Одинокий странник. Тристесса. Сатори в Париже - Керуак Джек - Страница 23

А что насчет парня по имени Тони Фрускелла, который сидит по-турецки на коврике и играет на своей трубе Баха, со слуха, а потом попозднее в ночь дует с парнями на сейшаке современный джаз.

Или Джордж Джоунз, тайный саван с Бауэри, который лабает отличный тенор в парках на заре с Чарли Мариано, оттяга для, потому что они любят джаз, и вот раз у порта на заре они целую сессию сыграли, а парень колотил по причалу палкой для ритма.

Кстати, о саванах с Бауэри; взять того же Чарли Миллза, что бродит по улице с побродяжниками, хлещет себе винище из горла и поет двенадцатитоновую додекафонику.

«Пошли, поглядим странных великих тайных художников Америки и обсудим с ними их картины и их видения — Айрис Броуди с ее нежной желтовато-коричневой византийской филигранью Богородиц».

«Или Майлза Форста и его черного быка в оранжевой пещере».

«Или Франца Кляйна и его паутины».

«Проклятущие его паутины!»

«Или Виллема де Кунинга и его Белое».

«Или Роберта де Ниро».

«Или Доди Мюллер и ее Благовещения в семифутовой высоты цветках».

«Или Эла Лезли и его полотна с великанскими ступнями».

«Великан Эла Лезли спит в здании “Парамаунта”».

Вот еще великий художник, его звать Билл Хайне, он на самом деле тайный подземный художник, который сидит со всякими зловещими новыми кошаками в кофейнях Восточной Десятой улицы, которые и на кофейни-то не похожи совсем, а все как бы такие полуподвальные магазины подержанной одежды с Генри-стрит, вот только видишь над дверью африканскую скульптуру или, может, скульптуру Мэри Фрэнк, а внутри крутят на вертушке Фрескобальди.

Ах, давайте вернемся в Виллидж и постоим на углу Восьмой улицы и Шестой авеню, да поглядим, как мимо гуляют интеллектуалы. Репортеров «АП» шкивает до дому в полуподвальные квартирки на Вашингтон-сквер, дамы-авторессы редакционных статей с громадными немецкими полицейскими овчарками, рвущимися с цепей; одинокие коблы тают мимо, неведомые спецы по Шерлоку Холмсу с синими ногтями подымаются к себе в комнаты принять скополамину, мускулистый молодой человек в дешевом сером немецком костюме объясняет что-то зловещее своей толстой подружке, великие редакторы учтиво склоняются к газетному киоску, приобретая ранний выпуск «Таймс»; огромные толстые перевозчики мебели из фильмов Чарли Чаплина за 1910 год возвращаются домой с огромными кульками, набитыми чоп-суи (всех накормить надо); меланхоличный арлекин Пикассо, ныне владелец печатной и рамочной мастерской, размышляет о своей жене и новорожденной детке, подымая палец, чтобы поймать такси; спешат в меховых шапках пузатенькие инженеры звукозаписи, девушки-артистки из «Коламбиа» с проблемами Д. Х. Лоренса снимают 50-летних стариков, старики из «Чайника рыбы», да меланхолический призрак нью-йоркской женской тюрьмы нависает в вышине и свернут в безмолвии, как сама ночь — на закате их окна похожи на апельсины — поэт Э. Э. Каммингз покупает упаковку драже от кашля в тени этого чудовища. Если дождь, можно постоять под козырьком «Говарда Джонсона» и поглядеть на улицу с другой стороны.

Битницкий ангел Питер Орловски в супермаркете в пяти домах отсюда покупает сухое печенье «Юнида» (поздний вечер пятницы), мороженое, икру, бекон, крендельки, содовую шипучку, «Телегид», вазелин, три зубные щетки, шоколадное молоко (грезя о жареном молочном поросенке), покупает цельный айдахский картофель, хлеб с изюмом, червивую капусту по ошибке, и свежие на ощупь помидоры, и собирает пурпурные марки. Затем идет домой банкротом и вываливает все это на стол, вынимает здоровенный том стихов Маяковского, включает телеприемник 1949 года на фильм ужасов и засыпает.

И вот такова битая ночная жизнь Нью-Йорка.

После всяких таких фанфар, и даже больше, я подошел к той точке, когда мне требовалось одиночество и просто остановить машинку «думания» и «наслаждения» тем, что зовут «житьем»; я просто хотел лежать в траве и смотреть на облака.

К тому ж, говорят же в древнем писании: «Мудрость можно добыть лишь с точки зрения уединения».

Да и все равно осточертели мне все суда и все железные дороги, и Таймс-скверы всех времен.

Я подал заявление в министерство сельского хозяйства США на должность пожарного наблюдателя в Национальном заповеднике Маунт-Бейкер в Высоких Каскадах великого Северо-Запада.

Даже от одного взгляда на эти слова меня дрожь пробирает — подумать только о прохладных соснах у утреннего озера.

Я выбил себе дорогу на Сиэтл, три тыщи миль от жары и пыли восточных июньских городов.

Любой, кто бывал в Сиэтле и не видал Аляскинский путь, старую набережную, прохлопал все — тут лавки с тотемными столбами, воды Пьюджит-Саунда плещут под старыми пирсами, темно и мрачно смотрятся древние склады и причальные сараи, а самые антикварные локомотивы Америки маневрируют товарные вагоны вверх и вниз по набережной, намеком, под чистыми промокнутыми облаками искрящимися небесами Северо-Запада, великой грядущей страны. Ехать на север из Сиэтла по трассе 99 — переживание волнующее, потому что вдруг видишь, как на северо-восточном горизонте подымаются Каскадные горы, поистине Комо-Кульшан под их бессчетными снегами. Огромные пики, покрытые бесследной белизной, миры громадной скалы, покоробленные и наваленные, а иногда чуть ли не спиралями в фантастические невероятные очертания.

Все это зримо в далекой вышине над грезящими полями долин Стилаквамиша и Скагита, сельскохозяйственных плоскостей мирной зелени, почва до того богатая и темная, что население гордо говорит, что по плодородности она уступает лишь Нилу. В Миллтауне, штат Вашингтон, твоя машина перекатывается через мост поперек реки Скагит. Налево — к морю, на запад — Скагит течет в бухту Скагит и Тихий океан. — В Берлингтоне сворачиваешь направо и нацеливаешься в сердце гор по сельской долинной дороге сквозь сонные городки и один оживленный сельскохозяйственный рыночный центр, известный как Седро-Вулли, с сотнями машин, припаркованных наискось на типичной сельско-городской Мэйн-стрит скобяных лавок, лавок злаков и кормов и пятидесяток. Дальше глубже в углубляющуюся долину, густые лесом утесы возникают по обочинам дороги, сужающаяся река уже несется быстрее, чистая просвечивающая зелень, как зелень океана облачным днем, но стремление тающего снега с Высоких Каскадов без соли — почти что годная к питью севернее Марблмаунта. Дорога вьется больше и больше, пока не доезжаешь до Конкрита, последнего городка в долине Скагит с банком и пятидесяткой, а потом горы, что тайно возносятся за подножьями холмов, уже так близко, что и не видишь их, но начинаешь их чувствовать все больше.

В Марблмаунте река — проворный поток, работа спокойных гор. Из падших бревен у воды получаются хорошие сиденья, чтоб наслаждаться речной страной чудес; листва, подергиваясь на добром чистом северо-западном ветру, похоже, рада; самые верховые деревья на ближайших облесенных пиках, обмахнутые и пригашенные низколетящими тучами, вроде как довольны. Тучи изображают лики отшельников или монахинь, либо же иногда похожи на печальные номера дрессированных собачек, что спешат в кулисы за горизонтом. Во вздымающейся груде реки борются и булькают коряги. Мимо несутся бревна на двадцати милях в час. Воздух пахнет сосной и опилками, и корой, и грязью, и веточками; над водой сквозят птицы в поисках тайной рыбы.

Пока едешь на север по мосту в Марблмаунте и дальше в Ньюхейлем, дорога сужается и крутит, пока наконец не видно, как Скагит льется по валунам, пенясь, и с отвесных склонов кувыркаются ручейки и вваливаются прямо в него. Горы высятся со всех сторон, видны лишь плечи их и ребра, а головы скрыты от глаз и ныне снегоувенчаны.

В Ньюхейлеме от обширных дорожных работ над лачугами и кошками, и грузачами стоит туча пыли, плотина здесь первая в череде, создающей Скагитский водораздел, питающий энергией Сиэтл.

Дорога заканчивается в Дьябло, мирном поселении компании из аккуратных коттеджей и зеленых лужаек, окруженных плотно сгрудившимися пиками под названиями Пирамида, и Колониальный, и Дейвис. Здесь огромный лифт подымает тебя на тысячу футов до уровня озера Дьябло и плотины Дьябло. За плотиной хлещет реактивный рев воды, сквозь которую приблудное бревно может выпулиться как зубочистка в тысячефутовой дуге. Здесь впервые ты на такой высоте, что начинаешь видеть Каскады. Сверкания света к северу показывают, где озеро Росс размашисто загибается аж до Канады, распахивая вид на Национальный заповедник Маунт-Бейкер, столь же впечатляющий, как любая панорама в Колорадских Скалистых.