Эфирный эликсир (СИ) - Порошин Влад - Страница 12

— Чего тебе, Валера? — Мне открыла дверь Лариса Львовна, жена дяди Саши.

— Здравствуйте, хотел попросить гитару у дяди Саши, примерно на неделю. Вот решил приобщиться к музыке, так как всё преходяще, а музыка вечна. Родители пока денег на инструмент не дают.

— Саш, к тебе! — Окрикнула она мужа и пошла разнимать дерущихся сыновей, которые, скорее всего уже что-то необычное в своём будущем предчувствовали.

Александр Викторович в той моей юности научил первым аккордам примерно где-то после этого Новогоднего праздника. Мы с Рысцовым вдруг загорелись собственной музыкальной группой, мало нам показалось футбола, баскетбола и хоккея. И я уже через две недели, в отличие от кореша, которому гитара быстро обрыдла, вполне сносно исполнял простые песни Цоя и дворовую романтику:

У Алёнки карие глаза,

У Алёнки волосы по плечи.

Ты меня, Алёнка, прогнала

И с другим целуешься при встрече…

— Решил, значит гитарой овладеть? — Улыбнулся дядя Саша, пригласив меня на кухню. — Хорошее дело. У меня есть самоучитель, правда он старенький, но там всё доступно написано. Или ты хочешь, чтоб я тебе аккорды показал?

— Александр Викторович, вы мне лучше гитару покажите, может я сам смогу что-нибудь изобразить. — Усмехнулся я и подумал, что хватит уже, один раз научили в прошлой жизни.

— Интересно, — пробормотал он и, поставив на газ чайник, вышел из кухни за инструментом.

А уже через минуту я держал в руках легендарную гитару дяди Саши, с гэдэеровскими наклейками, с серебряными струнами, из-за которых у меня в первой юности за день выскочили мозоли на подушечках пальцев, но с богатым объёмным звуком, так как инструмент этот сделан был под заказ хорошим мастером.

— Ну, играй, я послушаю, ха-ха, — засмеялся Александр Викторович.

Я взял пару аккордов, чтобы убедиться, что пальцы вполне сносно слушаются, задумался на три или четыре секунды, что приблизительно может дяде Саше понравиться и жахнул по струнам песню талантливого барнаульского музыканта Льва Шапиро «Самый лучший день»:

Триста тысяч часов за спиною,

Триста тысяч планет надо мною,

Не устал ли создатель их в небе кружить?

Каждый раз просыпаясь с рассветом,

Неспроста вспоминаешь об этом:

"Очень здорово всё-таки жить!".

А когда я заиграл небольшой проигрыш перед забойным припевом, на кухню уже переместились его жена и двое непослушных ребятишек, которые прекратили молотить друг друга, из-за примиряющего характера хорошей музыки:

Самый лучший день заходил вчера.

Ночью ехать лень, пробыл до утра.

Но пришла пора и собрался в путь:

"Ну и ладно, будь!"…

Когда я прекратил надрывать свои пока ещё плохо растянутые голосовые связки, дядя Саша сначала взял гитару, осмотрел её со всех сторон, нет ли в ней потайной дверки, благодаря которой она может играть сама. Затем взглянул на покрасневшие подушечки пальцев моей левой руки. И выдал свой вердикт:

— Песня — класс. Голос — только в туалете орать «занято». Но слух у тебя есть, и играть ты скорее можешь, чем нет. В общем, толк будет, но надо работать, вкалывать. Я вот после Нового года группу хочу собрать, деньги на инструменты даёт моя, кхе, организация. Держи гитару, репетируй. Потом поподробней пообщаемся.

— Отличная песня, Валера, — подытожило вердикт супруга Лариса Львовна. — И тембр голоса, кстати, очень даже ничего.

— Нормально, — пробубнил дядя Саша.

Перед сном я очень долго ворочался с боку на бок и думал, что сосед-то прав, с таким вокалом из ресторана вылечу через пять минут. Связочки нужно растянуть, голос раскрепостить, придать ему мощь и глубину. В той юности у меня ушло на это две недели, и потом уже дальнейшие изменения были малозаметны. Так что пока всё путём… всё путём… всё…

Внезапно картинка перед глазами перенесла меня из ночи в день, в серую и неприятную погоду. Я медленно шагал по знакомой городской улице, но дома вокруг были какие-то не жилые с выбитыми стеклами и раскуроченными подъездными дверьми. Людей тоже вокруг не наблюдалось, хотя я точно был уверен, что кто-то здесь есть и смотрит мне в спину, кто-то прячется в заброшенных зданиях. Хорошая природная интуиция и во сне тоже сопровождала меня. Именно из-за интуиции я остановился около гастронома, мимо которого ежедневно ходил в школу.

Этот магазин встретил меня выбитыми большими панорамными витринами, и показал, что внутри него кроме переломанных прилавков и ещё каких-то разбросанных по полу ящиков нет ничего. Однако в поиске ответов на все вопросы я двинулся в торговый зал, заскочив внутрь через выбитую витрину. Далее я пересёк покрытое толстым слоем пыли помещение и свернул в подсобку. Зачем мне понадобился кабинет директора магазина, я понять не мог, но шёл туда, повинуясь внутреннему чутью. «Календарь! Посмотри настенный календарь!» — вспыхнула тревожная мысль в голове. «Ну, конечно, календарь, — обрадовался я. — Календари — это же обязательный атрибут всех офисных помещений! Когда сдавать отчёты, когда праздники и выходные, и когда начнётся отпуск, это всё должно быть на календаре!».

Однако настенный календарь, который я обнаружил в пустом кабинете директора магазина, меня озадачил. Так как на нём не было ни месяцев, ни недель, ни чисел, а вместо них на всю площадь плаката красовалось «Колесо сансары», которое кусал острыми клыками гигантский зверь, повелитель загробного мира Яма. Я попытался повнимательней сфокусировать зрение, но тут что-то с шумом брякнулось в торговом зале и мне стало не до «сансары». Я пулей рванулся на звук.

— Стоять, сука! — Заорал я, перескакивая через валяющиеся под ногами ящики. — Стой, гадина! — Крикнул, уже выскакивая из коридора подсобки, и тут меня накрыла тьма и я проснулся.

— Колесо сансары, — очень тихо прошептал я, чтобы не разбудить младшую сестру, спавшую по другую сторону одёжного шкафа.

«Сансара? Сансара? — подумал я. — Что же у нас в Шахтёрске было связанное с индийским ведизмом? В конце восьмидесятых и в начале девяностых много чего чудного хлынуло в СССР. Секты всякие, баптисты, кришнаиты и прочие схлестнулись в Москве с комсомольцами и сталинистами. Однако почитатели Бога Кришны до нашего сурового шахтёрского городка не добрались, слишком мы далеки были от цивилизации. Но ведь что-то в городе подобное было в конце этого 1987 года, это я точно помню».

Во вторник Наина Файзиевна сдержала свою угрозу посетить городское управление внутренних дел, которое находилось в пятнадцати минутах ходьбы от школы, сразу же за «музыкалкой», где детей мучили фугами, сюитами и сонатами. И хоть начальник нашей городской милиции отфутболил Наину и меня вместе с ней к старшему следователю прокуратуры, капитану Ивану Романовичу Степлакову, поход можно было считать удавшимся. Наина такого шороху навела в кабинете следователя, что вынудила того согласиться на посещение нашей школы с рассказом об пропавших и убитых девушках.

А вот мои вопросы, невысокий, но широкоплечий мужчина с толстым мясистым носом, примерно лет сорока, проигнорировал. Меня интересовало, есть ли подобные преступления в близлежащих населённых пунктах, и когда случилась первая пропажа девушки подходящего типажа? Про то, что объединяет жертвы преступника и про существующие разрабатываемые версии, я даже спрашивать не стал. Я вдруг понял, что следователь Степлаков, по какой-то причине намерен спустить это дело на тормозах, то есть умять его без излишнего шума и огласки. «Неужели к убийству девушек причастен кто-то из людей имеющих связи и власть? — подумал я, когда мы покинули здание ГУВД. — Теперь понятно, почему только в 93-ем посадят первого попавшегося, на которого просто спишут этих бедных девчонок».

— О чём задумался Валера? — Спросила учительница, когда мы возвращались в школу.