ЛюБоль - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 8

Мужчины расхохотались, а я снова посмотрела на огонь.

Нет, я не жалела, что, вопреки всем доводам рассудка, тронулась в такой опасный путь и блефовала перед отцом Даниилом, будь он трижды проклят, старый жадный урод. Отец не разрешал мне уезжать. И я с ним ни о чем не говорила. Хотя, я более чем уверена, что Олег Александрович Лебединский мечтал избавиться от моего присутствия. Замуж выдать не вышло, значит он бы придумал что-то еще, лишь бы меня не было рядом. Хотя и утверждал всегда, что любит свою огненную девочку, приезжая несколько раз в год навестить. Я ему не верила. Когда любят, хочется видеть постоянно, каждую секунду. Когда любят, скучают, как я по нему и братьям. Если бы мне было можно спокойно разъезжать везде, как и мужчинам, я бы навещала их каждый день, но они не приезжали ко мне – значит, это их выбор.

Я знала, что говорят у меня за спиной – что я не дочка Лебединского. Что моя мать нагуляла меня. И сколько бы мои волосы не прятали под головными уборами, люди знали, какой у них цвет. И знали, что ни у кого из нашей семьи таких волос никогда не было.

Пусть даже отец и говорит, что все молчат, и он вырвет язык любому, кто скажет плохое слово обо мне. Я ему не верила. Вернее, я точно знала, что любой обидчик будет наказан по приказу отца, но не потому что оскорбил его маленькую девочку, а потому что посмел сквернословить о дочери самого Олега Александровича Лебединского. Любовь не живет в словах, она живет в поступках, а когда поступки вызывают сомнения в ней, то её там и нет вовсе. Если вы задаетесь вопросом любит ли вас человек, то, наверное, уже можно его не задавать вслух – ответ до боли очевиден.

Меня сопровождали лучшие люди, из тех, что остались дома. Остальные поехали с отцом. Что-что, а стеречь меня папа умел хорошо. Какая же я дура, что надела платье и шубу. Надо было одеться по-спортивному, тогда и я бы могла за себя постоять. Стрелять умею, драться тоже. Чем еще было заниматься в постоянном одиночестве с частными учителями и совершенно без друзей. Я попросила отца нанять мне тренера по стрельбе и по рукопашному бою. Отец тогда возмутился «Лучше бы училась танцам». Я его услышала… и каждый мой день был полностью забит тренировками. Чтобы ночью упасть в постель и уснуть, а утром снова встать и не чувствовать дикого одиночества, окружавшего меня со всех сторон в роскошном доме.

Я подумала о гибели Артема и почувствовала, как сердце снова болезненно сжимается в твердый камень. Нет, я не плакала. Свое потрясение пережила, когда нам позвонили и сказали, что Артем разбился. Что он сломал позвоночник и свернул шею. Мастер спорта, человек, который проводил свое время на горнолыжных тренировках с самого детства.

Целый день я не выходила из комнаты и смотрела в одну точку, но так и не заплакала. Разучилась или выплакала так много за эти годы понимания, что отец и братья меня стесняются, прячут, не считают достойной носить фамилию Лебединская. Слез давно не осталось.

Я просто понимала – пустота внутри меня стала больше. В моем сердце теперь просторней, и скоро там будет звенеть от опустошения. Артем – единственный из братьев, с кем я была близка. Единственный, кто практически жил в этом своеобразном заточении со мной добровольно и любил меня. Он был всего лишь на три года старше. Тема научил меня всему, что знал сам. Это он нашел и привел ко мне своего тренера по борьбе. Он проводил со мной много часов и тренировался вместе. Боже! Кто мог желать Артему зла?

Ведь он был слишком мягок и добр, чтобы нажить врагов так быстро. Я никогда не поверю, что он разбился сам. Мой любимый Тема, который перебирал мои волосы и говорил, что никогда в жизни не видел ничего красивее их.

А я никогда не видела кого-то красивее моего братика. Светловолосый, с глазами такого же цвета, как и у меня, высокий и сильный. Когда смотрела на него, то чувствовала, как сердце согревает любовь. Зачем отец отправил его одного так далеко? Разлучил нас. Почему не позволил поехать вместе с ним? Впрочем, я ведь прекрасно знала ответ на этот вопрос – папа лелеял тайную надежду, что я все же уйду в монастырь. Ведь потом можно будет рассказывать своим друзьям и газетчикам, что его дочь святая, потом можно будет добиться большего на выборах в мэры города.

От одной мысли об этом внутри поднималась волна дикой ярости. Почти такой же, как когда я узнала о смерти своего жениха. Нет, я не скорбела о нем, потому что видела всего лишь раз в жизни – на собственной свадьбе. Я понимала, что он женится не на мне, а на кошельке моего отца и на моем щедром приданом, которое папа увеличивал с каждым годом, разыскивая для меня женихов еще до того, как точно решил определить меня в монастырь.

Речи о том, чтобы я выбрала себе кого-то по любви, и не было, и не могло быть. Папа хотел выбрать кого-то из своего окружения, кого-то с таким же доходом, с такими же возможностями. Сына его партнера по бизнесу звали Роберт. Его мать была англичанкой, и всю свою жизнь он провел в Англии. Отучился в Оксфорде и должен был унаследовать весь бизнес своего отца.

Но не сложилось… я помню, как он упал навзничь, и из дырки на лбу на пол фонтанировала кровь. Люди орали, разбегались в панике, охрана толпилась возле трупа, а я в окровавленном свадебном платье просто смотрела на умирающего жениха и…понимала, что ощущаю дикую жалость и в то же время освобождение.

А потом я плакала от злости, плакала и понимала, что замужество было единственной возможностью сбежать от отца, стать независимой, уехать подальше. А теперь…теперь это точно приговор. Отец не оставит мысли избавиться от меня.

Моя жизнь разделилась на «до» и «после». Я смотрела на лицо своего мертвого жениха с короткой рыжей бородой, веснушками на щеках, которые стали коричневого цвета из-за синевы холодной кожи, и понимала, что меня начинает тошнить еще больше, чем когда я представляла себе, как он будет ко мне прикасаться.

Иногда я раздевалась у зеркала и подолгу смотрела на свое тело, слушала лесть Миры и думала о том, что могла бы быть жуткой уродиной – это все равно ничего бы не изменило. Иногда мне самой хотелось взять нож и исполосовать себя до мяса, чтобы понять, что я еще жива, чтобы в этом однообразии изменилось хоть что-то. Чтобы отец приехал из своих вечных поездок или кто-то из братьев навестил меня. Но они все слишком заняты или слишком считают меня другой, чтобы любить в открытую. Идеальность нарушена – Олег Александрович Лебединский не само совершенство. У него родилась дочь с очень странным цветом волос. Дочь…которую втайне все считали чужой. Из-за которой могли за спиной называть его рогоносцем.

– Оля, с замужеством не вышло. Может, ты все-таки обдумаешь мысль о том, чтобы обратиться к Богу? Спокойная жизнь, твое любимое одиночество…

– А почему ты решил, папа, что одиночество мною любимо?

– Ты никогда не жаловалась.

– Значит пришло время жаловаться. Мне не нужно проклятое одиночество. Я всю жизнь ждала своего совершеннолетия, я хотела учиться, я хотела выйти в люди. Неужели то, что скажут другие, намного важнее меня? Важнее моей судьбы? Или поддержка церкви на выборах стоит того, чтобы упрятать меня навечно?

– Как ты смеешь со мной так говорить и перечить мне!

– Наконец-то смею. Что я теряю и что могу потерять? Разве может быть хуже, чем уже есть?

– Может! Мои враги воспользуются тобой!

– Я никогда не приму постриг, отец. Никогда. И можешь делать со мной что угодно.

Но внутри появился страх, что отец заставит меня насильно. Отвезет и оставит в монастыре, где проклятые фанатики скрутят мне руки и постригут, не спрашивая моего мнения. Я бы не удивилась. Зачем мне это тело, которое больше никогда не увидит мужчина, зачем мне эти волосы, к которым никогда никто не прикоснется, кроме стилистов и парикмахеров? Хотя и они мне нужны. На меня все равно никто не смотрит. Я даже никогда не давала интервью и фотообъективы газетчиков попадала так редко, что люди забыли о том, что у Лебединского помимо трех сыновей есть еще и дочь. Я даже не успела любить… Судьба, проклятая лживая тварь, выдрала у меня даже это, едва дав потрогать кончиками пальцев языки пламени…Я уже любила. Но жизнь распорядилась иначе, и он исчез. Исчез мой Хищник…Так я его называла. Мальчишку с карими бархатными глазами и лицом, как на картинах художников. С черными волосами и худощавым мускулистым телом.