Дядя самых честных правил 3 (СИ) - Горбов Александр Михайлович - Страница 20

Мне показалось, что у Настасьи Филипповны есть тайный план — накормить меня так, чтобы я застрял в дверях и не мог никуда поехать.

— Доброе утро, Константин Платонович.

В столовую вошёл Оболенский, обозрел стол с едой и усмехнулся.

— Прошу, присаживайтесь, — я махнул рукой, — закусим перед дорогой.

Настасья Филипповна бросила неприязненный взгляд на офицера и поджала губы. Зря она так — надо и его закормить до невменяемости, тогда бы поездка точно не состоялась. Но вслух шутить я не стал: старая ключница искренне за меня переживала, а посланника Тайной канцелярии готова была придушить собственными руками.

От кофия я отказался — после бессонной ночи бодрость мне была ни к чему, лучше посплю в дороге.

— Александр Фёдорович, — я обратился к Оболенскому, напустив самый дружелюбный вид, — не возражаете, если я возьму с собой коня?

— З-зачем? — он удивлённо поднял взгляд от тарелки с кулебякой. — Я вас доставлю в карете, с удобствами.

— А обратно? Я бы не хотел возвращаться на перекладных.

— Не советую, Константин Платонович, — Оболенский неопределённо махнул ладонью. — Конюшня там… н-никуда негодная.

Пояснять, где именно “там”, он не стал. Ладно, что-нибудь придумаю, не в первый раз выкручиваюсь.

Я положил салфетку на стол и поднялся. Оболенский дёрнулся, но я остановил его жестом.

— Не торопитесь, Александр Фёдорович. Я возьму вещи, спущусь, и поедем.

Багажа у меня набралось два саквояжа. Один собирали Настасья Филипповна с Таней, а другой — я сам. В первом были всякая одежда, бритва и прочее, а во втором исключительно магическое добро. Несколько хрустальных призм, завёрнутых в ветошь; пара книг по деланной магии, полезных, но которые не жалко бросить; всякая другая мелочёвка и, самое главное, копия дневника Бернулли. Его листы я специально зачаровал — скрыл истинный текст, а поверх скопировал ерунду из первого попавшегося романа.

Я не стал звать слугу, подхватил саквояжи и двинулся на первый этаж. Оболенский уже ждал меня в прихожей, нетерпеливо вышагивая из угла в угол.

— Идёмте, Александр Фёдорович, я готов.

Мы не успели дойти до кареты, как из дома высыпали обитатели поместья.

— Костя! — Марья Алексевна шла впереди всех. — Ты ничего не забыл? А попрощаться?

Близкие окружили меня, пряча в глазах печаль и стараясь не выглядеть слишком уж расстроенными. Одна Ксюшка не скрывала своих чувств и всхлипывала, обняв меня за пояс.

— Обещаю, всё будет хорошо!

Я широко улыбнулся и начал обнимать всех по очереди.

— Смотри мне, — шепнула Марья Алексевна, — ты обещал вернуться живым и здоровым. И желательно, не через двадцать лет из Сибири.

— Обещал — значит, сделаю.

Ненавижу долгие прощания, от них только тяжелее на душе становится. Я последний раз обнял домашних, помахал рукой и пошёл к карете.

Каково было моё удивление, когда Киж оказался возле экипажа раньше меня и, не скрываясь, полез внутрь. Оболенский, стоявший возле двери, даже не посмотрел в сторону мёртвого поручика. Будто и вовсе не заметил ещё одного пассажира. Интересные дела! Он его действительно не заметил или Киж успел с ним договориться?

Впрочем, я не стал спрашивать об этом секунд-ротмистра, чтобы не портить игру Кижа. Спокойно дошёл до кареты, чуть не поскользнулся на обледенелой подножке, но всё-таки удержался и сел на своё место.

Киж забился в угол, откинулся на сиденье, закрыл глаза и прикинулся ветошью. Честное слово, даже мне оказалось сложно его заметить — он будто стал полупрозрачным, и взгляд сам перескакивал через него. Нет, однозначно, это какая-то магия, причём особая мертвецкая.

Оболенский занял место напротив меня и хотел закрыть дверь. Но тут внутрь просочился ещё один неожиданный пассажир.

— Мяу!

Мурзилка запрыгнул ко мне на колени, удобно уселся и уставился на Оболенского злым взглядом.

— Это ещё что такое?! — секунд-ротмистр потянулся, чтобы вышвырнуть кота. — Никаких жи…

— Ш-ш-ш!

Подорбрыш, не вставая, вытянул лапу, выпустил длинные когти и оскалился. Что клыки, что когти мерцали бледным голубоватым светом, а по вздыбленной шерсти пробежали крохотные молнии.

Оболенский замер, а Мурзилка ещё раз зашипел и обозначил удар лапой. Судя по дрогнувшему эфиру, кот собирался рвать не только когтями и зубами.

— Ш-ш-ш!

Глядя в глаза секунд-ротмистру, кот приподнялся. Распушив хвост трубой, он приготовился биться не на жизнь, а на смерть, но не дать выкинуть себя из кареты.

— Александр Фёдорович, — я погладил кота и улыбнулся, — мне запрещено взять с собой животное? Конюшня ему не требуется.

— Э…

Оболенский моргнул, отдёрнул руку и закашлялся.

— Разрешения никто не давал…

— Но и не запрещали?

— Ммм…. Н-нет.

Мурзилка, состроив ехидную морду, улёгся у меня на коленях и широко зевнул. На секунд-ротмистра он косился с насмешкой: мол, давай, попробуй меня выставить, посмотрим, кто первый из кареты вылетит.

— Л-ладно, оставьте, если так хочется, — махнул рукой Оболенский и, приоткрыв дверь, крикнул: — Поехали!

Отряд Тайной канцелярии не стал рисковать, пробираясь по заснеженным дорогам напрямую к Владимиру, и выбрал маршрут через Муром. И вот я снова ехал по Осьмой государевой дороге, как когда-то с Бобровым, только теперь в обратную сторону.

Кони у моих конвоиров были обычные, живые и не самые лучшие. Скорость выходила не ахти какая, к тому же отряд делал частые остановки на постоялых дворах и трактирах. А что бы и не сделать, коль кормят за казённый счёт? Пусть не разносолы всякие, зато много и сытно. Я после домашней стряпни был не в восторге, но моего мнения не спрашивали.

Вечером мы остановились на ночлег в придорожном трактире, показавшемся мне смутно знакомым. Но эти заведения похожи друг на друга, как близнецы, так что и ошибиться недолго. Киж остался сидеть в карете, а я взял Мурзилку на руки и пошёл за Оболенским.

В обеденном зале я поймал на себе несколько недоумённых взглядов. Мол, вот же ж барин с придурью — кота с собой носит. Но никто вслух ничего не сказал: себе дороже задирать дворянина.

Мы с Оболенским устроились за столом возле окна, а солдаты в другом конце зала, где собиралась публика попроще. Кота я посадил на свободный стул — Мурзилка, на удивление, вёл себя в общественных местах благовоспитанно. Не безобразничал, не пытался утащить еду с тарелок, не орал и не драл мебель когтями. Будто князь, путешествующий инкогнито и смотрящий на всякую чернь свысока.

Но только нам принесли тарелки с едой, кот спрыгнул на пол, добежал до дверей и выскользнул на улицу. Переживать за него я не стал — эта рыжая зараза нигде не пропадёт.

— Александр Фёдорович, мы остановимся здесь на ночь?

Оболенский, занятый едой, невнятно промычал и кивнул.

— В таком случае, если не возражаете, я закажу нам что-нибудь выпить.

— Угу, — секунд-ротмистр согласился немедля.

— И вашим людям тоже, для сугреву. Всё-таки весь день на морозе тряслись.

Секунд-ротмистр слегка удивился, но возражать не стал.

— Эй, человек!

На зов тут же подбежал слуга, выслушал заказ и тут же поспешил исполнять. Не прошло и трёх минут, как нам принесли пару бутылок красного вина, а солдатам штоф “хлебного”.

Вояки от такого поворота дел заулыбались, разлили по первой в кружки и подняли их, кивая в мою сторону. Оболенский от них тоже не отставал: налил себе и мне, тут же выпил и безотлагательно повторил. Я всего лишь пригубил, стараясь не скривиться — вкус выпивки не понравился совершенно.

После третьей я начал осторожно расспрашивать секунд-ротмистра.

— Александр Фёдорович, а что сейчас в столице происходит? В нашу глушь новости с большим опозданием приходят, а то приеду и буду выглядеть дремучим провинциалом.