Стану смелой для тебя (СИ) - Акулова Мария - Страница 40

Вокруг – тихо, а слух у Санты так напряжен, что она впервые способна различить гул холодильника и  оценить, как громко работает вентиляционка. А ещё она больше смерти боится, что им не дадут поговорить. Не дадут хотя бы чуть-чуть друг друга понять. Потому что она… Запуталась. И без него не разберется, а его игнор убивает.

При желании, всё это можно прочесть. И Санте кажется, что Данила пытается. В какой-то момент вздыхает, мотает головой, будто пытаясь скинуть поволоку или мысли отрезвить, снова смотрит прямо, говорит:

– Не поверишь, Сант. Я себя тоже…

Даря новую улыбку, в которой в ней ноль смеха. Радости ноль. А в её голове впервые мысль, помогающая по-новому на всё посмотреть: он ведь тоже мог запутаться. Не только она.

– Я хочу ещё раз извиниться. Повел себя неправильно.

Данила поставил стаканчик у мойки, так и не выпив и капли. Санта несколько секунд смотрела на блестящую черную гладь кофе. Потом – на телефон, который Чернов тоже оставил на столешнице. После – на пальцы, устроенные на ней же.

Его слова расходились с действиями. Потому что губы складываются в «неправильно», а он остается ближе.

Упирается бедром в столешницу, закрывая собой арку, ведущую из офиса на кухню.

Чернов произносит и молчит, а Санта собирается с мыслями и силами, чтобы снова встретиться взглядами.

Делает это, читает в его сожаление и решительную готовность действительно объясниться. Сама же чувствует внезапное упрямство.

– За что?

Вопрос выглядит наглым, наверное, но у Данилы раздражения не вызвал. Он усмехнулся, позволил себе то, за что, наверное, в его голове тоже стоило бы извиняться – взгляд на губы. Потом вернулся к глазам.

– Ты же меня на кофе позвала. Лапать себя не просила. Я тебя испугал.

Пусть понятно было, о чем им надо поговорить, но такой прямоты и такой интерпретации Санта не ожидала.

Три простых предложения снова вернули на другую кухню, окатили жаром и легким стыдом. Но не потому, что неприятно, а наоборот. Слишком сладко. Для неё. А для него… «Лапать». Зачем опошлять?

– Вы меня не испугали.

Санте приходилось заставлять себя смотреть прямо и честно. Для неё даже смело.

– Я же не совсем дурак, Сант…

Данила мягко возразил, Санта упрямо мотнула головой, отставляя свой стаканчик туда же, где уже стоял Черновский.

Следующая пауза заполнилась его взглядами. Такими же, как чуть раньше у Санты. На кофе. По ее пальцам к кисти, до плеча, по шее, губам, носу до глаз.

– Я не ожидала. Просто не ожидала…

Принимая правду, в которой сама Санта ни секунды не сомневалась, а Данила как-то не допускал, мужчина несколько секунд смотрел напряженно, ныряя куда-то на дно зеленых глаз.

Санта это чувствовала, внутренняя дрожь из-за этого усиливалась, но сейчас ей очень важно было донести свою правду.

Быть искренней – подвергать себя угрозе. С высокой вероятностью, твоей открытостью могут воспользоваться. Природная осторожность кричала Санте не пытаться быть с ним настолько откровенной. Но вырывающееся из груди сердце просило рискнуть. Им ведь и так плохо. Хуже не будет. Но вдруг…

– Значит, совсем…

Данила сказал тихо, опуская голову и улыбаясь каким-то своим мыслям. Это стало немного неожиданным… Это заставило и саму Санту на мгновение улыбнуться. А потом снова замереть. Потому что Чернов уже смотрит на неё, сузив глаза.

– Ты и без меня знаешь наверняка, что очень красивая. Запоминающаяся. В сердце западаешь. Попробуй отделаться потом. Но мы же взрослые люди. Так нельзя. Мне на тебя западать нельзя, Сант. Ни за что. Игнорировать тебя – тоже плохая идея. Свинство похуже, чем разбрасываться окурками.

Данила вспомнил, усмехнулся, а Санта при всём желании ответить тем же не смогла бы.

Замерла и слушала.

– Но главное свинство – это допустить что-то большее. То, что априори разочарует.

– Кого разочарует?

Санта понимала: Данила ждет от неё не вопросов, а куда более свойственных кивков головы и тотального понимания, даже если на самом деле – ни черта. Но в Санте с каждым его словом разгорался протест. Не яркий. И не яростный. Но достаточно сильный, чтобы противостоять.

Выдерживать взгляды, впитывать усмешки.

– Как минимум, тебя.

– Не надо решать за меня. Просто себя объясните. Я вас не поняла, а вы сами решили, как хотите понять меня. Проблема ведь в этом. – Даже это сказать Санте было сложно. Слишком дерзко. Несвойственно. Самонадеянно. Слова легко могли просочиться сквозь песок, навсегда пропасть в нём бесследно. Но ответный пытливый взгляд Чернова дал понять: кажется, нет. Он не ожидал. И он задумался. И он не спешит перебивать. – Вы мне нравитесь…

Девичье сердце уже даже не бьется – дребезжит, как испорченный будильник, который невозможно отключить ударом, а губы складываются в слова, которые Санта в жизни не произнесла бы. Во всяком случае, ей так казалось.

Из-за страха получить не ту реакцию.

Из-за бесконечного страха, который незнаком ни одному из мужчин, которых она считает своими путеводными звездами. Которым она хотела бы уподобиться. Чьей любви хотела бы.

– Очень. Давно.

Понимая, что пути назад нет. Санта своими же руками вбила два гвоздя двумя словами. Произнесла, а потом снова слушала тишину. Не жалела, но готовилась к тому, что вот сейчас будет больно.

– Это плохая идея, Сант…

Так и получается.

Рука Чернова тянется к её щеке, придерживает  подбородок, будто боясь, что вот сейчас такой вздернутый после произнесенных слов он опустится, скользит большим пальцем по скуле…

И умом Санта сама это прекрасно понимает. Даже согласиться готова. Не маленькая ведь. И не дура.

Он занят. Она слишком для него неопытна. Наверняка недостаточно интересна. А он – сложен для понимания.

Они бесконечно будут обо что-то спотыкаться, пока не устанут. Но это не отменяет тот факт, что вот сейчас ей хорошо. Что хочется верить в себя. Что смелой быть хочется.

Между ними – два небольших шага. Чернов их вряд ли сделает, но вряд ли же оттолкнет.

Это видно по тому, как смотрит. Это чувствуется по тому, как продолжает гладить кожу.

На них сложно решиться, но их легко пройти.

Легко оказаться с ним ближе расстояния вдоха. Легко задрать подбородок выше, сейчас уж точно не демонстрируя гордость, а желая дотянуться до губ.

Поймать взгляд, утонуть в нём.

Шепнуть:

– Очень плохая…

На всё соглашаясь, и со всем соглашаясь…

Вздрогнуть, потому что оставленный на столешнице телефон начинает вибрировать в самый неподходящий момент.

Успеть испытать разочарование, ведь мужские пальцы «едут» к нему, и что будет дальше – понятно.

Это отличный шанс опомниться и избежать очередного происшествия на кухне. Но Санта тормозит руку Данилы, накрывая своей.

Чуть отстраняется. Смотрит. Просит взглядом, зная, что сейчас он её понимает. Будильник-сердце замирает в ожидании решения.

Данила колеблется. Бродит. Думает. Решает….

Мужские пальцы проезжают дальше, оставляя Санту ни с чем. Её сердце снова взвинчивается. Быть отвергнутой – невыносимо. Но такова реальность, кажется.

Санта уже переживает момент, когда он сделает шаг в сторону, беря трубку, снова оставит её с внутренней пустотой одну на кухне одну.

Это вполне в стиле их отношений. Этого стоило ожидать.

Но что-то идет не по плану.

Вибрация сначала становится глухой – он взял мобильный в руку. Потом и вовсе пропадает. Дальше Санта слышит хлопок – мобильный опускается на столешницу и съезжает в мойку, а большой палец руки Данилы едет по ее лицу, останавливается под губой, немного тянет вниз…

Его лицо снова так же близко, как было однажды. Смотреть в глаза друг другу сложно. Санта физически чувствует, как в кровь выплескивается адреналин. Физически же, что она победила, кажется…

Чернов давит настойчивее, она приоткрывает губы.