Секретная командировка - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 13

Я вытащил «наган» из кобуры, кинул его в проходившую телегу. Подождав, пока весь обоз проедет, ухватил Кузьму за шиворот (он слегка трепыхался, «чевокал», но перестал), убедился, что подчиненные ничего не увидят, а потом от всей души врезал горе-командиру по физиономии.

Кузьма был парень не маленький, но я вложил в удар силу «этого» человека, а умение – «того». Парень отлетел в сторону, упал на землю, но сознание не потерял.

Протягивая ему руку, спросил:

– Понял, за что?

Кузьма, покряхтев немного, протянутую руку взял. Встав на ноги, попытался сквитаться со мной, но так как я был готов к его выходке, то он улетел в кусты ещё раз. На сей раз я уже рывком поднял парня с земли, а потом засветил ему в третий раз.

– Так ты понял, за что я тебя бью? Или добавить?

Видимо, после третьего удара Кузьма начал умнеть.

– Да понял я… Я ведь чего думал – мужики тут смирные, хлеб возьмем, да на поезд, нам же ещё грузить, а потом чтобы парней на ночь домой отпустить. А до Вичелова чесать – до ночи провозимся. Думал, что в Макарино мы теперь до следующего года не поедем, слабину мужикам дадим.

– Ладно, пойдем, – вздохнул я.

Мы догнали обоз. Парни, хотя они всё прекрасно поняли, не стали доставать своего командира глупыми шутками. Скорее всего, они тоже были в курсе, что продотряд едет не в ту деревню, в которую ему было предписано, а в ту, где они уже изымали «излишки».

– Слышь, газетчик, – начал было Кузьма, но я его перебил:

– Что ты хотел сказать, судоремонтник?

– Чего это – судоремонтник? – обиделся Кузьма. – Я, между прочем, токарь. Мне ещё стажа пару лет, так я на шестой разряд могу сдавать.

– А я, к твоему сведению, корреспондент. А газетчик – это мальчишка, который газеты продает. (Может и не только, но мне слово «газетчик» не нравилось!)

– Да? – удивился Кузьма. – А чего же ты сразу-то не сказал? Ну, ладно, если не нравится, буду тебя по имени звать. А тебя как зовут-то?

Я слегка удивился, что находятся люди, которые меня не знают, но выпендриваться не стал.

– Владимир, – протянул я руку.

– Ишь ты, как товарища Ленина! – уважительно сказал Кузьма, пожимая мою руку.

Вот те на! А я-то, по своему врожденному цинизму, полагал, что культ товарища Ленина был создан после его смерти. Получается, что нет.

– Извини, что я тебя так.

– Да ладно, – смущенно сказал Кузьма. – Сейчас вот думаю – дурак я дурак!

– Ты помнишь, за что древляне князя Игоря убили?

– Какого князя?

Я вкратце пересказал командиру летописный рассказ о древлянах, о сборе дани и о том, что данники в первый раз спокойно отнесшиеся к поборам, во второй раз просто убили зарвавшегося князя. И о княгине Ольге, учредившей нормы сбора дани и специальные пункты приема.

– Вот это правильно, – похвалил Кузьма княгиню, проявившую государственную мудрость. – Подати нужно брать по справедливости. Только вот сейчас справедливости никто не сыщет.

– Философ, – хмыкнул я. – Ты понимаешь, что ты обязан доложить о ситуации?

– Понимаю, – вздохнул Кузьма. – Холку-то мне намылят.

– Ладно, не переживай так сильно, – утешил я парня. – Главное, что все живы и здоровы, хлеб доставили.

Похоже, Кузьма слегка воспрянул духом.

– А чего мы идём, словно с похорон? – поинтересовался я. – Может, песню споём? Вот эту знаете?

Выяснилось, что песню эту ещё никто не знал. Ну, тут я рад стараться. И голос у меня не особо противный.

Плакат

Можно я не стану рассказывать, что почувствовал, когда узнал, что Наталья Андреевна уехала, не предупредив и не оставив записки? Можно? Спасибо. Скажу лишь, что головой о стенку не бился, за пистолетом, лежавшем в сундучке, не лез, но было очень погано.

Если брать ситуацию в целом, то было хреново. Недавно губисполком снизил прожиточный минимум с девятисот рублей в неделю до шестисот. Но это не из-за хорошей жизни, а из-за нехватки денег в кассе. И ещё уменьшили норму выдачи хлеба, исходя из тридцати фунтов зерна на человека в месяц.

Немного скрашивало ситуацию появление нового редактора. Не знаю, кто такой умный, что посылает дураков работать в провинциальные газеты, но подозреваю, что шишка крупная. А иначе, он не явился бы с запиской от самой Стасовой.

Уже с самого начала стало понятно, что новый руководитель решил объявить войну редакции. Зачем ему это понадобилось, неясно, но, как говорят в моем далёком прошлом, «Флаг ему в руки, барабан на шею!». Может, таким образом хотел проявить себя в глазах начальства и сделать карьеру, не понимая, что специфика журналистики такова, что подчиненные в любое время могут устроить своему начальнику какую-нибудь подлянку, а виноватым останется он. Как ты не вычитывай текст, как не изымай «крамолу», что могут допустить корреспонденты, редактор – живой человек. И ответственность за весь опубликованный материал несёт исключительно он. А ежели найдется читатель, недовольный, например, фельетоном, в котором «прошлись» по его особе, то разбираться недовольный придёт именно с редактором, а не с нами, спрятавшимися за псевдонимами «Заноза», «Прохожий», «Посторонний» и так далее.

Звали редактора Михаилом Ивановичем Виноградовым. В прошлом он закончил целых три курса университета (какого именно, я так и не выяснил), изучал не то юриспруденцию, не то математику, но мнил себя настоящей звездой на фоне нашего ужасающего невежества. А ещё он был чем-то похож на товарища Свердлова, или на меньшевиков, как их любили изображать в старых фильмах – бородка клинышком, холеные усы и позолоченное пенсне, постоянно спадавшее с переносицы. Интересно, почему люди носят пенсне, если очки гораздо удобнее? Волосы, правда, имел не чёрные, а светлые, уже начинающие редеть. И с кожаной курткой, наверное, не расставался даже во сне.

А начал он с того, что сообщил – он старый политкаторжанин, исключенный из университета за принадлежность к РСДРП и пробывший в ссылке в Вятской губернии целых три года!

Далее товарищ Виноградов потребовал от сотрудников редакции обращаться к нему не по имени и отчеству, а не иначе, как «товарищ главный редактор». Когда я вежливо поинтересовался – с каких рыжиков его нужно именовать «главный», если такой должности у нас нет, он засопел и заявил, что ему виднее – главный он или не главный. Я же предложил ему не мелочиться, а сразу именоваться «товарищем председателем губисполкома». Обидевшись, Михаил Иванович принялся придираться к моим текстам, стараясь отыскать в них ошибку. Скажу честно – ошибок у меня хватало. Во-первых, я не в ладах со знаками пунктуации, особенно с запятыми. Постоянно кажется, что запятыми я должен выделять смысловые фрагменты, но сие, увы, часто не совпадает с нормами русского языка. И фраза о том, что Шолохов вообще не ставил запятых, в тысяча девятьсот восемнадцатом году не прокатит. Во-вторых, у меня была большая беда с орфографией. Если с твердым знаком на конце предложений я разобрался, то выбирать между «и» и «i» было сложнее, равно как между «е» и «Ѣ». Наверное, я мог бы усвоить, когда ставить ту или иную букву, только не видел смысла. Всё равно скоро введут новую орфографии, зачем мучиться?

Надо сказать, что по первому пункту претензий ко мне не было. Подозреваю, что Михаил Иванович и сам был не в дружбе с русским языком. Зато по второй позиции мне доставалось по полной программе. Ну ещё бы! Если вместо выражения «горѢ воздел он руки свои» я написал «в горе воздел он руки свои», не видя большой разницы в том, что воздеть руки «горѢ» означало поднять верхние конечности вверх, а поднять «в горе» получается не очень понятно, хотя, кажется, должно означать переживания человека. Теперь, спустя какое-то время после этого события, должен заметить, что я мог бы написать свою корреспонденцию гораздо проще. Речь в ней шла о выборах в Абакановский волостной Совет, когда некоторые крестьяне голосовали двумя руками сразу. Почему бы мне было не написать проще? А вот, поди же ты, захотелось малость повыделываться! Тем более что голосовали они за представителей партии большевиков, выдвинутых делегатами волсовета в количестве двух человек.