетнего?

— Нормально взяли… — надувается он, — так и знал, что ты будешь выговаривать…

— Вань… — пытаюсь объяснить я, — это странно очень, ты понимаешь? Они тебя на договор взяли? Ты его подписывал?

— Нет… Сегодня первый пробный день. На три часа всего.

— А что разносить?

— Бумаги только.

Я молчу, обдумывая ситуацию. Странную, конечно. Нет, с одной стороны, такой работник и по зарплате выгодный, но с другой…

— Ань, — появляется на пороге Вовка, — бегом!

И я срываюсь с места, едва успев потрепать Ваньку по вихрастой башке.

Пока мы с сурово сжимающим губы Димкой повторно реанимируем больного, у которого на ивл “стукануло” сердце, проходит время. Затем привозят мужчину со свадьбы с колото-резанным, а за ним приезжает полиция и вязанка болеющих всей душой за него родственников, которых тоже приходится успокаивать и приводить в чувство, короче говоря, мы с Димой впервые за все дежурство садимся только на сдаче смены.

Потом выкатываемся на крыльцо, смотрим друг на друга…

И я молча отказываюсь от предложенной сигареты.

Хотя хочется до ужаса.

— Поехали, до дома довезу, — предлагает Дима.

И у меня нет сил отказываться, ноги реально не держат.

В машине у него приятно пахнет, играет расслабляющая музыка, и я придремываю.

Во сне ощущаю ласковые прикосновения к щеке, шее, это приятно до дрожи. Непроизвольно тянусь за нежностью еще, открываю глаза, когда по шее начинают скользить горячие губы.