Бабель (ЛП) - Куанг Ребекка - Страница 37

Через неделю после начала семестра Хилари Гриффин наконец-то соизволил встретиться с Робином лично. Они снова бодро шагали по Оксфорду, на этот раз следуя вдоль Темзы на юг, в сторону Кеннингтона. Встреча была похожа на промежуточный отчет об успеваемости перед суровым и редко появляющимся руководителем, и Робин наслаждался похвалой, стараясь не показаться задорным младшим братом.

«Значит, я хорошо работаю?»

«Ты очень хорошо справляешься. Я очень доволен».

«Так ты теперь расскажешь мне больше о Гермесе?» спросил Робин. «Или, по крайней мере, скажешь мне, куда идут слитки? Что ты с ними делаешь?

Гриффин усмехнулся. «Терпение».

Некоторое время они шли молча. Как раз в то утро была гроза. Изида текла быстро и шумно под туманным, темнеющим небом. Это был такой вечер, когда мир казался лишенным красок, как незавершенная картина, набросок, существующий только в серых тонах и тенях.

Тогда у меня есть еще один вопрос, — сказал Робин. Я знаю, что теперь ты не расскажешь мне много о Гермесе. Но хотя бы скажи мне, чем все это закончится».

«Чем все закончится?»

«Я имею в виду — мое положение. Нынешнее положение кажется прекрасным — пока я не пойман, я имею в виду — но оно кажется, я не знаю, довольно неустойчивым.

«Конечно, оно неустойчивое,» сказал Гриффин. Ты будешь хорошо учиться, закончишь университет, а потом они попросят тебя делать всевозможные неблаговидные вещи для Империи. Или они поймают тебя, как ты сказал. В конце концов, все заканчивается, как это случилось с нами».

«Все ли в Гермесе покидают Бабель?»

«Я знаю очень немногих, кто остался».

Робин не знал, как к этому относиться. Он часто убаюкивал себя фантазиями о жизни после Бабеля — о пышной стипендии, если он этого хотел; о гарантии более оплачиваемых лет учебы в этих великолепных библиотеках, жизни в комфортабельном жилье колледжа и репетиторстве богатых студентов по латыни, если ему нужны дополнительные карманные деньги; или о захватывающей карьере, путешествующей за границу с покупателями книг и синхронными переводчиками. В «Чжуанцзы», которую он только что перевел вместе с профессором Чакраварти, фраза tǎntú* буквально означала «ровная дорога», метафорически — «спокойная жизнь». Именно этого он и хотел: гладкого, ровного пути к будущему без неожиданностей.

Единственным препятствием, конечно, была его совесть.

«Ты останешься в Бабеле до тех пор, пока сможешь», — сказал Гриффин. Я имею в виду, ты должен — небеса свидетельствуют, что нам нужно больше людей внутри. Но это становится все труднее и труднее, понимаешь. Ты обнаружишь, что не можешь примирить свое чувство этики с тем, что они просят тебя делать. Что произойдет, если они направят тебя на военные исследования? Когда они отправят тебя на границу в Новую Зеландию или Капскую колонию?

Ты не можешь просто избежать этих заданий?

Гриффин рассмеялся. «Военные контракты составляют более половины рабочих заказов. Они являются необходимой частью заявления о приеме на работу. Да и платят хорошо — большинство старших преподавателей разбогатели, сражаясь с Наполеоном. Как, по-твоему, старый добрый папа может содержать три дома? Это жестокая работа, которая поддерживает фантазию».

«И что дальше?» спросил Робин. «Как мне уйти?»

«Просто. Ты инсценируешь свою смерть, а потом уходишь под землю».

«Это то, что ты сделал?»

«Около пяти лет назад, да. И ты тоже, в конце концов. И тогда ты станешь тенью на кампусе, которым когда-то управлял, и будешь молиться, чтобы какой-нибудь другой первокурсник нашел в себе силы предоставить тебе доступ к твоим старым библиотекам». Гриффин бросил на него косой взгляд. «Тебя не устраивает такой ответ, не так ли?»

Робин колебался. Он не знал, как выразить свой страх. Да, в отказе от оксфордской жизни ради Гермеса была определенная привлекательность. Он хотел делать то же, что и Гриффин; он хотел получить доступ к внутренним делам «Гермеса», хотел увидеть, куда уходят украденные слитки и что с ними делают. Он хотел увидеть скрытый мир.

Но если он уйдет, он знал, что никогда не сможет вернуться.

«Это так тяжело — быть отрезанным», — сказал он. «От всего».

Ты знаешь, как римляне откармливали своих дормисов? спросил Гриффин.

Робин вздохнул. «Гриффин».

Твои наставники заставляли тебя читать Варро, не так ли? Он описывает глирарий в «Res Rustica».* Это довольно элегантное приспособление. Ты делаешь банку, только она перфорирована отверстиями, чтобы дормисы могли дышать, а поверхности отполированы так гладко, что сбежать невозможно. В углубления кладут еду, а чтобы мышам не было слишком скучно, делают выступы и дорожки. И самое главное — не допускать темноты, чтобы мыши всегда думали, что пришло время впадать в спячку. Они только и делают, что спят и откармливаются».

«Хорошо», — нетерпеливо сказал Робин. «Хорошо. Я понял картину».

«Я знаю, это трудно,» сказал Гриффин. Трудно отказаться от атрибутов своего положения. Ты все еще любишь свою стипендию, ученые мантии и винные вечеринки, я уверен...

«Дело не в винных вечеринках», — настаивал Робин. Я не... я имею в виду, я не хожу на винные вечеринки. И дело не в стипендии, и не в дурацких нарядах. Просто... я не знаю, это такой скачок».

Как он мог это объяснить? Бабель представлял собой нечто большее, чем материальный комфорт. Бабель был причиной того, что его место в Англии, почему он не попрошайничал на улицах Кантона. Бабель был единственным местом, где его таланты имели значение. Бабель был безопасностью. И, возможно, все это было морально ущемлено, да — но так ли уж неправильно хотеть выжить?

«Не беспокойся», — сказал Гриффин. Никто не просит тебя покидать Оксфорд. Это неразумно со стратегической точки зрения. Видишь ли, я свободен, и я счастлив снаружи, но я также не могу попасть в башню. Мы в ловушке симбиотических отношений с рычагами власти. Нам нужно их серебро. Нам нужны их инструменты. И, как бы нам ни было неприятно это признавать, мы извлекаем пользу из их исследований».

Он подтолкнул Робина. Это был братский жест, но ни один из них в этом не разбирался, и он получился более угрожающим, чем, возможно, хотел сказать Гриффин. «Ты читаешь и остаешься внутри. Не беспокойся о противоречии. Твоя вина смягчена, пока что. Наслаждайся своим глирариумом, маленький дормус».

Гриффин оставил его на углу Вудстока. Робин смотрел, как его тонкая фигура исчезает на улице, как его пальто хлопает вокруг него, словно крылья огромной птицы, и удивлялся, как он может одновременно восхищаться и негодовать на кого-то.

В классическом китайском языке иероглиф 二心 обозначал нелояльные или предательские намерения; буквально он переводится как «два сердца». И Робин оказался в невозможной ситуации: он дважды любил то, что предал.

Он действительно обожал Оксфорд и свою жизнь в Оксфорде. Было очень приятно находиться среди бабблеров, которые во многих отношениях были самой привилегированной группой студентов. Если они выставляли напоказ свою принадлежность к Бабелю, им разрешалось посещать любую из библиотек колледжа, включая абсурдно великолепную Кодрингтон, в которой на самом деле не хранилось никаких нужных им справочных материалов, но которую они все равно посещали, потому что ее высокие стены и мраморные полы позволяли им чувствовать себя очень величественно. Все их жизненные расходы были взяты на попечение. В отличие от других слуг, им не приходилось подавать еду в зал или убирать комнаты наставников. Их комната, питание и обучение оплачивались непосредственно Бабелем, так что они даже не видели счетов. Кроме того, они получали стипендию в двадцать шиллингов в месяц, а также имели доступ к фонду по своему усмотрению, который они могли использовать для покупки любых материалов, которые им нравились. Если им удавалось доказать, что авторучка с золотым колпачком поможет в учебе, Бабель оплачивал ее.

Значение этого никогда не приходило Робину в голову, пока однажды вечером он не наткнулся на Билла Джеймсона в общей комнате, который с жалким выражением лица выводил цифры на листе бумаги.