Соприкосновение - Ливадный Андрей Львович - Страница 56

• Предыдущая
• 56/79
• Следующая

А их выдавали шаги.

Листва, щедро засыпавшая тротуары, проминающаяся скребущими звуками при каждом шаге, стала ее союзником.

Три века назад, когда она покидала Землю, отправляясь к звездам, все было не так. Жестче, страшнее, но понятнее.

Тогда над головой еще было открытое небо, а в душе оставалась надежда…

Они считают, что отняли ее у меня.

…

Ложное небо внезапно расплакалось мелким дождем. Там, наверху, под армированным стеклобетонным перекрытием, невидимые глазу распылители отдавали растениям необходимую порцию влаги.

Эрзац.

Она по-прежнему стояла, прижавшись спиной к шероховатой коре дерева.

Расширенное периферийное зрение позволяло ей без труда наблюдать за развитием спецоперации.

Два флайкара, вынырнувшие из тоннелей, приземлились бесшумно, перекрыв оба выхода из историческо-парковой зоны. Один, маркированный знаками дорожно-технической службы выпустил сервов, которые деловито начали устанавливать запрещающие ограждения, якобы намереваясь производить какие-то работы.

С противоположной стороны остановилась респектабельная машина. Монотонные вспышки аварийной сигнализации осветили широко разнесенные друг от друга пенорезиновые отбойники, водитель поднял капот, склонился над моторным отсеком, хотя вряд ли неподготовленный специалист мог что-то понять в устройстве современного водородного двигателя.

Вот еще двое – идут ко мне.

Зачем они разыгрывают этот дешевый спектакль?

Лада сняла оружие с предохранителя. Взгляд оставался спокойным, глаза смотрели холодно с прищуром, сеточка ранних морщин, разбегавшаяся от уголков век, подчеркивала ясность зрачков, в которых плескалась навек отпечатавшаяся в них бездонная глубина космического пространства.

Ей действительно нечего было терять. Она уже потеряла свое время, жизнь, друзей, любовь, надежду.

Она стояла, ощущая спиной шероховатую кору дерева, вдыхая стылый, прозрачный воздух осени, глядя на два сверхнебоскреба – символы урбанизации середины двадцать первого века, некогда царившие над крепостными стенами и башнями древнего Кремля, а теперь обрезанные мощным перекрытием на уровне тридцатых этажей.

Законсервированный фрагмент реальности, застывшее время, – ведь она жила тут, отлично помнила, как закладывали фундаменты этих зданий, давших начало мегаполису.

Неужели они думают, что просчитали мои намерения? Точно предсказали, куда пойду, что стану делать?

Наверное, они ощущают свое превосходство. Вот только одного не учли – я пришла сюда не проститься… и умирать, а тем более сдаваться не собираюсь.

Минутная слабость, срыв, заставивший ее совершить несколько отчаянных, необдуманных поступков, не означала, что она откажется от борьбы.

Боль укусила сердце, но она прогнала ее.

А шаги все ближе, отчетливее.

Перед ней стоял обычный с виду человек.

– Лада Дмитриевна?

Она кивнула, хотя вопрос был задан риторический.

– Вам придется проследовать со мной.

Губы Лады тронула легкая улыбка. Она не улыбалась так очень давно.

Она могла промолчать, но не стала сдерживать копившуюся внутри горечь:

– Куда проследовать? И почему я должна подчиняться приказам машины?

Лада смотрела мимо человекоподобного сервомеханизма, на медленно падающий кленовый лист.

Зачем я сорвалась? Почему не выяснила все до конца?

– Сопротивление бессмысленно, – долетел до ее слуха ровный, менторский голос машины. – Вы не сумеете причинить мне вред, либо скрыться. Мой корпус изготовлен из новейших сплавов, не поддающихся лазерной резке, экранирующих электромагнитные импульсы, выдерживающих выстрел из любого вида современного стрелкового оружия…

– Зря потрачу патроны? – ее стал тяготить и раздражать диалог с машиной. – Тогда действуй.

Слово прозвучало будто выстрел.

Их взгляды на мгновенье встретились.

Глаза человека, видевшего гибель иной цивилизации, и кибернетического механизма, уверенного в том, что именно он олицетворяет собой венец технической ветви эволюции.

…

Андроид ошибался, оценивая мотивы и возможности Лады.

Непонятный спектакль человекоподобных машин будил в ней горькие воспоминания.

За миг, что Лада стояла, глядя на имитирующий человека сервомеханизм, ее память вдруг начала выталкивать казалось навек забытые воспоминания.

Им никогда не понять и не предугадать меня…

…Первое, яркое, запомнившееся на всю оставшуюся жизнь впечатление пятилетней девочки было связано с седой косматой женщиной, чья заскорузлая рука цепко держала ее за плечо, в то время как огрубевший от беспробудного пьянства голос бормотал где-то над головой с монотонностью, которая доводила сжавшуюся в комок девочку до сонного отупения:

– Подайте, люди добрые, Христа ради… – невнятно твердил над головой этот самый голос… – Мы беженцы… Дочка голодная… Христа ради…

Только много позже, спустя годы, Лада, анализируя свои полуосознанные детские воспоминания, поняла, что голос этот принадлежал ее матери…

Тогда же он воспринимался лишь краем ее сознания, основную часть которого занимали лица, тысячи лиц, что текли мимо, в узкой горловине подземного перехода метро.

Ей было скучно, неуютно и тяжело стоять, удерживая на своем хрупком, детском плече вес навалившейся сзади женщины, которая, протягивая руку за подаянием, другой опиралась на девочку, оставляя под ее одеждой болезненные отпечатки своих скрюченных пальцев…

Лада смотрела на плывущие мимо лица, и тогда она еще не могла понять их реакцию на хриплый, совсем не женский голос матери, протянутую руку с грязными, дрожащими от хронического алкоголизма пальцами, – разум девочки оказался в ту пору слишком слаб и неопытен, казалось, работала только память, впитывая, вбирая в себя эти лица…

А людей было много – их нескончаемый поток то увеличивался, разливаясь от стены до стены, то ненадолго уменьшался…

Одни просто шли мимо, никак не реагируя на голос, другие вдруг ни с того ни с сего ускоряли шаг, спеша миновать это место, – при этом их лица напрягались, принимали какое-то ненатуральное, кукольное выражение, – третьи же, наоборот, поворачивали головы, обжигая две сгорбленные у стены тоннеля фигуры откровенно враждебными взглядами…

Для Лады эта мимика текущей мимо толпы оказалась своего рода игрой, развлечением, постоянно меняющимся фоном, как в калейдоскопе, которого она, увы, никогда не держала в руках, – узор лиц постоянно менялся, ежесекундно обновляясь, но было в нем нечто запрограммированное, повторяющееся…

Среди спешащих мимо людей выделялись еще две относительно малочисленные группы, которые так или иначе обращали внимание на уродливую девочку и ее мать. Одни не доставляли им неприятностей, эти люди вдруг останавливались, рылись в карманах и бросали в протянутую ладонь звенящие монетки, стараясь не коснуться ее пальцами. Иногда они что-то говорили при этом, но такое случалось редко…

Другой сорт прохожих оказался единственной частью толпы, вызывающей у Лады неосознанную неприязнь. Они не останавливались, но замедляли шаг, разглядывая девочку с непонятным ей, жадным, патологическим любопытством.

Ей это было противно.

Лада редко видела свое отражение – дома у них не осталось ничего, кроме кучи тряпья и голых, ободранных стен с давно отслоившимися обоями. О зеркалах, конечно, речи не могло быть. О своем врожденном уродстве она в ту пору даже не догадывалась, но все равно, эти взгляды, которые, словно горячий, слюнявый язык бродячей собаки облизывали ее с головы до ног, были девочке неприятны.

Со временем она научилась заранее определять в потоке лиц таких людей и даже приноровилась отваживать их, намеренно скаля зубы и показывая язык из-под вздернутой кверху губы.

Люди чаще всего вздрагивали в ответ и спешили отвернуть голову, ускоряя шаг.

Девочку это вполне устраивало.

С чего начинается сознание?

• Предыдущая
• 56/79
• Следующая