Курсант: Назад в СССР 8 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 31

— Дернешься — пристрелю, чихнешь — пристрелю. Замри!

— Пожалуйста, не стреляйте! — нудел мужик. — Это какая-то ошибка...

— Заткнись, — шикнул я и кивнул Федору. — Обыщи его.

Напарник убрал свой пистолет в кобуру и подошел к нам. Обшарил карманы задержанного, похлопал по местам, где можно спрятать нож или другое оружие, выудил из штормовки пачку «Беломора», несколько рублевых купюр, мелочь и перочинный ножик. Замызганный складишок с логотипом Горьковского завода на оружие совсем не тянул.

После досмотра Федя завернул ему руки за спину и щелкнул на запястьях наручниками. Теперь можно и поговорить. Я поднял мужика за ворот и развернул к себе. На его обветренном лице читался страх.

— Да вы что, мужики? В чем дело? Я не вор...

— Кто такой? — холодно проговорил я.

— Гришка я, Ладошкин.

— Что ты здесь забыл, Гриша?

— К другу пришел.

— К какому другу?

— Известно к какому. К отцу Арсению, — пожал тот плечами, поморщившись, видно, Федя немного перестарался, и наручники передавливали запястья, причиняя боль при любом движении.

Ничего, потерпит. Смирнее будет.

— Ночью, по темноте? — я сверлил Гришу взглядом, полным подозрений.

— Ну, так не запрещено же к друзьям по ночам наведываться. Я как после смены освободился, так и пришел. Я тут на пивзаводе работаю.

— Зачем пришел?

— А зачем к друзьям ходят? Чтобы поговорить по душам. Выпить немножко.

— А водка где?

— Так у батюшки всегда стратегический запас имеется, ему прихожане подносят и самогон, и хлеб домашний. А что случилось-то, мужики. И вообще, где Арсений?

— В командировке, — буркнул я.

— В какой командировке? — вскинул не по-мужицки узкие брови Гриша. — Он же поп.

— А что, попы в командировку не могут выехать? Сбор у них какой-то в епархии приключился по административным вопросам.

— Странно, — сквасил недоуменную физиономию задержанный. — Меня он не предупреждал, что в отъезде будет. А можно мне наручники расстегнуть, пожалуйста? Уж слишком в кожу врезаются.

— Обойдешься, — отрезал я. — Стой здесь.

Я отвел Погодина в сторонку и прошептал:

— Ну, что думаешь?

— Хрен его знает, — пожал руками Федя. — Похоже, что правду говорит. Отпускать его будем?

— Отпускать никак нельзя, — замотал я головой. — Даже если он не врет, то сможет предупредить попа, что здесь засада его ждет.

— И что делать?

— Доставим в отдел, пробьем по базе, посмотрим, что за фрукт. Если чист, то составим какой-нибудь левый протокольчик по административке, свозим в суд, с судьей договоримся, чтобы суток пять ему хотя бы прописала. Пусть на казенных харчах немного посидит на всякий пожарный.

Сказать честно, думать про каждого я тоже не очень успевал. Но, может быть, и Ладошкину этому такое пойдет на пользу. Хоть под ноги убийце не попадется.

— Жестоко, — кивнул Федя, — но справедливо. Не фиг было по ночам шастать там, где не надо.

— И я про тоже.

Мы вернулись к задержанному.

— Ну, что, Ладошкин, поедешь в отделение.

— За что?

— За все хорошее. Признавайся, ты убил Кеннеди?

— Кого?

Я вызвал по рации группу прикрытия и приказал им забрать задержанного. Вывели его по-тихому к дороге и усадили в «Москвич». Гриша тихо стенал и сетовал на произвол милицейских органов. Но слова все-таки подбирал.

— Пусть Горохов с ним побеседует, — давал я наставления оперативникам. — Мужик вроде не при делах, но черт его знает.

После «этапирования» пленника мы с Федей вернулись в свою нору и продолжили нести боевое дежурство. Но до утра больше ничего не произошло.

Так пролетело два дня. Никто к храму, за исключением редких прихожан, не подходил. Паства наведывалась в дневное время, утыкалась в табличку на дверях, тихо крестилась, что-то бормотала под нос и возвращалась восвояси.

После двух суток дежурства мы с Федей, наконец, сменились, и я смог встретиться с нашей группой.

— Ты почему не отдыхаешь? — удивленно спросил меня Горохов, когда утром я вошел в кабинет, который выделили нам в прокуратуре. — Иди в гостиницу, отоспись.

Видно, синие круги под глазами и моя небритость вызвали жалость у шефа. Света поздоровалась и улыбнулась мне, но тоже как-то сочувственно. Я был рад ее видеть, даже больше, чем шефа и Каткова вместе взятых.

— На пенсии отосплюсь, — бросил я в ответ свою излюбленную фразу. — А сейчас работать надо. Что с Ладошкиным? Удалось что-нибудь выяснить?

— Да ничего, — стал отчитываться Горохов. — Заладил одно, дескать, не виноват я, просто мимо шел. Проверили его по месту жительства. Семьи нет. Живет с матерью. На пивзаводе характеризуется посредственно. Вроде не нарушитель трудовой дисциплины, но и особым рвением к социалистическим подвигам и выполнению плана пятилетки не горит. Соседей опросили, в быту нареканий особых не имеет. Иногда матом по пьянке старушек кроет, которые лавочку у его подъезда оккупировали, но ничего преступного в этом нет. Часто ездит на мотоцикле на рыбалку. Только рыбой, как принято у нас, никогда ни с кем не делится.

— Просто жадный, наверное, — предположил я. — Такой себе бирюк.

— Настоящий рыбак вылавливает больше, чем может потребить, — заметил Горохов. — Тогда куда он рыбу девает?

Света озадаченно подняла глаза на шефа — таких деталей, наверное, она не знала.

— Тоже верно, а мать что говорит?

— Ничего, кудахчет, чтобы сына ее отпустили, а рассказывать что-то про него отказалась.

Я постучал пальцами по столу.

— Странно, — я задумчиво поскреб отросшую щетину, не сиделось спокойно. — Будто покрывает. Значит, есть за что.

— Вот и я про то же. В общем, упекли мы его на всякий случай на десять суток, до лучших времен. Мутно пока со всей этой историей. Может, к тому времени что-то и прояснится.

Я задумался. Неоформленная тревожная мысль терзала мозг. Казалось, что-то я упустил. В сотый раз я прокручивал нашу встречу с Ладошкиным. Вроде ничего необычного, но где-то есть деталь, которая не бросилась в глаза сразу, и теперь колет сознание, как камешек — ногу в ботинке посреди дороги.

Стал размышлять и вспоминать все странности. Во-первых, он пришел к другу якобы бухать. Сам был трезвый (и не с похмела) и без водки. Допустим, у батюшки и вправду самогон припрятан — но никакого пойла мы в храме еще тогда, при проведении обыска, не нашли. Во-вторых, в его штормовке мне показалось что-то странным. Она в земле испачкана. Будто он валялся пьяный или яму копал. В-третьих — его ногти. Грязь под ними — чернее ночи, в контрастном свете фонарика я это четко заметил. Может, конечно, мужик неряха, но для работника пивзавода уж слишком «мазутные» пальцы, прямо как у слесаря-моториста. В-четвертых, когда мы его брали, Гриша сильно струхнул. Конечно, может, любой так испугается, когда на тебя в темноте два здоровых лба с пистолетами нападают. Но я же дал сразу ясно понять, что мы не грабители, а представители правильных органов. Каждая такая подмеченная мелочь в отдельности ничего не значит, но в совокупности рождает большой знак вопроса. Что за фрукт этот Григорий Ладошкин. И какого черта он делал ночью в храме?

Дверь распахнулась, и на пороге появился помятый Федя.

— О, — воскликнул Горохов. — И тебе не отдыхается?

— На пенсии отдохну, — небрежно бросил Федя уже знакомую всем фразу.

Шеф хохотнул в кулак, а Света с Катковым прыснули от смеха.

— А что смешного? — недоумевал Федор. Он своего от меня заимствования даже не заметил.

— Не обращай внимания, — улыбнулся я. — Ты лучше скажи, когда Ладошкина обыскивал, тебе в нем ничего странным не показалось?

— Да нет, вроде... — задумчиво пробормотал напарник, почесывая кончик носа. — А что?

— Вот так сразу и не скажу. Но мутный он какой-то.

— Да обычный мужик, вот штормовка у него странная.

— В каком это смысле? — насторожился я.

— Она вроде обычная, но карманы у нее внутренние огромные. Как будто он хлеб в магазине тырит и туда складывает.