Из грязи и золота (СИ) - Баюн София - Страница 4

Так легче искать ошибки в системе — если только они есть, эти ошибки.

— Ольфакторный уровень восприятия для последних изменений.

Она пахнет гарью, эта стена. Сырым кирпичом, гарью и почему-то седой осенней травой, горькой и ломкой.

Ни один закон не запрещает ему здесь стоять. И даже ломиться сквозь эту стену он может сколько угодно.

Подключать слух он не стал — звук у стены был мерзкий, монотонный, похожий на вой ветра или тревожной сирены. Можно было слушать его и искать сбой в ритме, но это мешало остальным чувствам.

Клавдий в такие моменты напоминал себе мальчика из сказки, которую любила читать Дафна. Про человека, который годами ловил рыбу в дождевых лужах, потому что главное — вера.

Это была очень неэтичная сказка, только в детстве Клавдий этого не понимал. Теперь он каждый день ловил луну у стены, бесконечной белой стены, за которой его ждала сеть городов Младшего сегмента.

…

Рихард Гершелл был счастлив. Он недавно купил бутылку абсента — настоящего, по льготной программе. Он купил шелковый халат и длинную бриаровую трубку, а к ней кисет превосходного табака. Может, табак и был синтезированным, но разницу заметили бы только ценители, а Рихард, измученный искусственной едой и порошковым алкоголем в Младшем Эддаберге, ценителем точно не был.

И целую неделю, долгую, бесконечно прекрасную неделю Рихард не видел Марш Арто. Она не появлялась дома, не включала свою поганую музыку и не рассказывала о своих поганых делишках.

Рихарда до сих пор передергивало, когда он вспоминал, как она, сидя на его прекрасном балконе распускала ненастоящий, искрящийся дым — за курение на балконах полагался серьезный штраф — и рассказывала, как пытается связаться с Леопольдом, как можно обойти систему безопасности в нежилых домах на окраинах, а недавно начала рассуждать про столовые ножи. Не сказала ничего противозаконного, ни разу не задела триггеры Дафны, но Рихард прекрасно понимал, что она имеет ввиду, и насколько она близка к триггерам. Ее слова кружились в искрящемся солнцем воздухе, прилипали к чутким микрофонам, а она мечтательно щурилась и выпускала нарисованный дым и новые настоящие слова.

Преступления хуже, чем попытка сообщения между городами разного сегмента Рихард представить не мог. Пусть бы лучше прирезала кого-нибудь, только не ломилась в чужую сеть. Ему было страшно — он даже не пытался этого скрывать. Марш-то никто не сможет оторвать пустую прозрачную башку. Ее нельзя было депортировать, обнулить ее рейтинг, казнить в вечернем эфире — а его, Рихарда, можно еще как. А Марш знала об этом, знала и издевалась над ним.

Рихард пытался утешать себя тем, что ни с каким Леопольдом она связаться не пытается, и что ей просто нравится его доводить. У него есть трубка и абсент, этим вечером нет взбалмошного виртуального вредителя, и поэтому Рихард счастлив.

Да, счастлив.

А все же что-то мешало. Колено снова ныло. Оно всегда ныло, когда за куполом лил дождь, и в редкие дни, когда купол отключали, тянущее ощущение вокруг протезированного сустава перерастало в тупую пульсирующую боль. Рихарду предлагали заменить ногу на бионический протез, но он не мог себя заставить. Здесь, в Среднем Эддаберге такие операции делали даже здоровые люди, но он каждый раз вспоминал повязку Марш, которая, как он теперь знал, мешала видеть и причиняла постоянную боль.

И все же — как странно все складывается. Когда Рихард рвался в Средний Эддаберг, он представлял лучшую версию Младшего Эддаберга. Он подумать не мог, что Средний город находится гораздо южнее.

Первое время это не имело для него особого значения. Перемены были так оглушительны, а совесть жрала Рихарда так беспощадно — «Я тоже не тешу себя иллюзиями — думаю, у вас нет совести» — что он поначалу не обращал внимания на мозаичные улицы, на голубые и серые полосы на домах из кофейного и кремового кирпича, на общественные купальни в центре города и настойчивые инструкции Дафны.

«Моя ненависть никому не помогла. И ваша никому не поможет».

Аве, Арто!

Виват, долгих лет жизни.

«Защищайтесь от солнца, даже если находитесь под куполом». «Пейте больше воды». «Не пропускайте прием акклиматизирующих препаратов».

И со временем Рихард заметил, насколько Средний Эддаберг отличается от Младшего. Заметил мутно-голубую реку у подножия горы, на которую город упрямо карабкался. Заметил сотни фонтанов, старых, мозаичных фонтанов с голубоватой очищенной водой, разбросанных по всему городу. По вечерам воду подсвечивали.

Рихард научился носить белую одежду, шляпы и легкие туфли вместо кожаных ботинок. Научился подниматься на склоны, настраивать кондиционеры так, чтобы не просыпаться по ночам от холода, и даже преодолел брезгливость, которую вызывали общественные купальни.

А Марш Арто так и появлялась в алом пальто.

— Здравствуй.

— О тебе даже думать не стоит, — недовольно ответил Рихард, не оборачиваясь на голос. — Чувствуешь, когда припереться.

— А ты думал? — усмехнулась Марш. — Сегодня пятница.

— Точно. И за каким тебе хреном каждый раз нужно… ладно, — вздохнул он. — До трансляции еще полчаса, могла еще… погулять.

Марш не отвечала. Рихард все-таки обернулся и стал смотреть, как она деловито ходит по его дому. Как вешает алое просвечивающее пальто у входа. Снимает ботинки, поправляет волосы у зеркала. Ему пришлось наставить трансляторов по всему дому, чтобы она могла пользоваться каждой вещью, не пропадать и не мигать, когда идет по коридору. На летающий у него не хватало рейтинга, но Рихард был готов признать, что есть еще одна причина — он хотел, чтобы хоть где-то осталось место, где Марш не сможет его достать, если он захочет от нее избавиться.

Он знал, что совершил ошибку. Марш лежала на его диванах, иногда закрывая глаза, будто могла спать. Доставала из шкафов сгенерированные сетью копии его кружек, наливала в них кофе, иногда превращающийся в россыпь синих искр. Иногда она стояла под душем, одетая, упершись лбом в темную плитку, и в слив бессмысленно утекала дорогая горячая вода, проходящая сквозь нее.

Несколько раз Рихард видел, как она останавливалась у окна и беспомощно касалась штор, которые не могла раздвинуть.

Рихард установил к трансляторам датчики движения и микрофоны. Теперь домашняя программа реагировала на движения Марш, открывала шкафы и раздвигала шторы. Если программа не понимала, чего от нее хотят, Марш всегда могла вслух сказать, и иногда Рихард просыпался среди ночи от ее команд домашней системе. Но однажды он увидел, как Марш стоит перед полкой с бумажными книгами, бессильно опустив руки.

У бумажных книг не было датчиков, которым можно было отдать команду.

Рихард помнил, что у Марш были книги, и, кажется, фарфоровая черепашка, которую она любила. Он знал, что Марш не может скучать по «настоящим» вещам, и что это он пытается убедить себя, что она все еще человек, но все равно продал книги.

Ему хотелось думать, что Марш была за это благодарна.

Что Живая-Марш была бы благодарна, хоть и знал, что это не так.

Сейчас она выглядела чем-то ужасно довольной. Поправляла воротник черной вельветовой рубашки, щурилась и усмехалась, словно особенно приятным мыслям. Только вот Рихард знал, что нет у нее никаких мыслей, только реакции по алгоритмам и скриптам, и удовольствия она не может получать.

Нужно было оставить ее мертвой. Надо было убрать камеры, которыми она смотрела, трансляторы, которые давали ей тело, заклеить все микрофоны, чтобы у нее не было голоса. Снова убить ее, хотя бы в своем доме. Просто уничтожить ее он не мог — ему, идиоту, пять лет назад показалось, что так будет неправильно.

— Что-нибудь подожгла? — участливо поинтересовался он.

— Что?.. Нет, — рассеянно отозвалась она. — Разбила, — ее губы дрогнули, будто мысль была ей неприятна.

Рихард никогда не видел у живой Марш Арто такого лица, но знал, что сеть не обманывает — когда-то она была такой, печальной и растерянной. Когда-то камеры зафиксировали это лицо, потому что когда-то Марш чувствовала то, что могла бы чувствовать сейчас.